Это мне рассказала моя мама. Я люблю этот рассказ, но не люблю время, когда мама и папа жили без меня. А когда я случилась, уже не было папы. Правда, такой недокомплект был в четырех поколениях нашей семьи. Но к маминому рассказу это не имеет никакого отношения.

Да и сам рассказ не имеет отношения вообще ни к чему…

В два часа ночи позвонили в дверь. Мама неторопливо шла по коммунальному коридору. Она знала, какая картинка уже нарисована по ту сторону двери. «Четыре звонка, — значит, мне… Нас двое, я — дома, значит, это Мишка… Так поздно — значит, выпил… Звонок деликатный, значит, не он… Если не он, значит, не один…»

Здесь уже я должна перебить нас с мамой. В качестве одного из папиных друзей мне придется упомянуть Аркадия Гайдара. Мне не очень нравится это делать по двум причинам.

Во-первых, недавно мой друг, когда я упомянула старого приятеля-барда по имени, заметил, что я, видимо, «намекаю» на личное знакомство с бардом… Допускаю, что это была шутка. Но я ее не приняла: я не умею намекать. К тому же, среди моих комплексов есть и страх перед упоминанием «имен».

Моя семья и друзья много лет просят меня написать «забавные штучки» о многих встречах. И сейчас, когда возраст и другие глупости почти позволили мне это сделать,  мои страхи снова вылезли наружу и уже зажили своей жизнью.

Я заметила, что я потеряла «во-вторых»… Но мне стало скучно, поэтому вернусь к рассказу мамы.

«Если не один, значит с Аркашей», — продолжала мама логическую цепочку. «Если с Аркашей, значит, от Фраерманов…  Если от Фраерманов, значит выпили»…

За открывшейся дверью стоял высокий, сутулый человек, лет сорока-шестидесяти пяти. Больше ничего мама не запомнила. Потому что в руках он держал ботинок. Один. Второй был у него на ноге.

«Рад вас видеть, мадам», — человек сказал это таким радушным тоном, что на секунду маме показалось, что это она стоит у чужой квартиры с ботинком в руке… Гость нагнулся к маленькой маме и сказал ей куда-то в темя: «Я — учитель, мадам»…  И добавил доверительно: «Из Тамбова»…

В это же время с лестницы, хорошо отрепетированным дуэтом донеслись пояснения. Собственно, это и был весь, на удивление короткий, репортаж о вечере: «Понимаешь, Ленка, идем мы от Фраерманов… Видим, стоит человек. Подошли посмотреть. Он отрывает подметку у одного ботинка. И у него ничего не получается. Тогда мы спросили — что, не получается? Он говорит — никак.

Разве могли мы оставить одного посреди улицы? Без помощи? Когда мы оторвали ему подметку, он стал плакать. Он сказал, что не может вернуться в Тамбов в одном ботинке. Он сказал, что ему негде ночевать… Теперь ты понимаешь, что мы не могли не привести его к тебе?»

Учитель из Тамбова был уложен на раскладушку посреди комнаты, между единственной кроватью и страшным, однодверным шкафом. От одеяла гость отказался. Снять с ноги целый ботинок не дал тоже.

В отличие от мужа и от учителя из Тамбова, мама долго не могла уснуть. А когда поняла, что может, гость заворочался и попытался встать. С шестой попытки ему это удалось, и, деловито расстегивая на ходу ширинку, он направился к шкафу. На мамино «что вы делаете?!», учитель повернулся к маме лицом… и смущенно сказал: «О, простите, мадам, я подумал, что это — телефон-автомат»…

Дождавшись пока он ляжет, мама машинально отметила, что шкаф, действительно, похож на телефон-автомат… Середину уснувшего учителя мама прикрыла лежавшей на окне газетой …

Уже через минуту ей снилось, что где-то наверху, по крыше стучит дождь… Это, плюс бившая снизу по газете струя могли бы напомнить ей известную картину Дали. Может, и напомнили, хоть я не уверена, что маме были интересны чужие сюрреалисты…

Утром учитель из Тамбова ушел в неведомую моим родителям жизнь, он был в купленных накануне папиных башмаках, которые были малы учителю ровно на три номера … Мама говорила, что уходя, он был похож на балерину.

Через год арестовали отца… Через месяц после этого к маме приехал Гайдар. Он был в числе тех немногих, кто не боялся навещать жену «врага народа».

Он привез ватное одеяло, и сообщил маме, что ей «пора рожать». Еще через месяц, по плану, родилась я. Потом началась война… Гайдар ушел в ополчение и погиб.

Дурацкий шкаф, прежде чем стать частью моих воспоминаний о родителях, успел помозолить мне глаза на следующей квартире.

Жила в Москве. Последнюю треть жизни — в Бостоне. «Больше всего люблю рассказывать. Любыми способами: рисуя, ваяя, валяя и воюя. Рисую — всё, что вижу. Ваяю — всё, что придумываю. Валяю — всё, что помню. Называю это рассказами. Если получается в рифму, вру, что это стихи. Воюю с возрастом и ленью.»