После института я была госслужащей. В миграционной службе маленького городка. Сидела в отдельном кабинете.
Дел было мало, посетителей еще меньше, из оргтехники – только телефон.
Почти весь рабочий день я читала книжки. И писала друзьям в Москву и Петербург длинные обстоятельные письма.
В кабинете стояла библиотечная тишина.
Как-то зимой, в обеденный перерыв, ко мне пришла крыса. Через дырку в полу.
Выбежала на середину кабинета и остановилась.
Я взвизгнула, уронила бутерброд и поджала ноги.
Крыса отпрыгнула в сторону и замерла. Большая, темно-серая.
Нюхала воздух и смотрела на меня.
А я – на нее.
На макушке топорщился чуб.
«Это крыс!» – определила я по прическе и осторожно кинула кусочек сыра. Потом хлеба с маслом и веточку укропа.
Хлеб и сыр он сточил в секунды, а укроп унес с собой.
– Нарву цветоов и подарю букет, – пробормотала я, когда он вместе с укропом исчез в дыре. – Той девушке, которую люблю.
Обитать в одном помещении с грызуном не хотелось.
Я сделала большую плотную пробку из бумаги и картона и запихнула в дыру.
Мне виделось, как крыс, уткнувшись головой в преграду, удрученно разведет лапками, мол, черт возьми, закрыто, и повернет обратно.
Наутро весь кабинет был запорошен белым и желтым конфетти.
Крыс разгрыз пробку и разнес ее остатки повсюду. Получилось очень нарядно.
Как будто Новый год.
Еще он украл со стола мой кохиноровский карандаш.
– Новый год только через две недели, – бурчала я воображаемому крысу, подметая кабинет. – А ты уже празднуешь. И подарки сам себе даришь.
Несколько раз я придумывала гуманные способы заткнуть выход, то старым тапком, то тряпками, то опять же – картоном.
Но всякий раз крыс либо выталкивал преграду, либо разгрызал.
– Ладно, – махнула я рукой. – Живи! Вместе веселее.
Я назвала его Шушувич.
– Что за имя такое – Шушувич? – удивлялась Надя из соседнего кабинета. – Пусть уж как бывший белорусский президент зовется – Шушкевич!
– Но я не хочу сидеть в одном кабинете с президентом, – пугалась я. – Бывшим. К тому же Шушкевич – звучит как шепелявая «сушка», Сушкевич-Шушкевич, а Шушувич – от крысиного имени Шуша, только мужского рода. Благороднее.
Надя смотрела на меня как на помешанную и больше не приставала с советами.
Шушувич появлялся не каждый день. У него было свое, только ему известное, расписание.
Он никогда не пугал моих редких посетителей. Выходил, когда я оставалась одна.
Сначала слышалось шуршание, потом мелкие цок-цок коготков по полу, и вот он уже в центре кабинета. Потом – пробежка под шкафом, к двери, под стол, и – мимо меня – к норе. Фших! – и нет его.
Порой он хулиганил по ночам.
Сгрызал карандаши, ручки и ластики.
Оставлял на заявлениях вынужденных переселенцев свои крысиные какашки.
Возможно, так он выражал несогласие с миграционной службой. А может и с политикой государства.
По утрам я сметала со стола стружки, отряхивала заявления и ругалась.
– Это ж строгая отчетность! – трясла я бланками. – Мне голову за каждый оторвут, а ты гадишь на них!
Мне казалось, крыс притаился где-то в дырке, наблюдает и ехидно хихикает.
Однажды он сожрал клеящий карандаш. Увидев остатки на столе, я чуть не зарыдала, тут же позвонила маме и стала уточнять – не умрет ли крыс, не склеятся ли у него внутренности.
Мама посмеялась, мол, для него это суфле или зефир, поэтому нет, не склеится ничего.
Успокоившись, я прочла Шушувичу длинную нотацию, что есть вот так, за здорово живешь мои тюбики с клеем и ручки – редкое паскудство. Потому что канцлерскими принадлежностями меня моя служба не снабжает. Все покупаю сама. Ну, повысили мне в прошлом месяце зарплату с трехсот до шестисот и что? Помада стоит сто, бутылка масла – пятьдесят, клей – двадцать.
– Вот бумага – она казенная! – крикнула я в дыру. – Ее и жри!
Слышал Шушувич меня или нет – не знаю. Но с тех пор он перестал поедать мою чиновничью канцелярию. Так, раскидает, потопчется, и все.
В благодарность я стала подкармливать его остатками обедов.
Как бездомную собаку. Или кота.
За зиму я привыкла к нему, и, когда он не появлялся, даже скучала.
В марте, в празднично-выходные дни пришли рабочие и залили дырку в полу. Бетоном. Наглухо, мощно.
Вернувшись, я поняла, что осталась в кабинете одна.
Без своего приятеля-коллеги.
Через месяц мы с ним случайно встретились на первом этаже, в туалете (четыре «очка», деревянные перегородки и холодный ветер снизу).
Я зашла и увидела чубатую крысу. Не бывает же в одном здании двух крыс с одинаковыми прическами?
Уверена, это был он.
Я тихонько позвала его, мне казалось, он прислушался.
– Это не я заткнула выход, Шушувич. Я бы ни за что...
Но тут в коридоре раздались чьи -то громкие шаги, он сиганул в угол и там исчез.
Больше я его не видела.
Как жизнь твоя прошла, Шушувич?
Рассказ напечатан в "Этажи" №3 июль 2016
Наталья Дзе. Родилась на Чукотке, в городе Певеке. Закончила там школу, уехала в Москву, жила пять лет в Москве – училась в университете. В Санкт-Петербург перебралась по любви. Выходить замуж. Вышла. С тех пор живу здесь. Семья – муж, сын, собака, черепаха. Работала в рекламе, маркетинге. Последние годы работаю «на себя» – развиваем семейный бизнес в строительной сфере. Писать любила всегда, но всерьез, осознанно, занялась этим в конце 2014 года, после окончания курсов «Мастер Текста» при издательстве «Астрель-Спб». С 2015 года хожу в Литературную Студию под руководством Дмитрия Вересова. Пишу рассказы, эссе.
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи