Стояла поздняя осень, и по утрам жители посёлка кололи лёд на реке, чтобы набрать воды. В полдень привезли почту из районного центра, и старик Оттля, давно дожидавшийся на крыльце и вздремнувший, было, на солнышке, облегчённо вздохнул: «Не напрасно, однако, ходил». И то сказать: не ближний путь проделал он для своих лет, да ещё в осеннюю распутицу. Молодые ребята — видно, шофёр и рабочий — быстро разгрузили почтовый «уазик», а краснощёкая девчонка-почтарша, заполнив своею рукою бумажки, выдала старику Оттле письмо и посылку. Посылка была в аккуратном холщовом мешке, с многочисленными сургучными печатями. Старик Оттля не умел писать, но читал по-русски сносно, поэтому с удовольствием прочёл обратный адрес, написанный крупными буквами: «Днепропетровская область, село Капнистовка».

— Ка-а-п-нистовк-а-а, — протянул он, уважительно понижая голос, и, посмотрев строго на краснощёкую почтаршу, наклонил голову, словно приглашая девчонку к разговору: вот, мол, какие тут дела серьёзные, а ты говоришь… Почтарша, однако, к его корреспонденции привыкла, да и не было ей резона и времени вести разговоры. Уложив посылку в старый выцветший рюкзак, старик Оттля вышел на крыльцо, постоял немного и негромко позвал: «Акко!» Старый, косматый, неопределённого цвета пёс, дремавший в ожидании хозяина, проснулся и, зевая и потягиваясь, пошёл к старику, глядя в глаза немигающими жёлтыми фонарями.

— Акко, — повторил хозяин. — Оёл ! — Косматый в последний раз потянулся всем старым, но могучим ещё телом, потом шумно отряхнулся и затрусил по дороге через посёлок к околице. От посылки пахло даже через рюкзак. Старик Оттля приложил ладонь к лицу и постоял так немного, вдыхая незнакомый и тёплый аромат, потом пристроил рюкзак поудобнее за плечами, посмотрел на высокое солнце, освещавшее уже дальние горы, и двинулся вслед собаке.

День выдался хорошим. Весело постукивал движок поселковой электростанции, у домов на брёвнах крутилились пацанята, а над вкусно пахнувшей крышей госпромхозовской коптильни сыто перекликались вороны. Косматого Акко начали было задирать молодые поселковые кобели, но бывший вожак упряжки остановился и посмотрел на них так, что кобельки, смущённо оросив угол ближайшего палисадника, быстро разошлись в разные стороны. Солнце с утра пекло как в марте, и сейчас дорога была по-весеннему размякшей и даже парила. Старик Оттля отвернул высокие голенища резиновых сапог и шёл, не опасаясь луж, весело и ловко. Знакомые встречные сельчане улыбались, но Оттля, извиняющимся уважительным жестом приветствуя их, спешил дальше. А если кто и кричал вслед: «Как живёшь, жених?», старик отвечал молодым фальцетом: «Спасибо! Хорошо живу, однако». И спешил вперёд молодо, точно по-жениховски. Ведь с какой стороны ни посмотри, а жених из старика Оттли вполне… крепкий. Хоть живёт он, как кунылгугылнын — одинокий волк — вот уже пятнадцать зим. С той поры, как ушла к верхним людям его старуха. Сыновья выросли, разъехались, пенсию государство платит. Правда, старик Оттля её не получает, так на почте и остаётся. Почтарша автоматически переводит его небольшие деньги в сберкассу. Да и зачем ему пенсия, если он живёт на отшибе?

Вместе с таким же пенсионером, совхозным плотником, срубили они вдвоём на месте летнего стана в излучине Пенжинской протоки крепкую избёнку и сначала только охотились, а потом Оттля совсем перебрался туда и взял с собою Акко. Плотник, бывает, живёт по неделе и больше, но в конце концов уходит к семье, к внукам. А у старика Оттли теперь никого нет в посёлке. Хотя все местные знают его. Бывают здесь и рыбаки частенько, и оленеводы. Помогают продуктами, хлебом свежим. А охотники так, словно общественную базу, поддерживают избушку в порядке: заготавливают дрова, бензин, другой запас, так что уважают старика Оттлю. Бригадир Кечгепин, тот особенно часто бывает: советуется — где рыбу нынче ловить, где зверь будет, какой снег на тундру ляжет. Всё знать хочет!.. Это он и привёл летом корреспондентку с фотоаппаратом. Корреспондентка жила в палатке, как ни уговаривал её Оттля перебраться в дом. «На свежем воздухе, — смеялась, — полезней». Сама маленькая, в синих штанах, и такая на ней тесная рубашечка… А глаза глубокие, печальные. Хоть и смеётся часто. Когда она вместе с Кечгепиным уходила, то задала тот самый вопрос: вот, мол живёте вы в окружении природы, всё у вас есть, но может быть вам чего-нибудь не хватает? Старик Оттля засмеялся и сказал, что всего у него хватает. А потом задумался и произнёс с улыбкой, но серьёзно:

— Всё у меня есть, жены только нету. Плохо без жены…

Корреспондентка ушла, о ней забылось в хлопотах, как вдруг, через два месяца, когда вовсю пошёл кижуч на нерест, Кечгепин получил на почте цветной журнал. Фотография старика Оттли была напечатана на обложке, а в рассказе корреспондентки был полностью приведён его ответ насчёт жены! В посёлке стали посмеиваться, и старик Оттля сначала был сильно огорчён: на смех его выставила девчонка. Но вскоре стали приходить на его имя письма и даже посылки. Корреспондентка, описывая его жизнь, почему-то решила, что старику необходимы тёплые носки, и сердобольные читательницы, «до глубины души растроганные его одинокой жизнью», приглашали в гости и слали собственноручно изготовленные носки и варежки. Никогда раньше он не видел таких красивых вязаных вещей. В его прошлой жизни женщины отлично справлялись с оленьей шкурой и камусом, и старуха, бывало, украшала его одежду цветным бисером и полосками белой замши, но чтобы из непрочных шерстяных ниток собирать такое! И представлялось старику Оттле, что те, кто умеют делать это, должно быть, и сами люди необычайно тёплые. И становилось ему грустно от всей своей одинокой и холодной жизни. Но в грусти одинокой зрели подчас молодые мысли. Получая очередную посылку, он, с надеждой, не обращая уже внимания на добротность и красоту вязаного носка, выворачивал его прежде наизнанку. Вдруг добрая душа догадается прислать свою фотографию. Оттля даже сердился, вспоминая всё самого начала: ведь корреспондентка пропечатала прежде его фотографию! На обложке он стоял в красной байковой рубахе на пороге своей избушки. Загорелый и крепкий, он действительно производил достойное впечатление, которое ещё более усиливалось рассказом о его жизни. И, глядя на свой портрет, старик Оттля отлично понимал, почему взялись за перо эти далёкие женщины. Немного найдётся в тундре семидесятилетних мужчин с таким твёрдым взглядом и крепкой рукой.

Вот и досадно было, что карточек своих, однако, никто не присылал… Приглашали старика Оттлю погостить в Анапу и Ленинград, звали даже в Архангельскую область на сбор грибов. Но на это письмо Оттля даже обиделся, да так, что долго не показывал Кечгепину присланный оттуда же кисет с шитьём. Что он, в самом деле олень-кояна, чтобы собирать грибы?! Люди его тундры не признавали такую еду. Это сейчас только, да и то лишь молодые, не знающие вкуса оленьей дымящейся крови, балуются грибами. Оттого и не могут пробежать с палкой десяток-другой километров по снежному насту. А та женщина его в Архангельск зовёт, не-е-ет! И он долго не отвечал на приглашение… Сам Оттля не писал, но всегда просил Кечгепина ответить и поблагодарить за теплые слова. Он стал немного сентиментален и, получив сегодня письмо, чувствовал к этим знакам участия что-то похожее на ласку. Зашитая аккуратными стежками посылка пахла домашним уютом и чистотой.

Осенние дни на Камчатке коротки, и старик Оттля, размякший от послеобеденного солнца и своих раздумий, не заметил, как одно крохотное облачко, потом другое прикрыло золотистый бубен, а вскоре и лучи его стали короче. От Большой горы потянул кытэг — промозглый осенний северный ветер, несущий с собой долгие камчатские пурги.

Акко остановился и, повернув косматую морду, ждал хозяйских распоряжений. Здесь, между двух, поросших ольшаником и березняком увалов, пора было сворачивать с битой дороги на райцентр и часов десять ещё шагать до избушки. Дорога неближняя, но знакомая и привычная — как горожанину проехать в автобусе две-три остановки.

— Погода повернёт, однако, — повторил старик, подходя к собаке. Пёс зевнул, будто хмыкнул, как человек, и сладко потянулся. Старик Оттля внимательно огляделся по сторонам. Солнце стояло ещё над горизонтом, но уже не слепило ярко, а тусклой керосиновой лампой просвечивало через пелену облаков. Порывы ветра срывали с увалов старые листья. В воздухе ещё недавно прозрачного и ласкового дня чувствовались тревога и шум.

— Не пропадём, однако, — заверил старик Оттля. — Если что — спать будем. Однако спешить надо.

Круто свернув с дороги, он махнул собаке рукой: «Оёл, оёл Акко»! Пёс зарысил вперёд. Через час с небольшим они обошли последний завиток кедрача и перед ними открылась ровная замершая тундра. Точно огромный оплавленный камень, лежала она в синей дымчатой оправе далёких гор, холодная и безжизненная на первый или несведущий взгляд. Ведь и драгоценные камни, бывает, кажутся стекляшками. Старику Оттле тундра не казалась, разумеется, драгоценностью. Лишь иногда ему виделась она то зачарованным озером с дальними счастливыми берегами — это случалось зимой; то праздничной, в пору на великана, кухлянкой из оленьей шкуры, вымоченной в горячем отваре из ольховой коры — то бывало летом и осенью; а то и разноцветным живым ковром, свистящим, шипящим, крякающим и гогочущим в весеннюю пору. Большей же частью старик Оттля её не замечал: некогда было.

Акко уже не бежал впереди, а шёл с ним нога в ногу. Кытэг, не встречающий здесь сопротивления, поддувал напористо и зло. Пёс начал посматривать на хозяина, чуя, видно, смену погоды и словно намекая: не остановиться ли в зарослях кедрача? Но старик Оттля пошёл дальше. Он смело пересекал ручьи, обходил небольшие озерца, выбирая дорогу так, чтобы подставлять ветру спину и бок, умело используя его силу и направление. Лёгкое тело старика под порывами ветра иногда, казалось, невесомо взлетало над землёй, и старый пёс Акко не поспевал тогда за хозяином. Но как ни быстро они шли, порывы ветра усиливались, солнце совсем пропало. Очертания гор вдали стали не различимы и лишь темнели неясной полосой. Северный ветер сбросил, наконец, с вершины большой каменной гряды снежные шапки и, подхватив их, теребил где-то в поднебесье, разбрасывая клочьями колючего прошлогоднего снега. Заметно потемнело. Старик Оттля подумал, что не успеет пройти и половины пути, как погода загуляет.

— Однако, ждать надо, — сказал он, оборачиваясь к своему спутнику. Тот понимающе «хмыкнул», отряхнулся и мотнул хвостом в знак согласия. Словно услышав мысли старика, как-то сразу повалил снег, предвещающий плохую слякотную дорогу. Минут через пятнадцать быстрой ходьбы старик остановился ненадолго, а потом закружил вокруг высокого кедра, одиноко торчавшего посреди тундры.

Пообломав сухие сучья и уложив их рядком на тундровый мох, он снял рюкзак и, усевшись на сучья, задумался. Снег валил всё гуще, и скоро всё вокруг: и кедр, и пёс Акко, и следы старика Оттли, и сам он — покрылось белой пеленой. Из рюкзака пахла сквозь снег посылка. Прикрыв рюкзак своим телом, старик развязал шнурок. На ощупь казалось: мешочек наполнен мелкой галькой, которой много на берегу реки Пенжины. Но галька тяжёлая и твёрдая, а мешочек был мягкий и лёгкий. Старик снял с пояса валяпэль — острый крохотный ножик, с которым никогда не расставался, и осторожно начал пороть аккуратные швы.

Посылка была с семечками. Старик пробовал их однажды — угощал знакомый рыбак. Трухлявые, грязноватые и мелкие, они ему не понравились. И рыбак сетовал, что пережаренные, хотя «добра этого» у него был полон карман, и пахли они горелым тряпьём. Семечки в посылке были совсем иные. Крупные, ядреные; серовато-белого цвета скорлупки казались чехольчиками для ножей, а внутри них матово поблескивали толстенькие клинки семян. Оттля раскусил одно семечко, потом другое, третье — и вкус их оказался ещё приятнее того запаха, что исходил из посылки. Акко, примостившийся было за спиной хозяина, тоже повёл носом в сторону рюкзака.

— Элек ! — строго сказал старик, и Акко с сожалением отвернулся. Хозяин поворчал немного, что иные собаки забыли, как себя вести, но семечек грызть при этом не переставал, а так как удовольствие неразделённое — не удовольствие, то вскоре сменил гнев на милость, протянул и собаке несколько штук на ладони.

— На, пожуй, однако.

Акко степенно, но с видимым удовольствием слизнул семечки и по привычке хмыкнул. Хмыканье на сей раз означало, что угощение понравилось.

— Ну вот, — сказал старик Оттля, — хватит на сегодня.

Он ещё порылся в посылке, но ничего другого там больше не было, и, отряхнув руки от шелухи, старик аккуратно завязал мешочек и полез в карман — вспомнил о письме.

Конверт был подписан теми же печатными буквами, что и адрес на посылке: «Днепропетровская область, село Капнистовка». Жёлтый листок бумаги сразу же засыпало снегом и Оттля, отряхнув, спрятал его обратно в конверт. Поднялся, потопал сапогами, разминая ноги. Похлопал себя по бокам. Ветер с высоты спустился на землю и поддувал теперь отовсюду, точно где-то противоборствовали неведомые силы. Быстро потемнело, и уходить сейчас от прикрытия кедра — значило лишать себя сухого и тёплого схрона.

— Спешить, однако, не буду, — решил старик и, разгребая снег, стал подбирать сухие ветки. Набрав небольшую охапку сушняка, нарезал, тщательно выбирая, пушистых лапок кедра. Порадовала его находка старого комля кедра, давно отмершего и в молодой поросли едва заметного.

У горной гряды, меж тем, что-то произошло, и силы природы пришли к согласию: кытэг вдруг остановил своё движение, и снег теперь редко падал в начинающейся ночи, всё реже и реже. Акко перед дорогой приводил свои лапы в порядок, выгрызая льдинки, намёрзшие на шерсти между пальцами. Клацал зубами, тычась в согнутую лапу, и вопросительно поглядывал на хозяина, готовый вскочить и бежать по первому его зову. Кажется, можно было идти дальше, но Оттле не хотелось бросать обустроенную стоянку, и он решил посидеть у костра, сколько хватит дров.

Вскоре весёлые язычки пламени, крохотными ещё бусинками, озарили сгустившуюся вязкую темноту ночи. Но уже через мгновение юркими красными зверьками взлохматили они тонкие сухие веточки, замахали пушистыми яркими хвостами на комочках мха, и уж совсем яркими, широкими стали, когда старик начал « кормить» их толстыми сучьями и положил кедровый комель.

Акко примостился на прежнем месте, а старик придвинулся к огню и вынул письмо. С трудом разбирая неровные строчки, он начал читать: «Здравствуйте, уважаемый Оттля, не знаю как Вас по отчеству. Пишет Вам бывшая дальневосточница Бондаренко Килина Антоновна.

Так как я приехала с Дальнего Востока недавно, то с интересом прочла про Вашу жизнь в журнале. Мой муж Иван Михайлович Лебедев погиб смертью храбрых в конце войны, оставив меня одну.

Он был очень хороший человек и родом из ваших мест. Познакомились мы с ним ещё в Хабаровске, куда я молоденькой приехала по хетагуровскому призыву. Мы были тогда молодыми, работали в депо и жили душа в душу… Когда кончилась война и я осталась одна, то работала электросварщицей на заводе и награждена медалью за труд. Потом служила в охране, а сейчас вышла на пенсию и уехала в родное село. Здесь у нас хорошо, цветут подсолнухи. У меня свой дом — правда, пол я сделала из мешковины, но очень тепло. Есть поросёночек, утки, курочки и собака Шарко. Он всё понимает, если что — его можно приучить к упряжке. Сама я женщина нестарая и весёлая, всё умею делать, люблю петь песни. Вы очень похожи, Оттля Батькович, на моего Ваню, такой же красивый и улыбчивый, и я приглашаю Вас — приезжайте погостить, а если Вам понравится, оставайтесь, места хватит. Но если Вы не можете, то давайте я к Вам приеду? Посылаю Вам подсолнухов со своего огорода. Описывать себя не буду, приедете — сами увидите. Остаёмся в надежде — Бондаренко Килина Антоновна и собака Шарко. Село Капнистовка, Днепропетровской области».

Старик Оттля подкормил костёр и задумался. Таких писем он получал много. В каждом приглашение погостить, а носками и варежками он был обеспечен на всю жизнь. Но всегда волновали его бесхитростные слова приветов, посылаемых такими старыми и, возможно, одинокими, но сердечными людьми. Оба его сына тоже писали ему, но их писанина была всего лишь данью уважения единственному родителю. Оттля и сам не чувствовал потребности говорить с ними и давно смирился с тем, что сыновья (один рыбачил в дальнем госпромхозе, а второй жил на материке) не нуждаются в его заботе. Он даже не мог представить, какие они теперь, каковы их дети и жёны, и помнил сыновей лишь малышами в меховых кухлянках, когда они, переваливаясь как медвежата, бежали ему навстречу. Давно же это было… Иногда старику думалось, что хорошо бы поехать к кому-нибудь из сыновей, возиться с внуками, жить вместе, но сам он написать не мог, а просить об этом Кечгепина стеснялся. Да и в сыновних записках читалось больше традиционное почтение к его возрасту, нежели желание видеть его рядом. А сам он не считал себя немощным и жил гордо в своём одиночестве.

Костёр совсем притух, и старик снова принялся поправлять его. Взлетали вверх искры, и пламя озаряло широкое, по-детски сосредоточенное лицо старика красным светом. Оно было похоже сейчас на ритуальную маску с застывшим раз и навсегда выражением, и только глаза поблескивали тундровыми ягодами шикши. Придвинув полусгоревший комель, он сел поудобнее на оставшихся сухих сучьях и, привалившись к рюкзаку, глядел на огонь. Ему представлялся ясный солнечный день, ослепительно белоснежная яранга и тундра с цветущими подсолнухами — яркими, похожими на огромные цветы шиповника. И виделось ему, что среди этой красоты стоит «нестарая и весёлая» женщина с печальными глазами, в праздничной кухлянке, а рядом с ней вьётся ездовой пёс Шарко.

Ночь совсем растеклась по тундре. Высоко в небе вспыхивали и гасли в просветах тьмы холодные звёзды и, если взглянуть с их высоты на эту маленькую, но горячую землю, то, наверное, невозможно было бы увидеть тусклый костерок — извечный радетель одинокого путника. И совсем незаметен был бы с высоты старик Оттля, подставивший теплу костерка лицо. Он посапывал, всхрапывая иногда, и будил этим бывшего вожака ездовой упряжки Акко. Тот открывал свой жёлтый глаз, понимающе вздыхал, а потом, поглядев кругом, сворачивался потуже в косматый клубок.

…Если бы увидеть это с высоты холодных звёзд, а потом спуститься и, украсив тундру цветами подсолнухов, осторожно поправить костёр…

Юрий Перменко — журналист, радиоведущий. В 1973 году переехал жить на Камчатку, работал диктором на радио. Первые прозаические произведения были напечатаны в журнале "Дальний восток", областной газете "Камчатская правда", в сборнике "Камчатка".