литературно-художественный журнал «ЭТАЖИ»

[email protected]

Анна Гедымин

Вера в счастье

22.11.2023
Вход через соц сети:
22.09.20167 906
Автор: Вадим Ольшевский Категория: Проза

Как я выиграл в шахматы у Кирилла Ковальджи

 

Когда я был маленьким, в классе, по-моему, первом, папу приняли в Союз Писателей. И через полгода мы поехали отдыхать в дом творчества писателей в Гагре. По литфондовской путевке. А до этого мы ездили на море в Сергеевку, неподалеку от Одессы.

 

Гагру я сразу понял, она была как две капли воды похожа на Абхазию из рассказов Фазиля Искандера. Я гулял по Гагре и все узнавал. Вот те самые эвкалипты, которые Искандер во время школьного субботника сажал методом гнездовой посадки. А вот здесь, на этой вот скамейке, юный Искандер впервые поцеловал свою красивую одноклассницу (подробное описание их поцелуя я перечитал раз сто). А через три дня, увидев, что одноклассница гуляет по набережной в сопровождении молодого военного, юный Искандер сказал ей вечером, вон под той цветущей и пахнущей магнолией: «украденные у него поцелуи мне не нужны». Над морем нависали почти отвесные горы, и я знал, что если идти по вон той вот грунтовой дороге в ущелье, то за несколько, а может и больше, часов дойдешь до высокогорного Чегема. А вот на этом балконе пил кофе и играл в нарды Коля Зархиди. Единственная разница между реальной Гагрой и Искандером была в том, что почему-то нигде не было видно ни одного козлотура. Хотя Автандилов Автандиловичей вокруг было пруд пруди, в каждом ларьке. И еще, со всех качающихся у причала катеров неслась громкая музыка из кинофильма «Крестный Отец» (па-па́ па-па́-па па́-па па́-па па́-па па́), этого у Искандера тоже не было.

 

Вадим ОльшевскийА на следующий год мы поехали отдыхать уже не в Гагру, а в дом творчества в Пицунде. Там мы на несколько часов пересеклись с Фазилем Искандером, его номер был рядом с нашим. Мы приехали утром, а он уезжал днем. Несмотря на юный возраст, мне очень хотелось сообщить Искандеру о своей высокой оценке его творчества, но как-то не было удобного случая. Хотя дверь их номера была открыта, они паковали чемоданы. Через полчаса я, уже в плавках, с полотенцем, вышел из номера. У лифта стоял Фазиль Искандер с лицом темнее тучи. 
Жену мою не видел? спросил меня Искандер, грозно нахмурив брови.
Нет, ответил я. Мы только что приехали.
Машина через час приходит, объяснил Искандер,а Тони нигде нету.
Мы вошли в лифт, Искандер нажал кнопку. В молчании мы доехали до первого этажа.
Будем принимать меры, сурово сказал мне на прощание Искандер и вышел из лифта.

 

В отличие от Гагры, где я был предоставлен самому себе, в Пицунде здание дома творчества стояло вдали от поселка. Гулять было негде, и мне пришлось все время быть среди взрослых. На пляже мы сидели впятером: папа, мама и я, и Кирилл Ковальджи с Григорием Поженяном. Было очень интересно. Ковальджи рассказывал о том, как они, молодые студенты литинститута, поехали в Переделкино пригласить Пастернака к себе в общежитие, на празднование нового года. Пастернак был уже в опале, и он был очень польщен, что хотя бы кто-то не побоялся его навестить.
Молодые поэты, продекламировал Пастернак, я очень, очень рад. Зайдите-ка ко мне часа через два. Сами видите, у меня в гостях дамы. Пастернак растянул последнее слово. Даааамы.

 

Поженян жаловался на усталость.
Я сюда прилетел на одном крыле, говорил Поженян. 
Это из песни Пугачевой слова, сказал я ему. «Без тебя теперь любимый мой лететь с одним крылом…»
Поженян хмыкнул, моя информация ему, кажется, не понравилась.
Зачем я ему сказал? жалел потом я.

 

На пляже, неподалеку от нас, располагался маститый поэт из Тюмени со своей семьей, у него была очень красивая дочка. Года на два старше меня.
Смотри-ка, сказал однажды маститый поэт своей жене, указав на идущую к воде Беллу Ахмадулину. Стареем, уже и у Белки на ногах целлюлит…
Его слова покоробили меня. Я уже видел фильм «Ирония судьбы», и мне очень нравилась песня на слова Ахмадулиной «По улице моей который год…» Я чувствовал, что так об Ахмадулиной говорить нельзя. Ну ладно еще, если бы это сказал Евтушенко или Вознесенский. Или, на худой конец, Роберт Рождественский. Это было бы еще куда ни шло. Тоже, конечно, некрасиво, но… А в устах поэта из Тюмени эта фраза звучала как-то особенно неправильно. Получалось, что за счет физических характеристик этот поэт пытается поставить себя с Беллой Ахмадулиной на одну творческую ступень. Я смотрел на облезший от солнца нос поэта из Тюмени и на его красивую дочку. 
– Надо же, думал я, вот нет все-таки в природе однозначной детерминированности. Такой пошлый папа, и такая красивая дочка!

 

На пляже, метрах в 20 от нас обычно располагался Борис Заходер, он ходил купаться не босиком, как все мы, а в резиновых тапочках. И всегда терял их в море.

 

Григорий Поженян, Ада Ольшевская, Рудольф Ольшевский

Неподалеку от нас лежала пара молодых хирургов-гинекологов из Тбилиси, Гарри и Манана. Они попали в дом писателей по каким-то своим каналам. Гарри и Манана рассказывали всем о том, насколько интересна их специальность. Ведь все гинекологические операции очень эффектны, всего пятнадцать минут, и все органы удалены. В то время как хирургические операции на сердце длятся часов по десять. Я подумал, что, если становиться хирургом, то лучше не кардиологом. Много работы слишком. Уж лучше гинекологом, ведь Гарри и Манана правильно говорят, что все органы легко доступны. В данном случае.

 

Гарри и Манана были единственными неписателями на нашем пляже, но метрах в ста от нас располагалось еще одно высокое здание - дом отдыха журналистов «Правда». И иногда молодые девушки с правдинского пляжа перебирались на наш. И лежали у нас час-другой на своем полотенце. Но у нас на пляже все были семейными, и через час другой правдинские девушки возвращались к себе, на свои журналистские круги.

 

Через день после приезда, сын-первокурсник какого-то московского начальника литфонда посмотрел на походку пятилетнего сына Гарри и Мананы, и назвал его помесью грузина с обезьяной. Мальчик страдал церебральным параличом и ходил с трудом.

 

Об этом стало известно, и все утро весь пляж только об этом и говорил.

 

Услышав о случившемся, Поженян объявил грозно и решительно: «вечером набью отцу морду».

Мне вначале казалось, что Поженян сказал это ради красного словца. Ведь взрослые не дерутся. У нас в школе, например, мальчики, конечно же, иногда били друг другу морду. Но учителя – никогда. И у папы с мамой на работе никто никогда не дрался. У взрослых, насколько я знал, были какие-то альтернативные способы выяснения отношений. Пропесочить на собрании, или влепить строгача с занесением. Но взрослые на пляже говорили о предстоящем мордобитии в буквальном смысле. 
Я знаю Гришу, говорили они. Он такой, начистит варежку, невзирая на регалии! Как тогда, в ЦДЛе!

Я понял, что писатели гораздо ближе к детям, чем ко взрослым.

 

Из разговоров я узнал много интересного о Поженяне. Оказывается, во время войны он был разведчиком, и в Одессе есть мемориальная доска погибшим героям, на которой выбито и его имя. Хотя на самом деле он не погиб. После войны была кампания против Антокольского, и Поженяну, как бывшему фронтовику, предложили выступить и заклеймить поэта-космополита. Поженян выступил, и рассказал с трибуны, что именно ему предложили сказать об Антокольском. Легенда говорит, что Поженян выдержал паузу, повернулся к президиуму и показал фигу. За что его исключили из литинститута.

 

Словом, к полудню я уже не сомневался, что вечером Поженян даст московскому начальнику в морду. У нас в школе тоже был один такой мальчик с таким же характером.

 

Но морду бить никому не понадобилось. Когда мы ушли с пляжа и подошли к зданию, мы увидели толпу у входа. 
Это недоразумение, объяснял грузинским писателям литфондовский начальник со ступенек. Моего сына не так поняли. 
Не то говоришь! возмущенно отвечали снизу грузинские писатели. Ты должен стать на колени и молить о прощении. И выгнать сына домой в Москву, как Петр Первый.
Да, конечно. Конечно, простите меня, говорил литфондовский начальник, но мой сын не имел ничего в виду.
Вот оно, московское воспитание, возмущались грузинские писатели.

 

Гарри и Манана в переговорах участия не принимали. Сын московского начальника забаррикадировался в своем номере на 12-м этаже, у его дверей на всякий случай поставили милиционера. Пока грузинские писатели грозно, но мирно разговаривали с московским начальником, их более решительно настроенные дети договорились с пожарниками, и подогнали к дому пожарную машину. И стали выдвигать лестницу к балкону 12-го этажа. 
Еще не урегулирован конфликт в Боснии и Герцеговине! весело (и, как потом оказалось, пророчески) кричали братья Вайнеры, пьющие пиво с воблой на балконе своего номера на 8-м этаже. И с видимым удовольствием наблюдавшие за развитием событий.

 

Мне поведение братьев Вайнеров казалось неправильным. Неправильными мне казались как характеристика происшедшего (конфликт в Боснии и Герцеговине был урегулирован чуть ли не 100 лет назад), так и отсутствие эмпатии к Гарри и Манане. 
Тут приехали еще две машины с милицией, они отогнали пожарную машину.

 

К вечеру страсти утихли. Сын московского начальника вышел на балкон, извинился, и было решено, что он посидит в номере день-другой, а потом будет ходить купаться на правдинский пляж, где его никто трогать не будет.

 

В час ночи в номер к московскому начальнику тайком от мужа пришла Манана.
На, возьми, сказала она. Тут тысяча рублей, на билеты. И пусть твой сын сегодня ночью уедет. А то Гарри его все равно убьет, дело чести. И тогда Гарри посадят в тюрьму. Пожалуйста, возьми.

 

Семья начальника уехала, и через несколько дней страсти улеглись. Все загорали на пляже. Было скучно. Я лежал и читал книгу о звездолетах, летящих к созвездию Альфа Центавра. Папа и мама тихо, чтобы я не слышал, обсуждали мое воспитание. Они часто его обсуждали, я к этому давно привык и не обращал внимания, так как разговоры эти носили чисто теоретический характер.

 

Кирилл Ковальджи, Рудольф Ольшевский...

Ковальджи с Поженяном играли в шахматы. По пять, а то и больше, партий в день. Мне нравилось, как они играют. Они играли, как настоящие мужчины. Выигрывал всегда Ковальджи, но он никогда не радовался победе. Для него игра была не соперничеством противоборствующих сторон, а совместным решением сложной головоломки. В отличие от брахмана Ковальджи, Поженян был воином, но воином, который умеет проигрывать достойно. Получив мат, Поженян с досадой крякал и шел окунуться в море. И вернувшись, он потом никогда не показывал, что расстроен проигрышем. Словом, оба играли с достоинством, по-мужски.

 

Я начал мечтать о том, что когда-нибудь я обыграю Ковальджи в шахматы. Я представлял себе, как однажды Поженян опоздает на пляж, и Ковальджи предложит сыграть мне.
Ну, отвечу я, разве чтобы скоротать время. 
Мы расставим фигуры, я сделаю первый ход. Мы будем играть и отвлекаться, шутить, разговаривать о второстепенных вещах. После ходов пяти Ковальджи поймет, с кем он имеет дело. И сосредоточится целиком на игре. Перестанет отвлекаться на ерунду, и будет подолгу думать над каждым ходом. Я же, наоборот, буду продолжать шутить, и отвечать на его ходы буду сразу, без раздумий. На 28-м ходу я поставлю ему мат. Подошедший Поженян одобрительно крякнет, и скажет, мол, поздравляю с победой! Молодец! А я в ответ лишь махну рукой, мол, да ладно. Не стоит об этом говорить.
И пораженья от победы ты сам не должен отличать, скажу я.

 

После обеда я пошел в библиотеку, брать учебник по шахматам. Учебников по шахматам в библиотеке не было, и я вместо них взял две книги Ковальджи, поэзию и прозу. Я знал, что для победы нужно изучить особенности характера соперника, нужно понимать, как он мыслит.

 

Книга поэзии мне очень понравилась, я понял, что Ковальджи поэт не только русский, но и европейский. Не зря он родился в Румынии и говорил на латинских языках. Книга прозы мне тоже очень понравилась. Там описывалось детство Ковальджи в маленьком городке Аккерман. Как они, при румынах, слушали тайком Утесова по радио Маяк. «Сердце, тебе не хочется покоя. Сердце, как хорошо на свете жить…»

 

Когда я приехал в Гагру, я ее уже знал по рассказам Искандера. С Ковальджи все было наоборот, я уже однажды был в Аккермане, и потому читал его «Лиманские истории», все узнавая.

 

Перевернув последнюю страницу, я понял, что шансов выиграть у Ковальджи в этом году у меня нет. 
Приеду домой, думал я, займусь шахматами серьезно. И в следующем году…

 

Я вернул в библиотеку книги Ковальджи, и взял Заходера и Ахмадулину. Я решил обчитать пространство на пляже вокруг меня в радиусе 50 метров.

 

На следующий день на пляже было все как обычно. Папа с мамой тихо, чтобы я не услышал, говорили о московской манере воспитания детей. 
Они ходят с детьми по пляжу, говорил папа маме, и все время им о чем-то говорят. Все время что-то рассказывают, воспитывают, объясняют. И так 24 часа в сутки.
Да, это неправильно, соглашалась мама. У детей должно быть свободное время и личное пространство.


Ковальджи с Поженяном играли в шахматы, я читал Заходера и смеялся. Метрах в 20 от нас девушка с правдинского пляжа с точеной фигурой устраивалась на ярком полотенце.

Спустя какое-то время Ковальджи поставил мат, Поженян с досадой крякнул.

Девушка с правдинского пляжа, сидя на полотенце, наносила на кожу крем для загара. Надо сказать, делала она это очень изящно. Она подняла и грациозно вытянула вперед одну ногу. Плавными движениями от колена до вытянутого вперед голеностопа и обратно она втирала в гладкую кожу белый жирный крем. Это было очень красиво, как во французских или итальянских фильмах.

 

Поженян поднялся, сделал лицо мачо и уверенно направился к девушке. Правда, было видно, что он слишком толстый, и идти босиком по гальке ему трудно. Он ступал нетвердой походкой, расставив для равновесия руки в стороны. Не обращая внимания на то, что походка мачо у него не очень получилась, Поженян что-то сказал девушке и уселся рядом. Девушка смотрела на него благосклонно.

Сыграем в шахматы? неожиданно предложил мне Ковальджи. 
Да я плохо играю, испугался я, но почему-то сразу принялся расставлять фигуры. – Я играю совсем плохо…
Ну, надо же когда-то начинать, ободрил меня Ковальджи.

 

Мы играли и время от времени поглядывали на Поженяна и девушку. Как там у них развиваются дела?

Всегда нужно стараться захватить центр, учил меня Ковальджи. Вот поэтому я сейчас развиваю слона. 
Папа и мама никогда не следили за игрой Поженяна и Ковальджи, но тут они придвинулись к нам, и стали наблюдать за доской. Время от времени бросая взгляд в направлении Поженяна с девушкой. Поженян что-то ей рассказывал, оживленно жестикулируя, она смеялась.
Когда захватываешь центр, продолжал объяснять Ковальджи, у тебя появляется возможность выиграть, к примеру, пешку. Вот как я сейчас. Вначале игры пешка – мелочь, но в конце игры она может решить исход партии.

Я надолго задумался. Центр я уже упустил, пешку уже проиграл. Дело шло к проигрышу. Спасти меня могла только комбинация с жертвой.

Ферзя жертвуешь? удивился Ковальджи. Ну-ка, ну-ка…
Поженян и девушка поднялись с гальки и направились к буфету. Мы стали следить за тем, что будет дальше. Поженян заказал хачапури, два кофе по-турецки, и два апельсиновых сока.
И ладью тоже жертвуешь? удивился Ковальджи. Зачем?
Хочешь хачапури? спросил папа у мамы.
Потом, - ответила мама. Не будем Грише мешать.
Мат! сказал я дрожащим от радости голосом. Вам мат, товарищ гроссмейстер. 
И сразу пожалел о том, что я это сказал. Главное, я ведь готовился к тому, чтобы выиграть без всяких эмоций. Махнуть рукой равнодушно, и сказать, мол, «но пораженья от победы…» А тут получалось, что я радуюсь неожиданной победе, радуюсь, как мальчишка.
Надо же, зевнул, - констатировал Ковальджи с улыбкой. На Гришу отвлекся.

 

Больше об игре с Ковальджи в шахматы я не мечтал. Зачем? И так уже один-ноль в мою пользу. Зачем менять статус-кво? Главное, я, практически безо всякого опыта, без надлежащих знаний выиграл у опытного соперника. Цель была достигнута.

 

Через год Ковальджи приехал в Кишинев, он пришел к нам в гости. Я ожидал, что он поприветствует меня, упомянув о моей победе. Скажет, а, вот этот тот самый молодой человек, который обыграл меня в шахматы. И пожмет мне руку.

 

Но речь о шахматах как-то не зашла. Через полчаса, во время паузы, я, неожиданно для себя самого, вклинился в разговор взрослых, 
Кирилл, а вы помните, как я на пляже у вас в шахматы выиграл? 
Не знаю, зачем я это сказал. Ход разговора этого не предполагал.
Ты у меня выиграл? удивился Ковальджи. Нет, не помню.
Как не помните? не сумев скрыть в голосе горечь, сказал я. На 28-м ходу я вам мат поставил, комбинация с жертвой ферзя и ладьи.

 

Я хотел еще добавить о Поженяне и девушке, чтобы помочь мнемозине, но было как-то неудобно.
Вот как интересно устроена память, пошутил Ковальджи. Иногда о партии помнит победивший, и не помнит проигравший…

 

Теперь, когда изложение этих детских воспоминаний подходит к концу, будет уместно спросить, а зачем все это было только что рассказано? С какой целью? Ответа на этот вопрос у меня, честно говоря, нету. Действительно, зачем? Не знаю. Может для того, чтобы сказать, что вот как интересно устроена память? Ведь столько времени прошло, а я о своей пляжной победе до сих пор хорошо помню. Может быть для этого?

 

Читайте также:

Ада Ольшевская "Пес, который укусил Окуджаву"

 

 

Вадим Ольшевский родился в Кишиневе. В разное время работал в университетах Тель-Авива, Стэнфорда, Атланты и Мадрида. Сейчас живет в Бостоне, работает профессором математики в университете Коннектикута (UConn). Член редколлегий нескольких американских математических журналов. Рассказы и повести публиковались в журналах «Знамя», «Кольцо А», «Этажи», «Квадрига Аполлона» и «Эмигрантская Лира».

22.09.20167 906
  • 16
Комментарии

Ольга Смагаринская

Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»

Павел Матвеев

Смерть Блока

Ольга Смагаринская

Роман Каплан — душа «Русского Самовара»

Ирина Терра

Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»

Ирина Терра

Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»

Елена Кушнерова

Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже

Эмиль Сокольский

Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца

Михаил Вирозуб

Покаяние Пастернака. Черновик

Игорь Джерри Курас

Камертон

Елена Кушнерова

Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»

Людмила Безрукова

Возвращение невозвращенца

Дмитрий Петров

Смена столиц

Елизавета Евстигнеева

Земное и небесное

Наталья Рапопорт

Катапульта

Анна Лужбина

Стыд

Галина Лившиц

Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder

Борис Фабрикант

Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»

Марианна Тайманова

Встреча с Кундерой

Сергей Беляков

Парижские мальчики

Наталья Рапопорт

Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи

Уже в продаже ЭТАЖИ 1 (33) март 2024




Коллектив авторов Самое важное — в нюансах
Галина Калинкина Текст найдёт писателя и задушит
Михаил Эпштейн Зияние, или Заклятие кистью
Николай Грозни Признак Будды
Юлия Медведева Роман с Индией
Александр Курапцев Кумаровские россказни
Ефим Бершин С чистого листа
Дмитрий В. Новиков Волканы
Марат Баскин Жили-были
Павел Матвеев Встреча двух разумов, или Искусство парадокса
Ефим Бершин Чистый ангел
Наталья Рапопорт Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи
Алёна Рычкова-Закаблуковская Взошла глубинная вода
Анна Агнич Та самая женщина
Юрий Анненков (1889 – 1974) Воспоминания о Ленине
Елизавета Евстигнеева Яблочные кольца
Владимир Гуга Миноги с шампанским
Этажи Лауреаты премии журнала «Этажи» за 2023 год
Галина Калинкина Ольга Балла: «Критика — это служба понимания»
Михаил Эпштейн Лаборатория чувств. Рассказы о любви.
Наверх

Ваше сообщение успешно отправлено, мы ответим Вам в ближайшее время. Спасибо!

Обратная связь

Файл не выбран
Отправить

Регистрация прошла успешно, теперь Вы можете авторизоваться на сайте, используя свой Логин и Пароль.

Регистрация на сайте

Зарегистрироваться

Авторизация

Неверный e-mail или пароль

Авторизоваться