После бессонной ночи, потому что вылет из Москвы в 8 утра, а по прилету в 9.30 местного рабочий день начинается сразу и заканчивается в 20.00, к ужину. После хождений по памятным местам товарища Кальвина, который железной рукой превратил растерянный город-государство Женеву в «протестантский Рим». После осознания того, какие массы французских протестантов эмигрировали в Женеву, а женевских католиков — во Францию. После путешествия в соседний городок Каруж, куда окрыленные поначалу протестанты, которым объяснили, что главное слово в жизни — «низзя», ездили за глотком свежего воздуха. После всего этого сидеть и чинно ужинать в ресторане самого (дорогого, знаменитого, главного) отеля Женевы нет никакой возможности. Створки век захлопываются, позвоночник гнется, как деревце на ветру, мозг посылает одну-единственную команду — «лежать». Но желудок кричит своим писклявым голосом: «кормить!» — И с каким-то низкочастотным бульканьем добавляет: «Кормят тут волшебно, необычайно, тризвездымишленно».

Простой выход — звонок в room service. Открывая дверь своей комнаты, не вижу ничего — слишком узкая щелочка осталась от глаз — кроме гигантской кровати, уже раскрытой горничной для сна. Вопрос — как лечь на эту кровать с книгой меню и не заснуть в ту же секунду, а изучать, мучиться выбором — фрикассе из омаров или паста с трюфелями. Так, во всяком случае, я представляю себе это меню. Которое еще нужно найти среди отельных изданий в кожаных обложках, сложенных в уголке старинного письменного стола. И как хорошо, что есть два мягких высоких глубоких кресла, того же, самого прекрасного, позапрошлого века — в кресле шанс не заснуть выше, чем на кровати.

Читаю слова, какие и ожидала — от фуа гра до королевских креветок. В каждом роскошном ресторане они завернуты в особую словесную одежку: на подложке из топленой абрикосовой мякоти в хрустящих кукурузных кружевах. Желудок волнуется. И замирает, когда я натыкаюсь на слова непонятные, прежде не встречавшиеся, помеченные звездочкой. Звездочка означает «впервые в мире, эксклюзивно в нашем ресторане». Пиросомы. Ресторан предлагает ознакомиться с новым морепродуктом на отдельном вкладыше.

Это единственные в своем роде создания: светящиеся в море, питающиеся исключительно планктоном (что составляет их особую полезность для организма — в смысле, не дрянью всякой, как лобстеры), относящиеся одновременно к виду простейших и сложнейших, позвоночные, размножающиеся двумя разными способами. Все пиросомы рождаются самцами, а с возрастом становятся женщинами. Момент рождения детей является для них и моментом их смерти. Родившиеся дети бесполы, их поколение размножается делением, в результате которого снова возникают самцы. Цикл повторяется. Длина взрослой особи 2-3 сантиметра.

Тут глаза мои открылись широко, слишком широко, чтоб им верить, поскольку на другом кресле через журнальный, он же обеденный, столик я увидела женщину, одетую в длинное платье, вида совершенно не современного, прямо как из XIX века, в пандан мебели. Она молча смотрела на меня.

В голове пронеслись несколько вариантов этого явления: в декабре в Женеве празднуют день города под названием Эскалад, связанный с событиями 1602 года, потому в центре постоянно встречаешь людей, одетых по моде того времени, на улицах жгут костры, жарят кабанов на вертеле, все как тогда. В прошлый приезд я попала именно в дни этого праздника, но сейчас не декабрь. Занавески плотно задернуты «вечерним сервисом», но я и без подсказки заоконного пейзажа знаю, что начало сентября. Да и не ходят по отелям ряженые. И не февраль, не карнавал, хотя карнавал — в Базеле, в Женеве не бывает. Может быть, есть еще какие-то даты, когда принято рассаживать такие вот фигуры, может быть, восковые — эдакий музей мадам Тюссо на выезде? Живая ли она вообще? И тут женщина, сидевшая до сих пор неподвижно, слегка изменила позу и провела рукой по волосам. Рехнуться можно. Наверное, я сплю. И вдруг она заговорила. Странным таким голосом, вроде того, как разговаривает навигатор в машине — «вы ушли с маршрута»:

— Здравствуйте, госпожа Татьяна, — сказала она. Я застыла в ужасе, косясь на телефонную трубку, лежавшую на письменном столе. — Я вас испугала. Приношу свои извинения.

Женщина выглядит странно, но я не могу понять, что в ней не так.

— Кто вы? — спросила я сдавленным голосом. — Что вы здесь делаете?

— Меня знают как императрицу Сиси. Вы мной интересовались, поэтому я позволила себе показаться вам. Я думала, вы меня узнаете, госпожа Татьяна. Или вам более знаком другой мой облик, другой возраст? Возможно, вы узнали бы меня, если бы тут сидела актриса, которая была мной в кино?

— Я…я…я, — я не знала, что сказать. — Вы… вы… привидение? Внутри меня все похолодело, и позвоночник натянулся как струна. Или стрела, готовая вылететь за дверь и звать на помощь. У нее была очень тонкая талия, стянутая корсетом. Вместо того чтоб бежать, я словно вросла в кресло и рассматривала сидящую передо мной фигуру. А она засмеялась.

— Нет, конечно. Я думала, вы уже это понимаете. — И вдруг платье на ней стало другим, изменилось и лицо, стало моложе.

— Так лучше?

— И так, и так хорошо, — ответила я учтиво. Перемена эта, как ни странно, меня немного успокоила. — А откуда вы знаете, что я вами интересовалась? — кажется, я вышла из оцепенения.

— Так вы делали запросы в сети, и публиковали статью о моей резиденции на Корфу. Я ее читала, потому и решилась возникнуть вот так перед вами без приглашения, но пригласить меня вы ведь и не могли бы!

Странно устроен человек, — подумала я. — Спроси меня, хотела бы я пообщаться с Сиси, если б это было возможно, я бы сказала, что об этом можно только мечтать. И вот, пожалуйста, она передо мной, а меня колотит от страха.

— Вы хотели заказать ужин, простите, что нарушила ваши планы. Звоните поскорее, вы ведь, полагаю, голодны?

— Откуда вы знаете? — страх снова выбросил в пространство порцию адреналина, и голос мой прозвучал неестественно.

— Вы же изучали меню, — удивилась Сиси.

— Ну да, верно. — Сделав над собой усилие, я встала с кресла и взяла трубку. Сказала: «хочу заказать», но название невиданных существ вылетело у меня из головы. — Ваше эксклюзивное, впервые в мире.

— А, пиросомы, — ответила трубка — конечно, мадам. Через пятнадцать минут мы доставим их в вашу комнату. Номер комнаты, пожалуйста?

Номер я и вовсе не помнила, поскольку только что пришла, а весь прошедший день эти роскошные покои занимали одни мои закрытые чемоданы. И тут я сообразила, что голос в телефоне говорит со мной по-французски, а Сиси говорила по-русски.

— Минуточку, я сейчас найду карточку и скажу, — ответила я в трубку, но Сиси, сделав ладони трубочкой, шепотом сказала: 28.

— 28, повторила я в трубку, вовсе не будучи уверенной, что это правильная цифра.

— Вам что-нибудь заказать? — спросила я Сиси, прикрывая трубку рукой. Тут же себя одернула: идиотка, она же… ну это. Сиси посмотрела на меня озорно и прошептала: «Закажите себе напитки».

— Что-нибудь еще, мадам? — голос в трубке, нормальный, человеческий, означал, что все это не сон. Свободной рукой я дотянулась до карточки в конвертике, на котором была написана цифра 28.

— Она знает все, — подумала я. — Наваждение.

Заказав бокал вина, воду и эспрессо, я спросила Сиси с вызовом, будто выводя на чистую воду:

— Откуда вы знаете, что это комната 28?

— Потому что я жила здесь, когда приехала инкогнито, и где закончилась моя жизнь. В этой самой комнате. Я иногда прихожу сюда, но впервые показала себя. Вам. Решив, что такое совпадение — ваш интерес ко мне и то, что вы живете в моей комнате — дало мне право вас побеспокоить.

— И вы говорите по-русски, — голос мой был по-прежнему строг.

— Вам это неудобно? — невинно спросила она.

— Мне странно, что вы свободно владеете языком, с которым вам, предполагаю, не приходилось иметь дело. — Я готова была подозревать розыгрыш, и только необычность, некая эфемерность облика гостьи не давала мне укрепиться в этом подозрении.

— Верно. Там я говорила на нескольких языках, но не на русском. Теперь же с помощью программы-переводчика я могу говорить хоть по-китайски.

— Понятно, — сказала я, обнаружив в ракурсе сбоку, что сквозь лицо Сиси я вижу и те нежно-золотистые занавески, на фоне которых она сидит. А сквозь ее фигуру просвечивает того же, но более светлого тона, кресло. Я снова почувствовала страшную усталость и села, на сей раз, на край кровати. Спать вместе с… с… будем считать, что с привидением, я не смогу, несмотря ни на что.

— Сейчас принесут еду, — сказала я. — Официант не упадет в обморок?

— Он меня и не увидит, — удивилась Сиси. — Я выбрала опцию, при которой видеть меня можете только вы.

Это оказалось мне понятным, я тоже выбираю опции в фейсбуке.

— Но как вы узнали, что я — это я? У меня же на лбу не написана фамилия, которой была подписана статья?

— Но там была фотография, и другие фотографии я посмотрела, так что сразу вас узнала. А вы меня — нет, — сказала она своим голосом без интонаций, так что это не прозвучало как обида.

— Умирающий Ахилл, — поддержала я разговор немного дрожащим голосом. — Великолепная скульптура. Как и весь ваш Ахиллеон, лучшее, что есть на Корфу.

— Это мой умирающий сын. Который так и не стал ни Ахиллом, ни императором. И это моя вина.

— Неправда, — горячо возразила я, забыв, что боюсь сидящего передо мной призрака. — Это рука истории, которая всегда задолго предупреждает оглохшие и ослепшие государства, но они же не видят и не слышат, так и ваш супруг, Франц-Иосиф, не слышал подсказок. И это он погубил Рудольфа, считая его позором империи. А ваш мраморный «умирающий Ахилл» — ни что иное как умирающая империя. Не знаю, в курсе ли вы, что Вильгельм Второй, после вас занявший Ахиллеон, поставил у входа бронзового «Ахилла победоносного», заменив белоснежную скорбь металлическим пафосом? Считая себя великим — так и написал на скульптуре: «от великого немца» — и победителем, не чувствуя, что именно он станет могильщиком Германской и Австрийской империй, он, а не Рудольф, станет позором истории.

— Разумеется, я знала Вильгельма, — глухо отозвалась Сиси своим навигаторским голосом. — После его программной речи «лучше положить на месте все 18 корпусов немецкой армии и 42 миллиона немецкого народа, чем отказаться от какой-либо части территориальных приобретений Германии» не стоило и ожидать другого исхода. Франц-Иосиф был совсем не таким, его не в чем винить. Впрочем, вы русская, а русские на него в обиде: они помогли ему подавить венгерское восстание, а он выступил против них в Крымской войне. Хотя всё это было сплошной чередой ошибок. А в Великую войну потому все рухнуло, что затеяли ее между собой братья и сестры. Положив на алтарь войны свои народы. Значит, и пришел конец нашей семейной Европе.

Только я собралась произнести речь про Россию, как раздался стук в дверь — прибыла еда. Официант зашел с той стороны столика, где сидела Сиси, практически врезался своими брюками в ее длинное платье, колени (есть ли у нее колени?) и поставил передо мной огромный поднос. Сняв с тарелки круглую серебряную крышку, он торжественно произнес: «Пиросомы, мадам, на ложе из мякоти лангустинов в сопровождении окуньков Женевского озера. Гарнир — пюре из фиолетового картофеля».

— Чудесно, — оживилась я, — но скажите, пиросомы эти — мужчины, женщины или те, которые бесполые? — Походили они на какие-то обрезки промдизайна: прозрачные трубочки с полоской внутри, подсвеченные розовым мяском лангустинов. Но сами не светились.

— Не могу знать, мадам. Это секрет нашего шеф-повара.

Налив мне в бокал вина, а в стакан воды, официант попятился, чуть сдвинув кресло с Сиси, извинился, придвинул его обратно и удалился. Он ничего не видел.

— Ешьте, не обращайте на меня внимания, — сказала Сиси. — Или я вас смущаю?

— Нисколько, — соврала я, хотя не вполне соврала: в моей голове уже роилось множество вопросов, которые я хотела задать императрице.

Я бы спросила так: до Вас все императрицы считали само собой разумеющимся, что их детей забирают кормилицы и няньки, а Вы против этого восстали. Наследников муштруют в казармах с малолетства, а Вы этого не потерпели. Вы были правы: мир, в котором империя держится на императоре, а остальные ему служат, где золото и чернь, где роли расписаны и неизменны, тот мир ветшал. Но Вы были неправы, потому что, отстояв право быть с дочерью, Вы потеряли ее, отстояв право сына на счастливое детство, Вы получили развращенного золотого мальчика, который покончил с собой. Как сейчас Вы оцениваете это? Может быть, если бы Франц-Иосиф передал Вам полностью право управлять Австрией, а потом, благодаря Вам, и Австро-Венгрией, не было бы двух мировых войн, империи изменились бы, но не разрушились?

Но мне было неловко обо всем этом спросить. И потом, что значит «как вы оцениваете сейчас»? Нет никакого сейчас, есть только электронный образ, хоть я никогда и не слышала, что подобное возможно, уже возможно. И опять очень захотелось спать.

— Императрица! — обратилась я с невольной торжественностью в голосе.

— Зовите меня просто Сиси.

— Хорошо. Сиси, хочу кое о чем Вас спросить.

Тут я заметила, что перед моей с позволения сказать гостьей появился круглый обеденный столик, точь-в-точь как тот, за которым сидела я, а на нем стояла тарелка с теми же пиросомами, которые на вкус оказались чем-то средним между устрицами и осьминогами, и отдавали морской капустой.

— Нравятся ли мне эти пиросомы? Десять постояльцев отеля уже написали отзывы. «Приятно оказаться в числе немногих избранных, отведавших хромосомы. Хотя черная икра, честно говоря, вкуснее. Пауль». Видали, он думал, что это были хромосомы, какой дурак!

— Но он недалек от истины, — заметила я. Хромосомы тоже бывают мужские и женские, и иногда одни превращаются в другие. Про себя подумала: бесполые хромосомы тоже есть, это когда очень хочется спать, как мне сейчас.

— Вот еще, — с энтузиазмом продолжала читать на невидимом дисплее Сиси: «Считается, что стремление к новизне и оригинальности похвально, я в этом не уверена. Жанин». Не уверена она, — Сиси сделала жест кистью руки — так уж мир запрограммирован, чтоб меняться, и когда хорошие возможности исчерпаны, хватаешься за плохие. — Она вдруг сложила руки на коленях и замерла. Я отставила тарелку, выпила остывший эспрессо и взяла бокал с вином.

— Сиси, а Вы можете узнать вкус пиросом? — задала я дурацкий вопрос вместо всех тех важных, которые мне так хотелось задать.

Она продолжала сидеть неподвижно. Я занервничала и большими глотками выпила весь бокал. Почувствовала себя немного бодрее. Надо было что-то делать — я же не могу лечь спать, когда на кресле сидит неподвижная статуя. Я встала и снова набрала румсервис.

— Пожалуйста, принесите мне еще бокал красного. Да, того же самого.

— Сиси, Элизабет, императрица! Откликнитесь, Вы меня пугаете! — я почти кричала. Никакого эффекта. Тогда я стала говорить, интуитивно подбирая ключевые слова, которые могли бы оживить? Разбудить? Анимировать? В общем, как-то вернуть изображение к диалогу. И тут заметила, что на стене висит картина, на которой изображена она с молодым императором и двумя детьми в парке. Конечно, это они, сразу-то я не догадалась.

— Я гуляла в парке Шёнбрунн. Знаете ли Вы, Сиси, что там могли встретиться в январе 1913 года Франц-Иосиф, Гитлер и Сталин? Встреча двух эпох. Сталин тогда месяц пробыл под чужим именем в Вене, снимал комнату напротив парка. Я останавливалась как раз в том доме, там теперь отель. И Гитлер жил тогда же, в общежитии неподалеку, провалив экзамен в Академию художеств. А Вас уже давно не было на свете. Дворец Шёнбрунн, Ваша резиденция, из которой Вы бежали. Сиси!

И вдруг видение исчезло. Прямо так, ни слова не говоря. Мне стало не по себе, будто я жила в какой-то истории, а история растворилась, и я сижу в четырех стенах, бессмысленно пялясь на пустой стул. Стук в дверь. Принесли вино. Мне хотелось, чтоб официант задержался, побыл со мной, сел в то кресло, и мы бы продолжали разговаривать, будто он — из той же истории. Поставил передо мной бокал, заведя руку за спину, и я увидела бейджик на его сюртуке — имя, Луиджи.

— Луиджи? — спросила я с ужасом в голосе.

— Да, мадам. Что-нибудь еще?

— Но вы же не можете не знать, что Луиджи Лукени — тот самый человек, который убил императрицу Сиси!

— Возможно, мадам, но у нас в Италии каждый пятый — Луиджи. Как вам наше эксклюзивное блюдо? Может быть, подогреть? Остыло.

— Спасибо, мне хватит, можете забрать тарелку. Я встала, пока официант собирал на поднос посуду, и пересела в другое кресло, в то, где сидела Сиси.

— Про пиросомы у меня только один вопрос: почему за столько веков никому не приходило в голову их есть, и вдруг ваш ресторан решил попробовать?

— Мадам, их слишком сложно вылавливать и готовить, в прежние времена было не до этого, так я полагаю. Но молекулярная кухня… мы ведь теперь живем в мире молекул!

— И все молекулы равны, — меланхолично сказала я, почувствовав, что отключаюсь. — Если разобрать нас всех на молекулы.

Я открыла шторы, за окном была темнота. Официант ушел, я повалилась на кровать и тут же отключилась. Мне снился Пауль, написавший отзыв. В виде осьминога Пауля, того, который правильно предсказывал исходы футбольных матчей. И Жанин тоже снилась. В виде старухи в клетчатом костюме и в шляпке. Она кричала на Пауля: «Где это видано, чтоб осьминоги становились пророками? Тебя надо отбить на камне, зажарить и съесть». Тут между нами появился камень, большой валун, я схватила Пауля, подавляя неприятное ощущение от его скользкой холодной кожи, и прижала к себе. — Я его уже съела, — старуха разразилась дьявольским хохотом. И действительно, в руках у меня ничего не было, а камень светился красным, как гигантский пылающий уголь. Я проснулась, резко сев на кровати. Оказывается, это солнце разбудило меня раньше времени, я зачем-то открыла шторы блэкаут, когда Сиси исчезла, пришлось встать и закрыть. Спросонья покосилась на кресло, оглядела комнату, но она была пуста.

Проснувшись, как положено, по будильнику, приняв душ и быстро приведя себя в порядок, я спустилась к завтраку. Обычно я завтракаю кофе с йогуртом, но в поездках не могу удержаться, чтоб не попробовать отельных деликатесов. Здесь было всё: от арбуза и манго до десятков видов сыров, колбас и хамона. Набрала себе полную тарелку и села за столик у окна.

Подошедшая официантка спросила, из какой я комнаты, что буду пить, я заказала, как обычно, двойной эспрессо с молоком и принялась за яблочный сок, запивая им нежнейшую улитку с изюмом. Осмотрела публику — степенную, ухоженную, и вдруг увидела, что прямо к моему столу направляется молодая женщина модельной внешности, в джинсах и тонком черном свитерке. Она села прямо напротив меня:

— Не узнали?

Я потеряла дар речи.

— Вчера отключилась связь, даже не успела пожелать вам спокойной ночи. Извините. Как вам мой наряд?

Я еще не видела ее так близко. Да, опять не узнала.

— Захотелось попробовать себя в современной одежде, — сказала Сиси, и мне показалось, что ее электронный голос стал на пол октавы выше.

— Вам очень идет. В наше время вы стали бы топ-моделью. Вряд ли вы знаете, что это…

— Разумеется, знаю, — перебила меня Сиси. Я же только и делаю, что читаю. В мое время я, наверное, и была манекеном, манекен-щи-цей — ох, трудно произносимое слово, на подиуме, молча демонстрируя публике разные наряды, публика на меня смотрела и аплодировала, но я, в том числе, и от этого бежала в свои укрытия. Мне было хорошо только с близкими, вдвоем, втроем. С сестрой мы говорили часами, и нам не надоедало. Она умерла у меня на руках, в Ахиллеоне.

— Ваша сестра ведь была замужем за Максимилианом фон Турн унд Таксис.

— Да, он умер совсем молодым, в 36 лет. И другой Максимилиан, брат Франца-Иосифа, с которым мы были так дружны, тоже погиб. От рук мексиканских революционеров. Смерть преследовала меня по пятам. Только с ней я и разговаривала, с того дня, как умерла моя маленькая дочка.

— Вы вините в этом себя или свекровь? — я опять не знала, как сформулировать вопрос, получилось бестактно.

— Это то что называется судьба. Правильнее — Рок. Когда все виноваты. С меня, возможно, это и началось, весь двадцатый век — стихия Рока. Когда диалог только со смертью. Передышки давались, конечно. Чтоб вздохнуть, отдышаться. Поверить, что вот-вот настанет рай. История — это все тот же Кронос, поедающий своих детей. Зевс думал, что сверг его, и Иисус так думал, но нет. Нет. Кронос питается жизнями, как вот вы этими пиросомами. Да, я не успела ответить на ваш вопрос: знаю ли я их вкус. Узнала вчера, прочитав отзывы.

— А попробовать или прочитать — это одно и то же?

— Чтоб знать — да, чтоб чувствовать — нет. Моим единственным чувством долгие годы была только печаль.

— Поэтому вы такая худая, сегодня вас бы даже назвали анорексичкой. — Я сказала это с улыбкой, и Сиси улыбнулась в ответ. Но я вдруг испугалась, что она опять исчезнет. Здесь, при свете дня и среди людей я ее совсем не боялась. И даже привязалась к ней. Она обволакивала меня той незримой тканью, из которой состоит история свершившаяся, у происходящей сейчас совсем не такая текстура, да ее и вовсе нет. Сейчас — это действительно разинутый рот Кроноса, но потом, за этой черной дырой, возникает облако, мраморное молоко, которое можно раздвинуть, как занавес, и увидеть кино, записанное века и тысячелетия назад. Вот Сиси, сидящая передо мной — такое кино, которое захотело мне себя показать. Всё записывается, каждую секунду, просто раньше мы не знали, как это делается. Да и сейчас только начинаем узнавать.

— Вижу, вы были и у фон Турн унд Таксисов в Триесте, — Сиси посмотрела на меня прямо-таки родственным взглядом.

— У вас что, Сиси, поисковик всегда включен и отвечает в считанные секунды на любой запрос?

— Тут нет ничего сложного. Вас, значит, поразило, что сын Максимилиана в Японии спас жизнь подростку, будущему императору Николаю Второму, отведя занесенную руку с саблей самурая, намеревавшегося его убить. Вообще-то, свои семейные легенды они не афишируют.

— По крайней мере, фотография этой сцены висит у них в замке, и они ее не скрывают. Мне вот сами показали и рассказали. Поразило, а как вы думаете! Убили б Николая, был бы другой царь вместо него, может, все и повернулось бы в лучшую сторону.

Вдруг Сиси опять изменилась, я вздрогнула. Передо мной сидела уставшая шестидесятилетняя женщина в длинном черном платье с легкой вуалью на лице.

— Ну да, Николая бы убили, а эрцгерцога Фердинанда не убили бы, — еле слышно сказала она, и голос ее тоже изменился, став низким и как бы с радиопомехами. — Нет, река течет, куда течет.

Я очнулась, когда ко мне подошла экскурсовод.

— Доброе утро, я Жанин. Я вас ждала в лобби-баре, как написано в программе, в 9.00.

— Господи, — вскинулась я, как Жанин? Ну да, простите, я сейчас.

Я залпом выпила подостывший кофе, вспоминая злую старуху из сна, но эта была не она, хотя тоже пожилая женщина.

— Погодите. Сиси! Мне нужно бежать.

— Простите? — с недоумением в голосе сказала Жанин — вы разговариваете по телефону? Она посмотрела на стол и на мои уши и, не обнаружив никаких гаджетов, хмыкнула. Присела напротив меня, где только что сидела Сиси. — К сожалению, нам надо торопиться, иначе мы опоздаем в музей, где нас ждут через пятнадцать минут.

Жанин косилась на меня подозрительно, я извинилась: «Простите, проспала будильник».

— Бурная ночь?

— Нет, что вы, устала, работала с документами, — врала я. И для убедительности добавила: ела пиросомы.

— И как, понравилось?

— Разве может что-то не понравиться в таком прекрасном месте?

Лесть — лучшая защита. Уклончивый ответ — самый вежливый.

Мы с Жанин буквально побежали в музей Красного Креста, где меня передали с рук на руки другому экскурсоводу, которая рассказывала, как Анри Дюнан создал Красный Крест после того, как побывал полевым врачом в Сольферино и пришел в ужас от произошедшей там бойни, устроенной австрийским императором Францем-Иосифом.

— Все не так просто, — вырвалось у меня невольно, Франц-Иосиф не был злодеем.

Экскурсовод посмотрела на меня с удивлением и, кашлянув, продолжила свой выученный наизусть текст.

Я смотрела по сторонам, выискивая глазами Сиси, но ее нигде не было. Вечером, в отеле, зашла в СПА, прямиком направившись в хамам. Почему-то мне казалось, что в тумане пара она может снова явиться, но не явилась. Потом я посидела в номере, несколько раз позвав ее, но тщетно. Ужин на сей раз у меня был предусмотрен в городском ресторане. Это же командировка, все расписано до минут: где и во сколько. Я уже опаздывала на ужин, но решила покружить по отелю: вдруг наткнусь? Заглядывала в разные помещения, в одном услышала обрывок разговора: «Луиджи не вышел на работу. — Как! Не предупредив? Ты ему звонил? — Не отвечает». Меня заметили:

— Вы что-то хотели, мадам?

— Нет-нет, я просто заблудилась. А сердце колотилось. Я стала вспоминать, какое сегодня число. 10 сентября. Все ясно. Это день, в который ее убили. Луиджи убил. И поэтому не вышел на работу.

Я вышла на улицу, пытаясь взять себя в руки. Хрустальный веник знаменитого фонтана посередине озера знай себе подметал небо. Люди шли быстрым шагом по набережной, машины двигались медленно, где-то здесь проклятый Луиджи вонзил ей в спину свою заточку, мать его. Моя задача — написать радостный текст о процветающем городе, а я иду и плачу. Сиси убили, моего, можно сказать, друга, мы же только утром вместе завтракали. Нет, я понимаю, что всё случилось давно, что это прошлое, на которое можно смотреть философски. Например, что XIX век закончился 10 сентября 1898 года на этой набережной, а XX — в парижском туннеле, гибелью другой феи, леди Ди, 31 августа 1997 года. Потом была нейтральная полоса до 1914-го. И тут тоже была.

Татьяна Щербина — поэт, эссеист, писатель. Закончила филологический факультет МГУ. Основные книги: “Ноль Ноль” (1991), “Жизнь без” (1997), “Диалоги с ангелом” (1999), “Книга о плюсе и минусе…” (2001), «Лазурная скрижаль» (2003), «Запас прочности» (2006), «Исповедь шпиона» (2007), «Франция, магический шестиугольник» (2007), «Побег смысла» (2008), «Они утонули» (2009), «Размножение личности» (2010), «Крокозябры» (2011). В 2012 г. репринтно изданы три самиздатские рукописные книжки 1982-83 гг.: «Новый Пантеон», «Рассказ (Вампир)» и «Пространство». Книги стихов переведены и изданы во Франции, Канаде, Великобритании, США, Новой Зеландии. В 80-е годы принадлежала к неофициальной культуре, в 90-е жила и работала в Германии и во Франции, живет в Москве.