литературно-художественный журнал «ЭТАЖИ»

[email protected]

Татьяна Веретенова

Трагедия несоветского человека

11.11.2023
Вход через соц сети:
13.04.201710 472
Автор: Виктор Есипов Категория: Проза

Албанское танго

Тари-тарара-тара-ра-а-рам, тари-тарара-тара-рам… Эта мелодия из давно забытой школьной юности сегодня звучала у меня в голове в момент пробуждения. И тут же я вспомнил Наташу, мою одноклассницу, в которую был страшно влюблен… Кажется, называлось эта мелодия «Албанское танго», но никогда после и нигде я ее не встречал. А у нас она лилась с патефонной пластинки во время редких, по праздникам, вечеринок, проводившихся всегда у Лиды Овсянниковой: у них был большой бревенчатый дом и, главное, ее старшая сестра (Лида была круглой сиротой) уходила со своим мужем-фронтовиком на весь вечер, и мы, старшеклассники, чувствовали себя свободно.

Здесь я впервые в жизни напился и меня рвало в саду под кустом смородины, хотя пили только вино, но я еще не знал своей меры.

Дом Овсянниковой смотрел окнами на Красностуденческий проезд, с другой стороны которого не было домов, а вдоль дороги тянулись строем долговязые тополя, — за ними простиралось опытное поле Тимирязевской Академии.

Было только что введено совместное обучение, и мы были первыми, и мы были девятиклассниками.

Осенью, когда начались занятия, Наташа и Лида (коричневые платьица с белыми воротничками, черные фартучки) как-то подловили меня по дороге домой около трамвайной остановки и стали расспрашивать про одноклассника по мужской школе. Чем-то он их заинтересовал. Правда, когда узнали, что учился он не ахти как, интерес их поубавился — они были отличницами.

Таким был мой первый разговор с Наташей. Я сразу почувствовал, что между нами протянулась какая-то ниточка, связуящая нас, и мне было приятно ощущать это.

Она жила в профессорском доме, стоящем рядом с трамвайной линией, пересекающей переулок. Профессорским его называли, потому что в нем жили преподаватели Тимирязевки. Наташа была внучкой известного профессора, который давно умер. А мама ее тоже работала в Академии, но профессором не была.

Я жил чуть дальше, на Ивановской улице, в двухэтажном бараке, возведенном здесь еще до войны как временная постройка. Двор перерезали картофельные грядки и тоже, как у дома Овсянниковой, вразброс росли кусты смородины. А на углу Ивановской и Красностуденческого торчала, как одинокий перст, колонка водоснабжения.

Наташа была очень ответственной и серьезной, ее всегда избирали старостой класса. Она назначала дежурных на каждый день, чтобы перед каждым уроком тряпка была влажной, классная доска чистой и мел лежал на месте. Она и сама, конечно, в свою очередь дежурила.

Бывало, что перед первым уроком или на перемене у доски группкой человек в десять-двенадцать обсуждалось решение какого-нибудь уравнения или химической реакции. Каждый спешил блеснуть своей сообразительностью.

Во время таких обсуждений я нередко оказывался на переднем плане, а Наташа, притиснутая ко мне вплотную стоящими сзади, иногда касалась моей спины грудью. Я слышал запах цветочного мыла, оставшийся у нее после утреннего умывания (а может, это был запах белья?), и замирал в непонятном оцепенении, лишаясь дара речи.

Ее, как и меня, интересовала литература: русская и французская классика, в первую очередь. У девочек в качестве иностранного был французский, возможно, этим объяснялась ее любовь к Франции. На чем было основано мое франколюбие, объяснить до сих пор не умею. Еще она очень любила Паустовского, а я его почти не читал, но под ее влиянием взялся за чтение его книг.

В общем, у нас всегда было, о чем поговорить, и мы часто возвращались из школы вместе. Нередко, заговорившись, проходили мимо ее дома до конца Красностуденческого, а потом возвращались обратно. Прощались по-товарищески, без каких-либо намеков на интимность. Такое было время, целомудренное.

Ко времени Двадцатого съезда мы были уже десятиклассниками. И тут чуть не поссорились. Наташа оказалась убежденной антисталинисткой, мое восприятие политических перемен было более сложным. Еще несколько лет назад, когда учился в мужской школе, я обожал Сталина, собственно, как все мои дворовые приятели и как все взрослые. Наш идиотизм, проявлялся, например, в том, что, возвращаясь из школы, мы с увлечением обсуждали проблему: знает ли Сталин матерные слова?! А в день его смерти я проснулся на час раньше, предчувствуя «непоправимое». Репродуктор был включен, но я, еще не совсем проснувшийся, не улавливал, несущиеся из него приглушенные звуки.  Поэтому, увидев спину хлопочущей у керосинки матери, озабоченно спросил:

— Ну, как Сталин?

— Умер, умер, — буднично ответила мать, и этот ее ответ, помню, неприятно поразил меня.

Конечно, за три года после его смерти я не успел еще полностью осознать, что представлял из себя на самом деле этот недавний кумир. И вот Хрущев назвал все своими именами.

Мы спорили с Наташей. Я осторожно пытался хоть как-то оправдать низвергнутого кумира, приводя в замешательстве некоторые из доводов, полный набор которых до сих пор и все более охотно (такое нынче время!) повторяют его закоснелые почитатели. Зрелые вроде бы люди — с душой недоразвившегося подростка.

Наташа знала о сталинском времени больше меня: ее отец, офицер, был репрессирован, когда производилась чистка в армии. Правильнее было бы сказать по-современному — не чистка, а зачистка…

Но мы все-таки не разругались, наша дружба и обоюдное доверие оказалась крепче временных разногласий.

А на вечеринках мне всегда было грустно. Я не мог решиться пригласить Наташу на танец, особенно на албанское танго, такое интимно-меланхоличное. Я не умел танцевать и не хотел при всех демонстрировать свою влюбленность в нее. А еще была и ревность. Наташе нравился, как я заметил, Слава Гаспарович. Он был боксер, улыбка его была обаятельна. Но он не интересовался литературой. И это оставляло мне некоторые шансы. А пока я уныло наблюдал, как Славка танцует с Наташей мое любимое танго, и мне оставалось только налить вина в граненую стопку, которыми был сервирован стол, а потом повторить это еще раз. Других девочек приглашать на танец мне не хотелось.

Гаспарович отметелил недавно пижона из соседнего класса, имени которого уже не помню. Тот был выше Славы, но худосочен. Он с какой-то нагловатой усмешкой зайдя в наш класс, мимоходом сказал что-то оскорбительное для него. И Слава провел короткую серию ударов в голову обидчика. После чего, нос у того оказался расквашен и сам он, потеряв приблатненную осанку и зажав нос платком, ретировался.

Жил Слава далеко от нас и от школы, где-то в Астрадамском тупике, и поэтому не мог нарушить нашего с Наташей чуть ли не ежедневного отдельного общения по дороге из школы.

А в школе никакого общения не происходило: в классе я сидел далеко от Наташи и Лиды, а на переменах, пока мальчики играли в слона, девочки парами или тройками степенно прогуливались по школьному коридору.Я был всерьез увлечен Наташей. После школы или в воскресные дни старался чаще проходить мимо ее дома, надеясь на случайную встречу. Но не помню, чтобы мои надежды оправдались.

Пару раз я был у нее в гостях. Мы играли в шахматы, и она, заметив, что я нарочно подставляю фигуры, рассердилась и прервала игру. Потом показывала мне книги и среди них, конечно, новые издания Паустовского.

Наше пристрастие к классике явилось причиной того, что учительница литературы Ирина Владимировна стала выделять нас с Наташей из общей массы, и мы иногда бывали приглашены к ней. Жила она в другом профессорском доме, фасад которого был напротив Наташиного. То, что преподавала нам Ирина Владимировна, думаю, далеко отходили от школьной программы. Она знала и любила поэзию Серебряного века и делилась на уроках своей любовью с учениками. Она была киевлянкой и рассказывала нам с Наташей не без гордости, что ее учениками в свое время были Виктор Некрасов и Наум Коржавин. Кто такой Коржавин, мы тогда еще не знали.

А еще мы штудировали физику, химию, таблицу Менделеева, историю и даже астрономию, которую преподавал довольно странный пожилой учитель.

Так и летели месяцы, течение которых временами казалось нам замедленным, а при сегодняшнем воспоминании, наоборот, представляется, что они пролетели необычайно быстро.

На выпускном вечере учителя разрешили вино и пили сами. Когда в школе все закончилось, мы большой толпой отправились на Пушкинскую площадь. Наташа была занята разговорами с подругами, и я не решаясь каким-то образом пробиться к ней, был обижен ее невниманием и пошел вперед с другим классом. Этот поход по ночной Москве, когда в голове шумело от выпитого вина и ночной полумрак, рассеиваемый уличными фонарями, располагал к романтике и меланхолии, завершился у фонтана, что пенился за спиной у бронзового Пушкина…

Лето я провел с родителями на снятой под Егорьевском даче. Готовиться к вступительным экзаменам не нужно было: я окончил школу с золотой медалью, как и Наташа. Купался в небольшой подмосковной речушке, шатался по лесу, пытался сочинять стихи. В лесу иногда встречались деревянные колышки, которыми размечались лесные участки. На каждом я вырезал перочинным ножом самое красивое для меня женское имя: Наташа. Это было навеяно «Романтиками» Паустовского, где герой повести в финале вырезал то же самое имя кавалерийским клинком на льду…

Мы поступили в разные институты. Было много учебы, иногда встречались и обменивались туристическими песнями и стихами. У нее был телефон, а в нашем бараке даже водопровода не было. Все же я иногда звонил ей из автомата. Мы несколько раз были вместе на выставках живописи. Вот и накануне вечера встречи в нашей школе мы договорились пойти на него вместе. Условились, что я позвоню ей без четверти семь. От ее дома до школы было пять минут ходу. Я очень волновался: впервые мне предстояло пойти на вечер вдвоем с Наташей!

В назначенное время я позвонил, долго никто не отвечал и слышны были длинные гудки. Потом в трубке раздался громкий хохот, и я узнал голос Римки Поповой. Покрывшись испариной от обиды, я выскочил из телефонной будки и пошел на вечер один. Только потом, обдумывая происшедшее, я догадался, что Римка, всегда отличавшаяся бесцеремонностью, схватила трубку, пока Наташа была занята сборами на вечер. Но это было потом!

А тогда в школьном актовом зале, находившемся на четвертом этаже, народу было полно, незнакомых лиц больше, чем знакомых: ведь в этот вечер собирались все школьные выпуски за многие годы. Потом появилась Наташа с Риммой, с Лидой и еще с кем-то из одноклассниц. Я надеялся, что она подойдет ко мне, чтобы как-то загладить Римкину бестактность. Но она не подошла.

И я, как бы в отместку, пригласил на танец огненно-рыжую девушку, окончившую школу на несколько лет раньше нас, она жила недалеко от меня на Ивановской, и мы были немного знакомы. И я танцевал с нею весь вечер и албанское танго, и «брызги шампанского», а потом проводил ее до дома. На Наташу ни разу не посмотрел, несмотря на то что на душе было тоскливо. Но обида оказалась сильнее.

Потом мой институт перевели в другой город, «ближе к производству», наш барак снесли, а школа закрылась.

Больше мы с Наташей не виделись.

 

 

Виктор Есипов родился в 1939 году в Москве. В 1961 году окончил  Калининградский технический институт, до 1991 года работал в Москве на различных инженерных должностях в системе Минэнерго СССР. С 1995 года член СП Москвы. С 2006 года – старший научный сотрудник ИМЛИ РАН.

Свой литературный путь начал в 1974 году с публикации стихов в журнале «Юность», затем стихи публиковались в журналах «Знамя», «Смена», в альманах «Поэзия», «День поэзии», в Литературной газете и др. В 1987 году вышла первая книга «Общий вагон» («Современник»), в 1994-м – «Стихи разных лет» («Сфера»). С 1989 года начал выступать как литературовед, печатался в журналах «Вопросы литературы», "Октябрь", «Новый мир», «Филологические науки», «Вестник Академии наук», в «Московском пушкинисте» (ИМЛИ), «Временнике Пушкинской комиссии» (ИРЛИ РАН).

Автор книг: «Царственное слово» (1998), «Пушкин в зеркале мифов» (2006), «Божественный глагол» (2010), «От Баркова до Мандельштама» (2016), а также книги воспоминаний «Об утраченном времени» (Эксмо, 2012). Составитель и комментатор книг Василия Аксенова, в том числе: «Василий Аксенов – одинокий бегун на длинные дистанции» (Астрель, 2012), «Одно сплошное Карузо» (Эксмо, 2014), «Ловите голубиную почту. Письма» (АСТ, 2015), автор книги «Четыре жизни Василия Аксенова» (Рипол-классик, 2016).

Рассказы публиковались в «Дружбе народов», 2016, №6, в Сборнике «Психология и литература в диалоге о человеке. М.:РШБА, 2016. Живет и работает в Москве.

13.04.201710 472
  • 21
Комментарии

Ольга Смагаринская

Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»

Павел Матвеев

Смерть Блока

Ольга Смагаринская

Роман Каплан — душа «Русского Самовара»

Ирина Терра

Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»

Ирина Терра

Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»

Елена Кушнерова

Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже

Эмиль Сокольский

Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца

Михаил Вирозуб

Покаяние Пастернака. Черновик

Игорь Джерри Курас

Камертон

Елена Кушнерова

Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»

Людмила Безрукова

Возвращение невозвращенца

Дмитрий Петров

Смена столиц

Елизавета Евстигнеева

Земное и небесное

Наталья Рапопорт

Катапульта

Анна Лужбина

Стыд

Галина Лившиц

Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder

Борис Фабрикант

Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»

Марианна Тайманова

Встреча с Кундерой

Сергей Беляков

Парижские мальчики

Наталья Рапопорт

Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи

Уже в продаже ЭТАЖИ 1 (33) март 2024




Наверх

Ваше сообщение успешно отправлено, мы ответим Вам в ближайшее время. Спасибо!

Обратная связь

Файл не выбран
Отправить

Регистрация прошла успешно, теперь Вы можете авторизоваться на сайте, используя свой Логин и Пароль.

Регистрация на сайте

Зарегистрироваться

Авторизация

Неверный e-mail или пароль

Авторизоваться