I

Он родился первым ребенком в семье, принадлежащей к разветвленному клану богемной элиты. Мать его была музыкальным критиком, а отец известным драматургом. Его крестили в католичество. О детстве его известно лишь, что он быстро бегал, много ел и оставался худым, болел бурно и очень быстро выздоравливал. Однако известно, что уже в 14 лет он впервые оказался на койке городской психиатрической больницы для принудительного лечения от токсикомании. Тогда это были «колеса». Очень скоро после завершения первого курса лечения он освоил все доступные наркотики, ел «солому», кололся ханкой, джефом, не отдавая предпочтения стимуляторам либо опиатам, продолжая при этом употреблять все без разбора лекарственные препараты группы А с выраженным психотропным эффектом. Он окончил школу со средним баллом 4,8, поступил в политехнический институт на факультет архитектуры, обнаружив равно выдающиеся способности в академическом рисунке и точных науках, женился, родил дочь. Бросил учебу. Еще во времена своего студенчества начал фарцевать. Местом его работы стали двери самого большого чекового магазина в городе. Купил «Москвич», на котором гонял с компанией друзей, будучи постоянно под кайфом, с бешеной скоростью, сорил долларами, встревал в разборки. Выколол свастику на левом запястье. Состоял на учете в наркологическом диспансере, несколько раз принудительно или по настоянию родных лечился от наркомании, начинал колоться сразу по выходу из больницы. К моменту развода ненавидел жену, был равнодушен к дочери. В зал заседаний ворвался с криком: «Смотрите, в меня стреляли ее люди!», снимая на ходу джинсовую жилетку и просовывая палец в отверстия, прожженные зажигалкой. Его удалили из зала.

Он охладел к долларам. Продал машину. Стал слушать хард-рок. Выколол на правом запястье «пацифик», одновременно предприняв безуспешную попытку свести раскаленным гвоздем свастику с левого. Так и ходил с пацификом на правом и свастикой на левом запястье. Поселился один. Делал тонкие аккуратные карандашные рисунки, изображвшие кошмарные наркотические видения. Выкрасил потолок черной краской. К 25 годам кололся исключительно эфедроном, доведя паузу между иньекциями до 45 минут. С наркоманами из хиппи не знался, жил отшельником, сузив круг общения до двух поставщиков «Солутана», основного источника эфедрина. Неожиданно бросил колоться, спонтанно, без посторонней помощи и вспомогательных средств. Ушел в глухой запой, несмотря на то, что ранее был равнодушен к алкоголю. Пил так, что в августе, подняв поверх бутылки со спиртом «Ройаль» мутный взгляд на родню, пришедшую спасать или прощаться, спросил: какой месяц на дворе? Июнь? Бросил пить.

Всю ночь она спала беспокойно, боясь не услышать звонка будильника. Проснулась за полчаса до звонка, посмотрела на циферблат, обнаружила, что может спать еще полчаса и с легким сердцем выключила будильник, повернулась к нему спиной и заснула снова. Разбудил ее телефонный звонок. Вскакивая с кровати, еще не взглянув на часы, она осознала, что проспала. Преодолевая всегдашнее утреннее головокружение, кулем обвиснув на табуреточке в коридоре, подняла трубку. Звон в ушах помешал ей уловить первую фразу матери, и теперь она пыталась сосредоточиться и угадать ее, чтобы понять смысл всей тирады. Слушая мать, она репетировала в зеркале обворожительно лукавую улыбку, накручивала на палец кудрявый локон, пока не завязала его на узел. Отвлекшись от своего отражения, с гримаской озабоченности принялась распутывать волосы, поминутно угукая в трубку. Обнажив в прощальной улыбке своему отражению белейшие зубы, интонированно сказала в трубку: «Конечно, мам, пока, мам!» и, сняв выражение с лица, положила трубку на рычаг. Шаркая шлепками и немного пошатываясь, она пошла на кухню, поставила чайник на огонь, заварила в джезве кофе, насыпала в чайную чашку мюсли и залила жирным йогуртом. Вернувшись в спальню, легла на ковер на спину, раз пять скрестила ноги в «ножницах», покрутила в воздухе «велосипед», встала и отправилась в коридор, чтобы взять телефонный аппарат. Путаясь в проводе, понесла аппарат на кухню, поставила на стол рядом с чашкой с мюсли и джезвой. Протянула руку и достала с холодильника сложенную вчетверо рекламную газету, шлепнула рядом с телефоном. Придвинула к себе пачку тонких ментоловых сигарет, зажигалку. Прикурила, пару раз затянулась. Стряхнула пепел, потянувшись к пепельнице через стол над чашкой, джезвой, телефоном и газетой, оставила дымящуюся сигарету в пепельнице, вяло поковырялась кофейной ложечкой в мюсли, оставила мюсли, чтобы встать за кофейной чашкой. Стоя взялась за длинную ручку джезвы, в задумчивости наклонила джезву над чашкой. Небольшая бороздка пролегла между ее высокими светлыми бровями. Лицо снова приняло озабоченное выражение. Так и не вылив кофе в чашку, она медленно поставила джезву обратно на стол, задумчиво подняла трубку. Ее лицо приняло просительное выражение, брови приподнялись скорбным домиком. Набрала номер, неловко тыча в кнопки костяшкой указательного пальца. Долго слушала длинные сигналы, на ее лице проступила напряженная подавленность. Потом на том конце трубку, наконец, подняли, что ознаменовалось выражением облегчения на ее лице, и она произнесла пару заготовленных фраз о независящих от нее обстоятельствах хорошо интонированным голосом с искательными нотками. Попросила перенести встречу на послеобеденное время. Положив трубку, минуту просидела, безвольно приоткрыв рот, ссутулившись и уперев взгляд в точку на стене, потом встрепенулась, потянулась за сигаретой, прикурила ее, опалив длинный ноготь.

В двадцать шесть он зарабатывал живописью. Бессонными ночами, спать он перестал давно, писал мрачные многодельные виды старого города, на которых дома были похожи на черепа с прорастающими сквозь глазницы костями с его карандашных рисунков. Днем вывешивал их на заборе в самом узком туристическом месте рядом с произведениями таких же, как он, сувенирщиков. Его тонко и убедительно выписанные картины продавались дорого, раз в двадцать дороже, чем малюсенькие морские пейзажики его соседки, которые коллеги по забору метко прозвали «семечками». Соотношение их роста соответствовало соотношению размеров и стоимости их картин. Между ними возникло некое любовное напряжение, но роман так и остался витать в воздухе, так как на него не хватило сил. Под редкими снежинками он бесконечно мерил шагами тротуар вдоль забора, подняв острые плечи и пряча руки в рукава ратинового пальто, длинной сухой фигурой и острым носом, резавшим узкое лицо пополам, напоминая колодезный журавль, и монотонно механическим голосом повторял фразу: «Я устал». Он посмотрел «Полет над гнездом кукушки» девять раз. Вставил зубы, что не избавило его лицо от глубоких впадин под скулами. Бросил курить.

Его живопись пользовалась успехом. Он получил несколько дорогих частных заказов от партнеров его брата, серьезных мужчин, занимавшихся полулегальным, очень жестким бизнесом. Расписал одному из них квартиру в суровом некросюрреалистическом стиле. И перестал появляться на заборе. Вновь вернулся вкус к дорогим вещам. Он построил камин в гостиной, приобрел бульдога, разделившего с ним бессонницу.

Она пустила в ванну струю горячей воды, сняла коротенькую пижамку, запихала ее за змеевик. Встала на цыпочки для того, чтобы рассмотреть себя в быстро запотевающем зеркале над раковиной. Наклонилась в полуобороте, с нажимом провела пальцем по несколько рыхловатому, красивой формы бедру. У нее была старомодная фигура с округлыми сильными плечами, среднего размера грудями в форме чаши, узкой талией, широкими бедрами и выпуклым животиком. Полные икры завершались широкими, но стройными лодыжками. Она была сложена необычайно пропорционально, и от всего ее облика, от милых рыжеватых завитушек вокруг лица веяло спокойной женственностью героинь итальянского неореализма.

Завернув кран, она вернулась на кухню за телефонным аппаратом. Отнесла его в ванную, поставила на пол рядом с изголовьем ванны. Отправилась в комнату, встала против книжной полки, задумалась на несколько мгновений, затем вытянула за корешок «Маленьких пташек» Анаис Нин. Вернулась в ванную и, не выпуская книги из рук, погрузилась в воду. Некоторое время лежала неподвижно, лишь осторожно, кончиками пальцев переворачивала страницы, оставляя на них капли, бумага под которыми быстро темнела. Зазвонил телефон под ванной. Вздрогнув от неожиданности, она упустила «Пташек» в воду. Чертыхнувшись, поспешила выловить книгу из ванны, свесилась через край и, держа мокрую Нин на вытянутой руке над полом, другой рукой нашарила телефонную трубку и поднесла ее к мокрым завиткам возле уха. Ее лицо осветила мечтательная улыбка. Вода с промокших страниц, с потемневших кудряшек у шеи, с кончиков сосков капала на кремовый коврик. Она мяукала в трубку тонким девчачьим голоском, но больше слушала, и после окончания разговора с мечтательным выражением на лице снова опустилась в воду.

Его вдруг обуяла охота к перемене мест. «Челноком» исколесил Европу. Убежденный пацифист, он захотел увидеть войну и с больших торговых путей свернул в Боснию, оказавшись в непосредственной близости к театру военных действий. Прошел в одиночку по разрушенным селам, помогая женщинам вытаскивать трупы из колодцев. Спустя несколько лет взгляд его темнел и углублялся, а черты сухого лица становились еше жестче, когда он говорил: «Я видел войну. Это настоящее средневековье».

Он подался в Германию, работал нелегалом на стройке, деля жилой фургончик с турком и албанцем. Батрачил, бродяжничал, ночевал зимой на вентиляционных решетках. Когда наступили последние дни мучительной пятой, последней зимы, и подошел срок подачи заявления о натурализации, он вдруг передумал. Вернулся на родину. «Мы там никому не нужны» — так он объяснял свою неожиданную капитуляцию.

Она аккуратно повесила «Пташек» раскрытыми страницами вниз на змеевик рядом со скомканной пижамой. Влажное полотенце легло розовым холмиком на кремовый коврик. Обнаженная, подошла к шкафу и вынула из него: вешалку, на которой висели шоколадного цвета юбка из джерси, шоколадная же кофточка с золотой люрексовой нитью, множеством пуговок и низким вырезом, охристо-желтый шелковый платочек, коричнево-золотистый прозрачный бюстгальтер, черные (увы!) трусики, короткая рыжая комбинация и колготки цвета морено, уже надеванные и сохранившие форму икр; вешалку, на которой висела короткая кожаная черная юбка, черный спенсер из буклированной шерсти, белая блузка с жабо на вороте и вокруг запястий и белые колготки в черную елочку. Повесила вешалку в коричневых тонах на спинку стула. Потом поставила второй стул против первого и повесила на его спинку черно-белую вешалку. Поставила третий стул в вершину равнобедренного треугольника, в котором первые два соединяли короткую сторону, и оседлала его, положив подбородок на скрещенные на спинке руки. Задумалась, переводя взгляд попеременно с одного ансамбля на другой. Затем поднялась со стула движением наездника. Выбор пал на «шоколад».

Он работал в фирме своего брата — продавал подержанные автомобили. Добывали их другие. Был занят в офисе и с клиентами по пятнадцати часов в сутки, но все равно вечер оставался для него слишком просторным. Сидел в баре «до последнего клиента» за стаканом минералки с лимоном и смотрел телевизор, пока девушка за стойкой не начинала демонстративно бренчать ключами. Он не мог употреблять ни чая, ни кофе, его нервная система бунтовала даже от безобидной валерианки. Он был все так же худ и подвижен, внутри его зрачков горел все тот же огонь, но он уже обзавелся скверными привычками старого холостяка, и, когда однажды на улице встретил маленькую художницу, назвал ее старой боевой подругой. Впрочем, сказал он с мрачной решимостью, мы еще повоюем. Он считал свой бизнес грязным, продал BMW и купил велосипед стоимостью с приличный подержанный автомобиль. Сменил пальто на короткую куртку велосипедиста, любовно, по вещичке, собрал всю экипировку, в которой нуждается человек, седлающий велосипед в любую погоду и ездящий очень быстро. И разрезал своим острым телом ночную декабрьскую метель, убивая бессонницу.

Она долго одевалась, не забывая полюбоваться на свое отражение в полный рост после каждого следующего этапа: надела трусики и посмотрелась в зеркало; свела на спине застежки бюстгальтера, обернув голову за спину к зеркалу; повернувшись к нему лицом, приподняла груди в чашках бюстгальтера и улыбнулась себе. Принесла из комнаты в коридор колготки и медленно натянула их, наблюдая за движениями своих рук в зеркале, для чего поставила левую, потом правую ногу, согнутую в колене, на высокую тумбу трюмо. Ставя ногу на пол, опрокинула красное пластмассовое сердечко, служившее зажимом для фотографии: она с красивым молодым человеком со сросшимися на переносице бровями, обнимающим ее за плечи на фоне густой листвы. Она, счастливо, смущенно и немного грустно улыбающаяся, в платье с декольте, обнажающем роскошные плечи. Молодой человек, счастливо и гордо взирающий в объектив, в черном пиджаке с «искрой» и распахнутым воротом белой рубашки. Когда она ставила фотографию на место, ее лицо снова посетила мечтательность.

Он пережил крах одного романа, затем другого. Третьей была тоненькая неприхотливая скрипачка со множеством косичек на русой голове. Она продержалась дольше всех, три месяца, но обратилась в бегство на третий день после того, как он решился поселить ее в своей квартире. Он страдал от одиночества и боялся новой боли. Бросил автомобильный бизнес и принял предложение брата руководить одним из небольшой сети его ресторанов. Боль достигла апогея и превратилась в равнодушие. Он смотрел на миловидных официанток с холодным презрением. Девушки недолго держались в его ресторане, сбегая только лишь от неприязненного взгляда начальника.

Бросив взгляд на часы, она наспех накрасилась перед слабо освещенным трюмо, суетливо снуя по квартире, побросала в средних размеров сумочку какие-то бумаги и, даже не окинув себя в трюмо прощальным взглядом, поспешила к двери. На пороге на миг замерла, сосредоточенно посмотрев вглубь квартиры, развернулась и вышла, захлопнув дверь. Стоя у двери полупустого троллейбуса, она покусывала губы и сводила брови, демонстрируя волнение. Выходя из троллейбуса, споткнулась, зацепившись за край ступеньки каблуком. Почти бежала, цокая «шпильками» по тротуару, повернув голову налево вверх и, близоруко щурясь, читала вывески. Наконец, встала перед широким закругленным в стиле модерн окном на первом этаже, где в большой клетке вяло клевал перекладину зеленый попугай с красной головой. Немного замешкавшись, взялась за литую медную ручку в форме птичьего крыла и потянула на себя. С любопытством оглядываясь, прошла сквозь сумрачный зал мимо стойки, над которой посверкивало стекло бокалов. Молочного стекла колокольчики-плафоны старомодных витых бра висели над белыми столбиками крахмальных салфеток.

Она уже давно и не спеша искала работу, поэтому ее несколько удивило не соответствующее поводу сердцебиение. Причина волнения находилась вне ее. Она постучала в белую дверь в глубине зала и, не дожидаясь ответа, толкнула ее. Щелкнул выключатель, и темноту рассеял свет настольной лампы. Она вздрогнула. Из-за серого офисного стола, словно дуло двустволки, из глубоких близко посаженных глазниц в нее уперся серо-стальной взгляд. В глубине зрачков тлел мрачный огонь. Тонкие губы мужчины были плотно сжаты, по углам рта пролегли резкие вертикальные морщины. Белые жалюзи лишали помещение дневного света.

II

Он был подстрелен бог весть чьей шальной пулей в Боснии три года спустя, сопровождая гуманитарный груз в горах. Его опознали по красивой татуировке на правой руке от локтя до запястья, изображающей католический крест. Строгий хорватский полковник как-то укоризненно покосился на пацифик на его запястье и бросил вскользь, мол, негоже католику носить на себе сломанный крест. Незадолго до гибели он в изредка случавшемся у него порыве откровенности признался приятелю-американцу, волонтеру Красного креста, представителю странного интернационального сброда, ищущего на изрытой воронками земле бог весть какой истины: «За эту землю я отдам жизнь, не задумываясь. Я давно не боюсь смерти. Я уже и долгой, мучительной смерти не боюсь».

Она назвала сына его именем. Не то, чтобы ей дорога была память о нем. Просто ласкало слух необычное имя — Владим.

Мария Кугель. Родилась в Риге в 1966 году. По образованию — германист, в журналистике с 1998 года. Работала корреспондентом в газете «Бизнес&Балтия», экономическим обозревателем в газете «Телеграф», заместителем редактора в журналах «Пастайга.ру» и «Бизнес.LV». Публиковалась в журналах «Форбс Украина», «Огонек», на портале Spektr.Press и других. Cотрудничает с национальным информационным агентством LETA, с русскоязычным порталом «Латвийских общественных СМИ» Rus.LSM и с «Новой газетой — Бальтия». C 2014 года — внештатный корреспондент Радио «Свобода» в Латвии и Эстонии. С середины 2000-х публиковала короткую прозу в различных латвийских журналах. В 3-м номере журнала «Даугава» за 2004 год напечатана повесть «Конец романа».