Пишите письма
Обнаружила на даче адресную записную книжку, которую я вела лет в десять-двенадцать.
В то время не было социальных сетей, электронной почты, и графоманы вроде меня писали бумажные письма.
География моих адресатов удивляла широтой: от тундрового поселка Гыргычан до Винницкой области. От Магадана до Урала. От Благовещенска до Москвы.
Случайные попутчики в поезде и самолете, приятели из пионерлагерей, одноклассники, уехавшие в другие города, подружки на даче у бабушки — все эти люди аккуратно заносились в книжицу, и потом, на протяжении долгого времени, бомбардировались обстоятельными письмами.
Многие, кстати, отвечали, терпели меня годами и даже хранили мои послания (сами потом показывали).
В одиннадцать лет я решила замахнуться на заграницу.
Хотелось разнообразия и узнать, как там в других мирах.
Поначалу у меня было два иностранных друга.
Йоанна из Польши и Октай из Монголии.
Оба изучали русский язык и с удовольствием писали.
С Йоанной мы обменивались фотографиями, вырезками из журналов, фантиками от конфет и даже носовыми платками.
Октай же, кроме открыток с юртами, присылал свои чудесные рисунки: степь, лошади, мальчик гарцует на коне. Вскоре он сообщил, что планирует на мне жениться, и я резко прервала переписку, испугавшись такого серьезного шага с его стороны.
Осталась одна Йоанна. Этого показалось мало. И я направила силы на поиски.
Я выклянчила у нашей пионервожатой адрес школы в Кабуле, пообещав, что стану послом мира и советским миротворцем в Афганистане.
И написала афганским школьникам большое письмо.
Они не откликнулись.
Я обиделась и не простила, мол, война войной, а отвечать на письма миротворцев надо по расписанию.
Еще я писала в благополучную пионерскую организацию имени Тельмана и просила выдать мне пару-тройку немецких ̶ш̶п̶и̶о̶н̶о̶в̶ пионеров, которым я буду рассказывать, как хорошо живется в нашей стране и слать открытки с видами Красной площади и Эрмитажа. Окультуривать.
Готова великодушно не затрагивать тему "про фашистов". В ответ жду жвачку (тонкую пластинку вполне можно упаковать в письмо), а также переводные картинки.
Но больше всех, конечно, досталось тогдашнему американскому президенту Рональду Рейгану.
Газета "Комсомольская Правда" неосторожно (или намеренно?) разместила адрес Белого Дома, я тут же переписала и понеслось!
Я призывала его покаяться, разоружиться, признать себя виновным в гибели Саманты Смит и вообще бросить весь свой апартеид вместе с капитализмом. Открыться миру, подружиться с ним, стать добрым и крикнуть "Прощай, оружие!"
Что есть только миг между прошлым и будущим.
Ребята, надо верить в чудеса, даже если друг оказался вдруг на маленьком плоту.
Солнечный круг и взвейтесь кострами.
Думаю, к концу восьмидесятых, послания с моими призывами так утомили господина Рейгана, что он при первой же возможности подписал с Горбачевым договор о разоружении, как можно быстрее ушел с президентского поста и уехал куда подальше, в деревню, в глушь, чтоб ни одна "Комсомольская Правда" не раскопала его новый адрес и не передала активным советским пионерам.
И там, вдали, свободный от обязательств и моих рекомендаций, он, наконец, вздохнул свободно.
Трудное решение
Недавно мы с мужем нашли на лестнице собачку.
Маленькая, беленькая, испуганная, она лежала пластом, дрожала и тихонько скулила.
Ноль реакции на поглаживания, ноль реакции на ласковые «утютю», ноль — на колбасу.
Шерстка — в грязи и колтунах. Глаза — самые несчастные на свете.
Мы не смогли пройти мимо.
Взяли себе. Назвали Асей.
Полдня она лежала в углу, боясь двинуться с места. Горестно отворачивалась от еды и питья. Страдала.
— Только начали жить холостыми и свободными, отправили сына и собаку в деревню, — ворчал Миша. — И через неделю сорвались — притащили эту приблуду.
— Она сама нас нашла, — отвечала я, нежно гладя Асю. — Лапушка! Ну, как такую можно бросить?
Ася согласно пискнула и лизнула мне руку.
На второй день она немного освоилась, робко топталась вокруг своего коврика, аккуратно заглядывала в кухню, но так и не решалась дойти до комнат.
Ела осторожно, чуть дрожа, из Жужиной миски.
— Забитая какая! — Миша с жалостью ее гладил. — Не то, что наша собачина — козлом скачет по всей квартире — не поймать!
— Интересно, как они сойдутся, — я в задумчивости уставилась на Асю. — Ревности, наверное, будет.
— Поначалу ревности, а потом подружатся, — махнул рукой Миша.
Мы строили планы: какие прививки нужно сделать, чипировать — не чипировать, заводить ли паспорт.
Асю не спускали с рук: гладили, тетешкались, успокаивали.
Я размечталась — такую маленькую можно везде таскать с собой. И в поезде, и в самолете, и даже на Книжный Салон можно интеллигентно прийти, посадив ее в сумочку.
Миша усмехался.
После очередной прогулки он вернулся хмурый.
— Мы должны отдать Асю, она Верина.
— Нет! — ужаснулась я. — Только не Верина!
Вера — наша соседка с первого этажа. Личность непонятная. Вечная безработная. Много детей и мужей. Занимает деньги и не отдает. Пьет пиво с молодежью на лестничной площадке. Сажает желтые цветы в палисаднике.
Короче, трудная судьба и противоречивые поступки.
— Понимаешь, — рассказывал Миша, — я иду с Асей, а тут — Вера в маршрутку садится! «Ой, говорит, как хорошо, что вы ее нашли, я думала она пропала» и обрадовалась так, прям расцвела вся.
— А Ася?
— Задрожала, но потом…
— Крым наш, — строптиво перебила я и прижала собачку к груди. — Обойдется!
— Крым не наш. Она голосует за Веру. Я в парадной ее выпустил, так она — шмыг! — и к ее двери. И сидела, пока я на руки не взял.
— У этой Веры — шесть детей! И пять мужей, которые по очереди ходят к ней в гости, — с плохо скрываемой бабской завистью рявкнула я. — Она никогда в жизни не работала, — я нервно почесала собачку за ухом. — Мне полторы тыщи должна и не отдаст никогда, ясно же!
— Ее моральный облик — не наше дело! Не нам судить, — заметил Миша.
— Я не сужу, мне собаку жалко! Как ей там живется? Помнишь, в каком виде она была?
— Но собака — её! Это её ответственность, Верина. Мы не можем забрать чужую собаку, только потому, что нам жалко!
— Ладно, — выдохнула я, — Давай пока не будем ничего решать. Мы планировали сегодня Асю купать — вот искупаем, а там видно будет.
И ушла по магазинам.
На обратном пути встретила Веру. Та, увидев меня в окно, выскочила из своей квартиры, и, наспех спросив как дела, робко поинтересовалась:
— Наташ, а собаку-то вы когда принесете?
— Ну.. принесем, если она еще не убежала, — я прищурилась. — Вчера повели без поводка, так еле поймали. И вообще, мы ее купать собрались. Вот, даже шампунь купила, — и демонстративно потрясла пакетом.
— У меня тоже шампунь есть, — загнусавила Вера.
— То-то она у тебя грязная, как нищенка! — буркнула я.
— Это она сама где-то извозилась на улице!
— Угу. Ладно, давай, покеда.
— Так принесете? — Вера смотрела, как тяжело я ступаю по лестнице.
Я еле заметно кивнула.
После купания Ася осмелела и начала носиться по комнате.
Она смешно отряхивалась, заигрывала со своим отражением в большом зеркале. Кокетливо пряталась от мячика под диван.
Надула лужицу на ковролине. Стыдливо пыталась ее затереть.
Наблюдать за этой собакой было одно удовольствие.
— Я не отдам ее Вере, — заплакала я. — У нас она чистая, мы вымыли ее и подстригли, а там она будет неухоженная и грязная. И дети затопчут.
Мишка помолчал и сказал:
— Когда я с ней последний раз гулял, она опять села у Вериной двери. Я звал-звал — бесполезно. Так и сидела. Пришлось взять на руки.
— Это по привычке, — всхлипнула я. — Потом забудет и начнет к нам на пятый этаж бегать.
— А может и не будет. Вспомни Чехова. Каштанку. Ведь ей лучше было у клоуна, а она все же выбрала старого хозяина, этого… как его… столяра. Или плотника? Собаки же преданы хозяину.
— Но Вера — плохой хозяин, — в голос заревела я. — Она за весь день так и не пришла за Асей. Помнишь, год назад у нее была какая-то маленькая шавка? Исчезла! И эта — вон в каком виде мы ее нашли! Зашуганная, забитая, грязная! Лежит как тряпка — шевельнуться боится.
— Она сидит возле ее двери, понимаешь? — Миша потер лоб. — Я зову — не отходит!
— Синдром Каштанки, — шмыгнула я носом, и вспомнила, что в Школе «Хороший Текст» прогуляла семинар Леонида Клейна. Как раз про Каштанку.
«Вот тебе и возмездие», — мелькнула мысль. — «Жизненный семинар».
— И потом, — продолжал Миша, — вон дети ее тоже без присмотра с трех лет во дворе бегают, чумазые и в трусах даже в плюс двадцать, ты же их не хватаешь и не тащишь домой?
— И тащила бы, если бы они так же под дверью грязные лежали! — выкрикнула я в сердцах.
Помолчали.
— Мы сделали все, что смогли, — Миша взял меня за плечи и развернул к себе: —приютили, накормили, вымыли и выстригли колтуны. Дальше уже не наша ответственность, дальше — Верина, понимаешь?
Мы отнесли собаку. Вера очень обрадовалась.
Думаю, она переживала, что мы лишим ее хозяйско-собачих прав.
В обмен на давний долг.
— Не думайте, я ее очень люблю! Кнопочка моя! — она демонстративно чмокнула нашу Асю в розовый нос.
— Вер, — помолчав, сказал Миша, — Если тебе трудно с ней, некогда, вон, сколько у тебя детей мал мала меньше, отдай ее нам.
— Да вы что?! — вытаращилась Вера. — Как это? Мне ее на день рождения подарили! Я не могу!
Ася-Кнопка спрыгнула с рук и убежала в глубину комнат, даже не оглянувшись.
— Ты идешь к этой Горгоне? — невесело пошутила я, когда дверь закрылась.
— Не, я к жене, — эхом закончил цитату Мишка. — Точнее, к хозяйке…
Вечером я долго не могла угомониться.
Копошилась на кухне, переставляла какие-то банки, гремела посудой, роняла ложки.
Потом зашла в комнату.
Миша спал, отвернувшись к стене. Я оттянула у него кусок одеяла и легла рядом.
— Гуманист! Интеллигент! — прошипела я ему в спину. — Все бы тебе разбазаривать!
«Гуманист» что-то пробормотал во сне, повернулся, обнял меня, я еще немного попереживала, поплакала и уснула.
И снилось мне, что все мы — я, Миша, наш сын Олег, наша рыжая дворняга Жужа, Вера, все ее дети и мужья — идем куда-то вперёд, ввысь, туда, к солнцу, а вокруг нас весело скачет маленькая беленькая собачка.
Итальянский мужчина и русская литература
Мужчины в Салерно очень любят женщин. Разных.
Стройных и пухленьких. Высоких и миниатюрных.
Блондинок, брюнеток, рыжих.
На набережной, или как у них это называется «лунгомаре», так вот на лунгомаре, при встрече с женщиной, они, страстно причмокивая, отправляют поцелуй в воздух и пылко восклицают «белла», «беллиссима».
И тут же начинают знакомиться.
Три основных вопроса итальянского уличного флирта:
Который час? Как тебя зовут? Ты замужем?
Именно в такой последовательности.
Хоть бы один сбился. Неет. Шпарят как по методичке. И вне зависимости от ответа на последний вопрос, настойчиво зовут в «кафе-мороженое».
Кокетка Алла, с которой я разговорилась на пляже, поведала мне, что в Салерно она переехала из-за мужчин.
— Кто я в своем городе? — восклицала она. — Я там старая карга! А тут я кто? — поправляла крашеную челку, и, томно изогнувшись, продолжала: — Тут я женщина! И никто не смотрит на мой возраст! Я за рыбой хожу каждое утро на рынок к мальчику двадцатилетнему, так он мне радуется, обнимает и называет дольчиссима, поняла, да? Самой сладкой он меня называет, а мне, между прочим, в этом году шестьдесят два! Ну? Так и зачем мне тот Киев?
Из-за этого страстного, искреннего, мужского восхищения, многие девушки мечтают выйти замуж за итальянца.
Или хотя бы завести себе итальянского друга.
В моей группе, в Академии Салерно, где я учила итальянский язык, было несколько таких.
Самые настойчивые постоянно спрашивали нашего учителя: что любят итальянские мужчины, как с ними себя вести и где можно встретить достойных.
Я слушала вполуха, замуж меня не интересовало, к тому времени у меня дома уже много лет жил прирученный любимый грузин, зачем мне еще и итальянец?
Мне требовался собеседник для разговорной практики. Вежливый, приличный носитель языка и культуры.
Со слов учителя я усвоила, что у моря бродят только легкомысленные элементы, с которыми точно не выйдет интересного разговора. Только «джелато шоколато» и романтические развлечения.
И ни в коем случае нельзя соглашаться на приглашение в «кафе-мороженое», после одного согласия от тебя уже не отстанут.
Поэтому на пляже я накрывала лицо панамой, и на все вопросы про «который час» отвечала сквозь нее «не знаю», пожевывая соломенный ободок.
Однажды, полдня лениво провалявшись на берегу, я собралась домой.
Уже на выходе ко мне наперерез ринулся молодой человек с прической а-ля Анджела Дэвис.
Из одежды на нем были только плавки.
— Я на вас давно смотрел! — пылко выкрикнул он и дотронулся до моего локтя. — Позвольте вас проводить!
Он глядел так восхищенно, что я смутилась. И главное — в начале разговора не прозвучало это банальное «который час».
— Но вы раздеты. А я уже ухожу.
— Я сейчас! — воскликнул он, метнулся к своему месту, схватил одежду и, прыгая на ходу, надел брюки.
Так же стремительно он натянул рубашку, и, застегивая ее, представился:
— Альберто!
— Наташа, — неохотно промямлила я.
— Откуда вы?
— Из России.
— Ах! Моя любимая страна!
Все развивалось не так. Пляж, полуголый итальянец, южный восхищенный взгляд, зачем все это? И вряд ли у нас найдутся общие темы для разговора.
С другой стороны, день, многолюдная набережная, если мы пройдем немного вместе, по пути, в этом нет ничего предосудительного.
— Я целый час на вас смотрел! — Альберто поправил сумку на плече и зашагал рядом со мной, стараясь попасть в ногу. — Заскочил искупаться после работы, а тут — русалка. Беллиссима!
От его страстного «б» отлетела капелька слюны и шмякнулась мне на щеку.
Я еще больше стушевалась. Вытереть — смутить человека, не специально же он. Оставила как есть. На солнце все быстро сохнет.
Мы поднялись по лестнице на набережную и медленно пошли в сторону центра города.
— А вы кто по профессии? — я решила переключить разговор на что-то предметное.
— Маркетолог! Эх, знала бы ты, Наташа, как тяжело быть маркетологом! — Альберто погрустнел. — Весь день туда-сюда, идеи, аналитика, рынок, конкуренты! И цифры- цифры- цифры! Так и мельтешат перед глазами, так и скачут!
— Я в маркетинге тоже работала, — обрадовалась я общей теме. — Только у меня была реклама, создание брендов, выставки всякие. С цифрами не очень много.
— Это тебе повезло! — горячо заверил Альберто. — Красавица! Белла!
Мы медленно шли по широкой набережной. Альберто размахивал руками и темпераментно рассказывал про трудные будни итальянского маркетолога.
Я подставляла физиономию солнцу.
— А вообще! — он резко остановился и развернулся ко мне. — Знаешь, я кто? Я ведь совсем не маркетолог! Это так, для денег.
— Кто? — удивилась я.
Альберто наклонился ко мне и по слогам произнес:
— Пи-са-тель.
Я облегченно выдохнула и рассмеялась:
— Так это чудесно! Расскажите, что вы пишете!
— Много пишу! Фантастику пишу, реализм пишу, сценарии пробовал.
— И?
— И что? Кому это надо? В стол пишу! Все ящики в столе завалены моими текстами. Пачки! Пачки! Пачки текстов! Тома! Тома литературы!!
— Так отправьте ваши пачки в редакцию! — забеспокоилась я. — Может, что и выстрелит!
— Кому? Кому это надо? — тряс кудлатой головой Альберто, не слушая меня. — Все в стол, все в стол! Кто в наши дни читает? Одни маркетологи вокруг!
Мне стало его жаль. Захотелось сменить тему.
— А вы, что читаете? Каких авторов? С русской литературой знакомы?
Альберто воспрял:
— О!! Я очень люблю русскую литературу. Это мировая литература. Толстой, Достоевский, Пешкин…
— Пушкин, — уточнила я. — Александр Сергеевич.
— Нет, Пешкин! — возразил Альберто, и от его яростного «П» капля ляпнулась мне в глаз.
— Пешков? — догадалась я, вспомнив, как третьего дня на Капри видела портрет Максима Горького. В мозаике. Ох, ничего себе, думаю, Альберто, настоящую фамилию Горького знает, продвинутый какой, а? Сейчас как зачитает «Буревестника»!
— Нет! Пешкин, Пешкин! — яростно выкрикивал Альберто. — Я точно знаю!
Так, в разговорах и спорах, мы добрели до кафе с вывеской «Мороженое».
— Зайдем? — Альберто смотрел с надеждой.
«И ты, Брут», — мелькнуло у меня. — «Всё туда же, а ведь как хорошо начали».
Я сослалась на что-то срочное, обязательное, и, быстро попрощавшись, убежала вдаль по набережной.
Так мы и расстались с итальянским писателем-маркетологом Альберто.
И все же зря считают, что у моря одни легкомысленные разгильдяи бродят. Вон какой интеллектуал мне попался!
А то, что в кафе-мороженое звал, как и все, так это ж, я думаю, просто итальянская мужская традиция.
Не более.
Осталось только одно «но».
Я, неуч и балбес, так до сих пор и не знаю, кто такой Пешкин.
И был ли он в русской литературе.
Может, хоть вы знаете? А?
Наталья Дзе. Родилась на Чукотке, в городе Певеке. После школы уехала в Москву, жила пять лет в Москве — училась в университете. В Санкт-Петербург перебралась по любви. Выходить замуж. Вышла. С тех пор живу здесь. Семья — муж, сын, собака, черепаха. В конце 2014 года окончила курсы «Мастер Текста» при издательстве «Астрель-Спб». В 2015-2016 годах ходила в литературную студию под руководством Дмитрия Вересова. Студентка первой сессии школы «Хороший текст» — зима 2016, мастерская Татьяны Щербины. С сентября 2017 года посещаю литературную студию Анатолия Ивановича Белинского. Серебряный лауреат международного литературного конкурса «Русский Stil-2016» в номинации «публицистика, эссеистика». Лонг-лист Одесской международной литературной премии им. Исаака Бабеля-2017. Печаталась в журналах «Этажи», «Новый Свет», «Идиот». Рассказы взяты в сборник «Были 90-х» (выпуск – декабрь 2017, изд-во АСТ, Москва) и в сборник «Ангелы-хранители нашего детства» (выпуск – декабрь 2017, изд-во Астрель, Санкт-Петербург).
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи