из нового романа «Чувство моря»

Единственная уцелевшая фотография Хоря хранится в музее истории городка. Сутулый мужчина с крючковатым носом и непослушными вихрами неохотно и снисходительно ухмыляется из поблекшей сепии. Он был из потомственных смотрителей, несколько поколений мужчин его семьи жили и умирали в этой самой каморке, на берегу моря, до последнего часа поддерживая огонь в лампе маяка, чтобы прожектор светил расплывчатым зеленоватым лучом сквозь туман, морось и мглу.

Однажды, случайно прислушавшись в портовом кабаке к разговору пьяных матросов, Хорь узнал о предсказателе бурь. Вполне возможно, что на самом деле три морских беса улучили момент и сумели привлечь его внимание своим разговором. Хитровато щурясь, попыхивая трубкой, Хорь разобрал сквозь крики и гогот забегаловки главное: не так давно долгожданный прибор, предсказывающий бури, наконец изобрели и торжественно представили в Лондоне, на великой выставке достижений. В этом году по случаю выставки там отстроили чудо-дворец, который целиком состоял из стекла, в его залах было невыразимо светло и каждый экспонат окутывало сияние, подчеркивая его ценность и торжество науки. Один из матросов, переходя на хриплый пьяный крик, утверждал, что уникальный предсказатель работает безошибочно и не требует для воссоздания особых затрат или сложных деталей. Новое изобретение англичанина с труднопроизносимой фамилией разволновало Хоря итак глубоко запало ему в душу, что не испарилось и не выветрилось даже после недели буйного угара в порту. Среди составных частей прибора ему запомнились небольшой колокол, несколько склянок с дождевой водой, китовый ус и живые пиявки. Соединение частей и их взаимодействие оставалось загадкой. Тем не менее, воодушевленный Хорь задумал самостоятельно сконструировать для городка предсказатель бурь, который позволит заранее знать о приближении урагана и своры необузданных ветров-предвестников. Загоревшись воссоздать чудо-прибор, а потом торжественно вручить его мэру городка, Хорь начал собирать необходимые детали. С третьей попытки, хитростью, нытьем и хорошо симулированным радикулитом ему все же удалось разжалобить молодого фельдшера в окраинной амбулатории. И скоро в его распоряжении оказалась колба с медицинскими пиявками. Небольшой латунный колокол Хорь купил у извозчика, в соседнем поселке. Склянки приобрел почти задаром, в лавке старьевщика, на городском рынке. Увесистые бутыли от лекарств из толстого мутно-голубого стекла. Ну и пускай, решил он, на первое время сгодятся, а там поглядим, что из этой затеи выйдет. В большом нетерпении выставив все составные части своего будущего прибора на старый кухонный стол, Хорь закатал рукава и начал конструировать. Уединившись в полутемной каморке маяка, он прилежно составлял разнообразные версии предсказателя, каждый раз по-новому решая загадку, как же объединить колокол, склянки с дождевой водой, китовый ус и пиявок, чтобы узнать о грозящей городку буре.

При каждой неудачной попытке, опечаленный и поникший, он грозил кулаком в сторону моря, давая понять вспыльчивому урагану, что и не подумает сдаваться. Замешкавшись, он иногда забывал протирать лампу маяка, упускал из виду, что давно пора проверить фитили. Поговаривали, будто из-за своей страсти к конструированию Хорь в некотором смысле стал повинен в крушении двух лодок и одного торгового корабля. Иногда он не замечал, как мелькали дни, как весна пришла на смену зиме. Он все же проморгал свою невесту Лию, которая сбежала с норвежским судовым врачом, а через два года вернулась в городок тихой неразговорчивой тенью, с лопоухим маленьким сыном, совсем непохожим на нее и кажется немым от рождения. Сглатывая горечь разочарований, отмахиваясь от бед, небритый и молчаливый Хорь упорно продолжал создавать свои версии чудо-прибора. Он так увлеченно работал, что не успел попрощаться с умирающим отцом. По рассеянности перепутав дни, не проводил брата, навсегда уплывшего в Америку, в трюме торгового корабля.

Из сотен предсказателей Хоря три устройства все-таки уцелели, дотянули до наших дней и теперь хранились в морском музее городка. Подсвеченные со всех сторон тускловатыми, немного печальными лампочками, они лежали рядком на зеленом бархате просторной витрины. Каждый из этих приборов был воплощением упрямства, не совсем удавшейся попыткой воссоздать совершенство, они всегда умиляли капитана незамысловатыми конструкциями, наивной рукотворной простотой. А еще вызывали особенный вид грусти. Как-то раз капитан попытался поймать свою грусть, будто маленькую рыбку, мерцающую серебристой чешуей на отмели, зачерпнуть в ладонь, разглядеть, распознать. Он понял, что такая же грусть случается, когда сталкиваешься с настойчивыми попытками ребенка по-своему объяснить, почему наступила зима. Уверенно и бесспорно втолковать взрослым, из-за чего на самом деле на деревьях появляются новые листья, от чего возникают слезы и откуда на кухню приходят рыжие домашние муравьи.

Капитан часто наведывался в приморский музей то с сыном, то с племянницей, пятилетней хохотушкой Ниной. Прикидываясь медлительным и безразличным, он бочком подкрадывался к витрине с предсказателями и подолгу разглядывал каждый узелок, каждую петельку самодельных устройств. Сопроводительный текст утверждал, что склянки оригинального прибора были прозрачными. Именно так гуманный изобретатель-англичанин заботился о пиявках — не хотел подвергать каждую из них муке одиночного заключения. Ученый полагал, что пиявкам будет веселей, если время от времени они смогут видеть друг друга сквозь стекло узилищ. Ученый верил: пиявкам будет приятно чувствовать, что они — большая команда, занятая общим полезным делом. И тогда их умиротворенное настроение, наверняка, отразится на работе, на точности показаний прибора.

Иногда, проснувшись глубокой ночью, капитан раздумывал о двенадцати пиявках, каждая из которых заключена в отдельную склянку-камеру и служит составной частью предсказателя бурь. Двенадцать апостолов-отшельников бури живут неторопливой жизнью, вслушиваясь в движения воздуха над морем. Каждый раз, непостижимым образом уловив далекий шторм, они начинают волноваться, изо всех сил взбираются по китовому усу к горлышку склянки, провоцируя удар специального молоточка в колокол, таким образом оповещая о непогоде. «А, вдруг, — иногда раздумывал капитан, — каждый из нас — на самом деле тоже что-то вроде составной части предсказателя морского шторма или ненастья. Далекий гром превращается в нас в мысли и предчувствия, молнии отдаются фальшивыми страхами, зарождающийся вдали ураган вспыхивает ошибочными упованиями, неожиданными решениями, непредвиденными мечтами. И мы волнуемся, мы ищем, мы мечемся в тесных квартирках, не зная покоя, не ведая страха, всего лишь под воздействием далекой грозы, задиристой розы ветров, переменчивой розы ураганов, нет да нет, расцветающей над самой серединой моря».

Одно из многочисленных устройств Хоря сумело угадать две бури из пяти случившихся. Сконструировав его, смотритель раздумывал, как бы торжественно и чинно вручить драгоценный прибор мэру городка. В ту осень шторма накидывались один за другим, безжалостно проглатывая лодки и корабли. Измученный многолетними экспериментами, исхудавший и одичавший, Хорь затеял в маяке долгожданный ремонт. Прохваченный шкодливым ветром на смотровой площадке, он простудился и слег с воспаленьем легких. Болезнь оказалась сильной и цепкой: Хорь неподвижно лежал на низкой скрипучей кровати, пропуская сквозь себя медлительные, мутные дни, которые со скрипом сменяли один другой, будто между ними надуло прибрежного песка. Надеясь привлечь хоть чье-нибудь внимание, Хорь причитал, стонал и раскатисто кашлял на всю округув густеющей и безнадежной тишине потухшего маяка.

Мало кто навещал его в дни болезни. Поддавшись множеству слухов и мрачных легенд, жители городка с опаской относились к маяку, на всякий случай старались держаться от него подальше. Верили в огромного мотылька, который прилетает из тьмы морской на свет мутноватого луча, каждый раз подстерегая и унося с собой в открытое море то юную девушку, то пожилую даму.

Зима сожрала осень, весна проглотила зиму, потом и ее иссушило, выпило до дна лето. Пока Хорь хворал, безутешная госпожа Алевтина наведалась в городок дважды. Как всегда, нагрянув неожиданно и свирепо, она отчаянно выкорчевывала деревья, расшатывала сваи набережной, обрывала якоря, утягивала в открытое море лодки, выбрасывала на берег клочки гниловатой морской шерсти: водоросли, запутавшихся в них рыб, ракушки и подгнившие ветки. Никто не знал, когда она нагрянет в следующий раз и кого утащит за собой на самую середину моря. Тогда-то в городке и начали строить три церкви чудотворцу, чтобы святой оберегал бухту и окрестности от ураганов и бурь.

Кое-как обхитрив смерть, еле-еле сумев встать с постели, Хорь тут же поплелся в порт. Он целый день бродил там среди доков бледным осунувшимся призраком, подслушивая последние новости, выпытывая сплетни, стараясь вникнуть во все, что произошло в городке, в море и в мире за месяцы его болезни. Он так исхудал, постарел и посерел лицом, что его принимали за бродягу-цыгана. Прислушиваясь к новостям, Хорь узнал, что пока он самозабвенно экспериментировал, а потом беспросветно хворал, в Германии появился новый предсказатель бурь. Этот высокоточный прибор называется «штормгласс», он безупречно сообщает о приближении шторма помутнением смеси камфары, нашатыря и селитры, запаянных в специальную стеклянную колбу.

На штормглассе история Хоря неожиданно обрывается. Вполне возможно, вскоре он уехал, куда глаза глядят, из портового городишки, не принесшего ему ни счастья, ни славы. Знатоки местных легенд считали, что на самом деле ослабевшего после болезни смотрителя унес в открытое море огромный мотылек, прилетавший в те времена на свет маяка из непроглядной и таинственной тьмы. Так или иначе, с тех пор беспокойная душа Хоря обитала в старом маяке, который в последние годы служил складом списанного рыболовного снаряжения. Капитану иногда слышались тихие вздохи, поскрипывание ступеней лестницы, неуловимый кошачий писк двери, ведущей на смотровую площадку. Вот оно. Шум крыльев потревоженных чаек. Похрустывание над головой. И снова покой. И снова дребезжащая тишь ворчливого старого маяка, от которого с годами отступило море, превратив его в воспоминание, в легенду, в призрак.

Роман "Чувство моря" — это прежде всего история о надежде. О море, которое исцеляет от грусти, боли, несчастной любви и страха смерти. Это история о непостижимой силе, что проявляется в нас и действует через нас, чтобы спасать ближних и самих себя. Это история о людях странных и немного чудаковатых, влюбленных и одиноких, которые однажды понимают, что выход к морю — это единственный и самый верный выход для них.

Купить

Улья Нова — автор семи книг прозы, в том числе самобытных романов «Инка» и «Собачий царь». Роман «Лазалки» переведен на болгарский язык. Дипломант международной литературной премии им. Исаака Бабеля за рассказ «Аккордеоновые крылья». Живет между Москвой и Ригой.