Когда его арестовывали, он пел Марсельезу. В этом не было никакого сомнения, потому что он пел её по-русски. Если бы он пел по-французски, можно было бы заподозрить, что он исполняет гимн Французской республики, но исполнение по-русски не оставляло места ни для какой иной интерпретации.

Служители закона услужливо вывели его из дома, гурьбой прошлись по лужайке, перешагнули всеми четырнадцатью ногами через лужу там, где дорога примыкала к его приусадебному участку, дружно отмахнулись от репортёров.

Старушка в доме напротив готовилась  к  ужину.  Чужая  жизнь  мало  интересовала её, и она едва удосужила вооружённых людей на улице своим недужным взглядом. «Надо же...» — пробурчала она, но не стала вдумываться в смысл происходящего снаружи. Уже через двадцать минут она зябко поводила плечами, осторожно позируя перед камерами. Ей объяснили, где встать, куда смотреть, куда не смотреть, но, несмотря на это, она смотрелась скованно, и кожа её была смертельно бледна — насколько может быть бледна старческая кожа.

—  Никто бы не подумал, что он способен сделать такое. Он выглядел как хороший муж и любящий отец — и каждый четверг исправно выставлял бачки с мусором вон туда, — она показала порожней рукой место, и репортёры обернулись в сторону его дома. А один из них подошёл ближе, и восторженно заснял то место, на котором по четвергам стояли мусорные бачки арестованного. Дальше идти он не мог, потому что весь дом был оцеплен жёлтой полицейской лентой, а на заднем дворе ожесточённо работали бригады специалистов с собаками.

В полицейской машине он вдруг перешёл с Марсельезы на марш из «Аиды». Он смотрел на всех дерзко и гордо. За окном видавшего виды патрульного Форда мелькали аккуратно приглаженные заплатки буржуазного благоденствия, весь смысл которого — скрыть нестерпимое внутреннее одиночество, живущее в каждом доме. За тонированным стеклом машины все цвета казались линялыми и смазанными, как на долларовой банкноте, выуженной из кармана рубашки после стирки. Чтобы заглушить его пение, офицер включил радио. Сразу же зазвякали клавиши Рэя Чарльза. Он перестал петь и заснул.

В участке ему в лицо направили яркую лампу. Человек в белой рубашке, с засученными рукавами, в галстуке на расстегнутом воротнике, был в узких щеголеватых брючках и в лакированных туфлях, из-под которых выглядывали, поблёскивая, чёрные носки с искрой. Он нагнулся низко над лицом арестованного, так, будто хотел поцеловать его предательским поцелуем, — но не поцеловал, а прошептал: «Сука! Мы выбьем из тебя признание! Выбьем, чего бы нам это ни стоило!»

Арестованный рассмеялся в ответ; не мигая, он смотрел на свет, пока этот эстет в белой рубашке и лакированных туфельках плевался ему в лицо, медленно выговаривая злобные слова, а его голова была близко и пахла лаком для волос. Арестованный отсмеялся и откинулся назад, прикованный к стулу. Он откинулся как можно дальше от лаковой головы, прикреплённой к белой рубашке, к узким брючкам и лакированным туфлям.

—  Пиздохеншванц! Это всё, что вы от меня услышите, сволочи! Пиздохеншванц и но пассаран!

Лицо человека в галстуке перекосила злоба. Со лба скатилась капля пота. Потаённая ненависть проступила в его глазах. Заходили желваки, сжались кулаки. Лакированный ботинок уже готов был сильно ударить сидящего прямо под коленную чашечку. Но человек сдержался.

— Тварь, — прошептал он. — Мерзкая тварь. Ты закопал его, понимаешь? Ты закопал его, гад! Закопал. Мы знаем это. Мы перероем носом всё вокруг твоего дома, но мы найдём его, слышишь?! Найдём!

Всё началось тогда, когда они изобрели эту машину.

Эту чертову машину, которая, пересчитав всех людей в стране, вычислила (на основе сложной формулы генетических кодов) идеальное занятие для каждого человека. Эта чёртова машина решила, что у него есть талант. Он и сам подозревал это: приходя с работы, он не мог, как все, сидеть и смотреть телевизор, запоминая продукты реклам, чтобы купить их при первой же возможности. Ему хотелось творить. Делать что-то.

Сначала он пробовал вырезать фигурки из дерева: он вырезал собак из морёного дуба. Но потом ему надоело это занятие. Тогда он стал учиться играть на миниатюрной гитаре укулеле, но без особого успеха. Таланта к музыке у него явно не было, что, кстати, было специально отмечено в протоколе ареста — служители закона сделали этот вывод на основании его пения. Потом он начал сочинять истории: короткие рассказы, смешные сценки, сказки для детей и взрослых. И ему это нравилось. Когда же была запущена машина, она установила с вероятностью 99,99%, что у него есть талант писателя.

С тех пор и начались его несчастья. Он был призван писать сценарии для бесконечных мыльных опер. Он писал их целыми днями: с отвращением, негодованием, презрением к самому себе. Несколько лет он писал эти сценарии. Несколько лет исправно подчинялся тому, что требовало от него общество. Но месяц назад он объявил забастовку, а в прошлый четверг вообще взял и зарыл свой талант в землю — недалеко от дома под старой, сломанной прошлогодним штормом сосной.

Талант не был большим, и выкопать для него яму не составило труда. Он обернул талант в белую простыню, втиснул пакет в большой мусорный мешок, перевязал серебристой липкой лентой, прикрыл всё дёрном и ветками.

Выиграл он или проиграл? Несомненно, они найдут его закопанный талант — ведь они ожесточённо работают на его участке, и им помогают поисковые собаки. Они найдут закопанный талант и попытаются навязать ему обратно. Но  он  не  дастся. Он  так  решил.  Ему  выпала  геройская  судьба.  Он  всегда  знал,  что когда-нибудь он будет сидеть, прикованный к стулу, а беспомощные полицейские ищейки, кривясь лицом и теряя лоск и волю, будут плевать ему в лицо колючими словами. Он знал это и был готов.

За дезертирство ему грозит смерть. Они опутают его тело проводами и включат рубильник. Это будет мучительная смерть, но, кто знает, может быть, она послужит примером другим людям, и жизнь снова вернётся в то русло, в котором она, как могучая и великая река, текла тысячи и тысячи лет до нашего появления на планете.

(Рисунок Надежды Репиной)

Игорь Джерри Курас - поэт и прозаик, родился в Ленинграде, с 1993 года живет и работает в США. Произведения Игоря публиковались в периодических изданиях и альманахах России, Украины, Канады, Германии, Израиля, США. Игорь - автор трех поэтических сборников "Камни/Обертки", "Загадка природы", "Не бойся ничего", книги сказок для взрослых "Сказки Штопмана" с иллюстрациями Надежды Репиной и книги с детским стихотворением "Этот страшный интернет" с иллюстрациями Ирины Терры. Его стихи переведены на иврит, английский, украинский и немецкий языки.