Сегодня в возрасте 76-ти лет скончался писатель, диссидент, общественный и политический деятель Владимир Буковский. Редакция журнала «Этажи» выражает соболезнования родственникам и друзьям и предлагает для прочтения рассказы, написанные Буковским в 1962 – 1966 гг.

Неконтролируемый подтекст и нежелательные ассоциации.

Были в коммунистические времена такие странные понятия. Использовавшиеся советской цензурой в тех случаях, когда какое-либо сочинение необходимо было запретить, а формального повода для его запрещения у цензуры не было. Вот тогда-то и шли в ход эти «ассоциации» и этот «подтекст». Клише были абсолютно резиновые. Под них можно было подвести всё, что угодно. Любое беллетристическое сочинение. Не говоря уже о публицистике или эссеистике. При этом основным аргументом цензоров, предшествующим навешиванию данных ярлыков, была фраза: «А на кого (или — на что) это он, сволочь, намекает?!» Произносилась она цензором вслух или только мысленно — никакого значения не имело. Имел значение сам факт возможного её появления. Означала же она для литератора, по адресу коего произносилась, только одно: вам, гражданин, в советской литературе — не место. Иногда этот приговор оборачивался и диагнозом. Как, например, это произошло в случае с Владимиром Буковским, имевшим неосторожность в юности заниматься сочинительством таких вот рассказиков — переполненных неконтролируемым подтекстом и набитых нежелательными ассоциациями.

Павел Матвеев

АКВАРИУМ

На стёклах улитки оставили икру и всё ползали вверх и вниз, вверх и вниз.

А стёкла были всюду, но в них отражались те же водоросли и те же камни, так что трудно было отличить их от настоящих. И рыбы часто стукались о них носом. Они просто хотели поглядеть на новые водоросли, ведь нужно же изредка менять место.

Здесь они знали каждую песчинку, каждый листик. И даже самый тёмный угол аквариума, где изредка шевелилась большая рыба, которую они не знали по имени. Она была не похожа на них. Она была больше и отливала голубым, в то время как у них была яркая красная полоса на хвосте.

И улитки всё ползали вверх и вниз, вверх и вниз. Иногда они оставляли икру, тогда на стекле появлялись серые мутные пятна.

Никто не мог понять, как им хотелось туда, где были неизвестные водоросли и не было улиток. Ведь они были молоды и плавали друг за другом. Да и кто их мог видеть? Разве что большая рыба, что жила в тёмном углу и не имела красной полосы на хвосте, но она была больна и не ела сухих рачков, которые плавали на поверхности.

Только улитки всё ползали вверх и вниз, вверх и вниз.

Но зато как было интересно там, за стеклом. Там было много водорослей, камешков и незнакомых рыбок с красными полосками на хвосте. Иногда они подплывали совсем близко, но так и не удалось с ними познакомиться.

Они плавали вместе и всё время смотрели друг на друга, чтобы не потеряться. Ведь мало ли что может быть, а тут ещё большая рыба стала очень неспокойна и выплыла из своего угла. Она была синяя и тяжело дышала, будто ей это трудно. На следующее утро она забилась обратно в угол и затихла.

А они всё плавали друг за другом и всё старались попасть за стекло, где навстречу им плыли такие же рыбки с красными полосками на хвосте.

На третий день после того как в углу затихла большая рыба, он стал неспокоен, и она никак не могла понять, почему он не плавает за ней, а так тяжело дышит. Она была рядом и хотела развеселить его, но он всё норовил от неё уплыть.

Он и сам не знал, что с ним. Только его тянуло уплыть к большой рыбе в тёмный угол. Он так и сделал.

Это очень неудобно — плыть кверху брюхом, и он всё старался перевернуться. Но никак не мог. Это было очень нескладно. Но потом он понял, что скоро уплывёт за стекло, и успокоился.

Только улитки ползали вверх и вниз, вверх и вниз.

1962

ДЕРЕВЕНЬКА

Дым висел слоями, то поднимаясь вверх, то опускаясь. В углу утомительно спорили:

— Нет, вот Бвок… у Бвока… Да ты послушай!

В другом углу крутился магнитофон, и женщина, очевидно по-французски, пела дрожащим голосом.

Он был уже слегка пьян и долго ходил, расплёскивая водку, между стульями, потом сел, улыбаясь просто в рояль. Улыбка была растрёпанная и нежная.

«Плюй на всё, если можешь, — пела женщина вибрирующим голосом, — пей и веселись, а что же тебе ещё делать? Я так уж давно на всё плюнула».

Он долго сидел, покачиваясь, и смотрел, как пласты дыма то поднимаются вверх, то опускаются. Потом распахнули окно. Пласты смешались, затем вытянулись и выскользнули прочь.

«Оставь свои мысли, к чему эти глупости? Я так уж давно на всё плюнула», — пела женщина.

А он всё сидел, покачиваясь на стуле, и улыбался просто в рояль. Он опять видел. Теперь он твёрдо знал, что опять видит то же самое. Чуть налево был бревенчатый амбар, крытый соломой. У стены стояли какие-то крестьянские инструменты, какие-то деревянные колёса и борона, но главное — это соломенная крыша, совсем рыжая. Дальше ибы, бревенчатые и серые, а дальше — поля и стога. У изб стояли мужики, а один распрягал лошадь.

«Зачем так много думать? — пела женщина. — Ведь всё равно у нас нет другого выхода. Что же нам делать? Веселись если можешь».

Она пела по-французски, но всё было понятно.

— Только такой поэт как Бвок… Бвок… Ты послушай, Саша!

Направо сидел мужик верхом на бревне и скручивал цигарку.

Дома было всё по-старому, только письменный стол немного ниже, чем обычно. Окно большое, без рамы. Целое стекло. Направо в окне были голые ветви. Небо пустое, только иногда через него пролетали птицы. Но это ничего не меняло.

Ему всё время казалось, что выпал снег. И так хотелось увидеть на окне крошку снега. Иногда ему казалось, что стало светлей. Тогда он шёл к окну и долго смотрел на сморщенную землю. Снега не было. Иногда он видел светлые точки, которые ударялись в стекло и ложились на подоконник.

Дома стали совсем чёрные, и у амбара было не видно соломенной крыши. Везде лежали сугробы, а мужик всё распрягал лошадь. Ещё не было жёлтого поля, но зато кто-то рубил дрова. Это было слышно, и пахло деревом. Борону так и не убрали, её совсем завалило.

Ему сказали, что так нужно, и увезли. Снега ещё не было. Там его выпустили гулять во двор. У каменной стены во дворе росли два дерева. Листья пожелтели, даже побурели. Он смотрел на бурые мутные листья. Было сыро.

— А в деревеньке уже сено возят, — сказал он.

Но это было неправдой, он этого не видел.

1962

ЗВОНАРЬ

Нет, это удивительно, до чего дошло безумие!

Знаете, с утра это было даже приятно, особенно издали. Звон множился в гранях росы. Тонул в тумане и вызывал умиление в сердцах православных.

— Наш новый звонарь пробует силы, — говорили в округе.

К обеду, когда запахло пирогами и ржаными лепёшками, а звон колоколов, степенный и торжественный, словно церемония приглашения к трапезе, надрывал желудки, на лицах можно было заметить некоторое недоумение и досаду.

— Зачем же столько звону, никто вроде бы не умер, не родился, пожара тоже как будто бы нет.

Однако ели истово.

Вечером, когда проснулись от послеобеденного сна, а звон, словно слитки золота, всё ещё падал с колокольни в озеро, как-то загрустили, помянули покойных, многие всплакнули.

А звон не смолкал.

На закате это было даже красиво. Знаете, вода, закат и звон. Мелодично, равномерно и грустно.

Ночью никто не спал. И не удивительно! Разве можно заснуть, когда стоит такой звон? А главное, непонятная тревога и даже страх разгоняли сон. Запирали ставни. Боялись грабежей и поджогов.

Так продолжалось несколько суток. Можете себе представить, что тут было! Безумие начало овладевать округой. Дикие пляски сменялись молитвами, слёзы — драками. Пытались поститься, каяться и подвергать себя бичеванию. Были случаи самосожжения.

И лишь на пятые сутки звон внезапно смолк.

Поднявшиеся на колокольню с большим трудом разжали звонарю руки и освободили колокольные канаты.

Его воспалённое лицо почернело, на губах была кровь.

Мне кажется, не было уже никакого смысла стаскивать его с колокольни.

1966

ОДИН БЕСТОЛКОВЫЙ ВОПРОС ДОКТОРУ

Вы только не подумайте, доктор, что я просто так, без надобности. Я бы ни за что не стал вас беспокоить. Просто уж сил нет терпеть. Я сначала пробовал не обращать внимания — не выходит. Если бы это так, изредка, а то всё время. Нет, вы только не подумайте, что это не серьёзно. Знаете, если бы хоть передышку изредка. Я бы тогда вас и вовсе беспокоить не стал. Только у меня всё в порядке. Я не жалуюсь. Работать могу. И вообще-то я дышу, так сказать, вдыхаю. Ничего. Только вот не могу так, знаете, вздохнуть, чтобы полной грудью, чтобы легко, а всё как-то не до конца, будто что мешает или воздуху нет. Вообще-то я не жалуюсь. Работать могу, жене помочь, с детишками там. Ничего. И дышу вроде бы, то есть воздух вдыхаю. Я, может, просто рассказать не умею, как это всё у меня происходит. Может, поэтому и врачи мне помочь не могут, что я всё так бестолково говорю. Они меня спрашивают, чем болел в детстве. Анализы брали. А может, дело не в этом совсем. Вы только не подумайте, что это так просто. Я бы вам ни за что не стал мешать, если бы стерпеть можно было. Если бы хоть иногда отпускало. Уж больно иногда вздохнуть хочется, так, знаете, чтобы всей грудью. Особенно к весне. Сосед мне всё говорит: «Брось по врачам бегать. Это всё глупости. Давай лучше выпьем». Говорит, помогает. Может, и правда, доктор? Иногда? Нет, вы только не думайте, что я жалуюсь. Я и работать могу, и вообще-то дышать могу, то есть кислород вдыхаю, ничего. Только вот не могу так, знаете, вздохнуть, чтобы полной грудью, чтобы легко, а всё как-то не до конца, будто что мешает или воздуха нет. Как бы это мне объяснить-то вам попонятнее?

1966

Владимир Константинович Буковский (30 декабря 1942, Белебей, Башкирская АССР, СССР — 27 октября 2019, Кембридж, Великобритания) — русский писатель, политический и общественный деятель. Активный участник диссидентского движения в СССР.

В общей сложности в тюрьмах и на принудительном лечении провёл 12 лет. В 1976 году советские власти обменяли Буковского на лидера чилийских коммунистов Луиса Корвалана, после чего Буковский переехал в Кембридж.

В 2007 году выдвигался кандидатом в президенты России на выборах 2008 года, но его кандидатура не была зарегистрирована ЦИК. В 2008 году принимал участие в организации Объединённого демократического движения «Солидарность», в 2009 году вошёл в состав руководящего органа движения — Бюро федерального политсовета «Солидарности». В 2014 году МИД России отказал Буковскому в российском гражданстве.