литературно-художественный журнал «ЭТАЖИ»

[email protected]

Татьяна Веретенова

Трагедия несоветского человека

11.11.2023
Вход через соц сети:
13.04.20233 762
Автор: Людмила Безрукова Категория: Главный жанр

«Телега жизни» академика Александрова

Академик Евгений Борисович Александров. Фото Людмилы Безруковой, 2016 год
К 87-летию академика Евгения Борисовича Александрова

«В действительности всё выглядит иначе, чем на самом деле»

Станислав Ежи Лец, польский философ и сатирик

 

Академик Евгений Александров — признанный в мире авторитет в области лазерной физики, атомной спектроскопии и квантовой магнитометрии. Проще говоря, в том, что касается физической оптики и квантовой электроники.

Физиком был и его отец Борис Петрович. А также родной дядя Анатолий Петрович, трижды Герой социалистического труда, одиннадцать лет — с 1975 по 1986 гг. — возглавлявший Академию наук СССР и двадцать девять (с 1960 по 1989 гг.) Курчатовский институт. Рассказывать об этом Евгений Борисович не любит. И правильно делает. Редко кто из соотечественников, узнав о таких родственниках, откажет себе в удовольствии заподозрить учёного в использовании личных связей для собственного продвижения. Не особо утруждая себя при этом знакомством, хотя бы, в общем и целом, с его научными достижениями.

Между тем, дядя практически не общался с роднёй, вскоре после войны переехав из Ленинграда в Москву. Мешало не столько расстояние, сколько усложнившиеся отношения братьев, не особо друживших и в детстве. «Добавила огня» также антипатия между их жёнами. Так что родственные узы как таковые у Александровых практически отсутствовали, а с ними и какие-либо семейные обязательства. На племянника Анатолий Петрович обратил внимание, когда тот сам уже имел докторскую степень, а также звание лауреата престижной отечественной премии имени Д. С. Рождественского. Случилось это, когда Евгения Борисовича пригласили в Академию наук выступить с докладом.

 

Братья Александровы были несхожи как чисто внешне, так и по жизненным, и по научным своим устремлениям. Бориса Петровича интересовали основы мироздания. Он преподавал в Ленинградском политехническом институте, а на досуге любил поразмышлять в тиши «на вечные темы». Как говорит его сын, «был своего рода келейным мыслителем». Анатолий же Петрович слыл прирождённым организатором и вожаком, его увлекали масштабные проекты. В одном они сходились, предпочитая эксперимент теоретическим упражнениям — то, что перешло затем «по наследству» их сыну и племяннику, ставшему физиком-экспериментатором.

Сделав не одно открытие в своей научной области, Евгений Александров как учёный долгие годы оставался малоизвестным для большинства соотечественников. Не сравнить с той популярностью у сограждан, которую имел при жизни его современник и коллега по Физтеху Жорес Алфёров. Встретив Александрова на улице (академик любил пешие прогулки), или даже в каком-нибудь важном научном учреждении, ни за что не подумаешь, что это мировая знаменитость. Невысокий, сухопарый. Даже если не знать, что в юности он не без успеха занимался спортивной гимнастикой (признаётся: очень нравилось ходить на руках), а в студенческие годы увлекался альпинизмом, непременно об этом подумаешь. Улыбчивый. Говорит негромко, эмоций практически не выказывая.

В общении прост, без зауми, столь характерной для людей его профессии и статуса. При первой встрече с ним, я, зная физику в пределах школьного курса и популярных статей, старалась не задавать вопросов так или иначе связанных с данной наукой. Что оказалось непросто, так как сама тема напрямую касалась законов природы. Он это быстро понял, и отвечая, доступно объяснял причину того или иного явления, суть открытия, принцип работы прибора и т.п. Не сравнить с Жоресом Ивановичем. Тот в таких случаях решительно и бесповоротно прерывал беседу. Упирался руками в письменный стол, взглядом в собеседника: «У вас какое образование — гуманитарное? А о физике я привык говорить только с физиками!» На этом едва начавшаяся беседа и завершалась до следующего раза, ждать которого приходилось месяцами.

В России академик Александров широко известен как председатель Комиссии по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований при Президиуме РАН. На Западе — в первую очередь как учёный.

Там — в Германии, США — Евгений Борисович не однажды работал приглашённым профессором. В том числе, Калифорнийского университета в Беркли, городка с населением чуть более 110 тысяч человек, расположенного на восточном берегу залива Сан-Франциско. Он считается одним из старейших в Северной Америке, а в мире — лучшим среди государственных научных учреждений. Именно физики Беркли сыграли когда-то ключевую роль в разработке атомной, а потом и водородной бомбы. И лауреатов Нобелевской премии больше всего именно оттуда — практически каждый третий в данной области науки.

Не удивительно, учитывая специфику этой страны, со всего мира собирающей у себя талантливых, и, как правило, уже известных, добившихся в науке признания людей.

Известность учёного — главное условие для получения приглашения за океан. Для начала обеспечивают собственной лабораторией, оснащённой современным оборудованием, грантами. Перспективными обещаниями, включая вид на жительство, а затем и гражданство.

Условия, «близкие к идеальным», получил по приезде и Евгений Александров. Разве что лаборатория была «пока не совсем своя». Однако вспоминать об этом он не любит, рассказывает об «американском периоде жизни» скупо, как о чём-то обыденном. В ответ на мою настойчивость пожимает плечами:

 

— А что говорить? Читал лекции студентам, проводил исследования. В научном мире такие поездки дело само собой разумеющееся. Практикуются не один десяток лет.

— Возможности «на том берегу» большие и для научных исследований, и чисто житейские. Не сравнить с российскими. Вот у вас, Евгений Борисович, скромная квартира в старом доме вдали от центра Петербурга…

— Зато близко к институту, — парирует он, имея в виду научный центр Физико-технического университета им. Иоффе. — Не приходится тратить лишнее время на дорогу. В этом районе я провёл всю жизнь и очень его люблю. А центр — это сплошной музей архитектуры. Жить там не слишком удобно.

— В Новом Свете вы имели бы уже, наверное, апартаменты или загородный коттедж с бассейном, парком, гаражом. Признайтесь, было желание остаться там, принять предложение американских коллег?

 

Признается: подумывал об этом. Перспективы открывались действительно многообещающие. Что, замечу от себя, в первую очередь всегда и влекло туда ещё с советских времён «наши передовые умы». Было ради чего: многие, кто уезжал на время, возвращаясь, сразу сильно продвигались вперёд в своей научной теме. Из физиков — Рем Хохлов и Сергей Ахманов, создатели отечественной научной школы по нелинейной оптике и лазерной физике; Вениамин Чеботаев, который после возвращения из Америки, где работал у лазерных специалистов, так развернулся, что никакой загранице не снилось.

В 1990-е годы, когда всё разваливалось и ситуация в России была «близкой к аховой», уезжали на Запад не только те, кого туда звали, но все, кто мог и хотел, цепляясь за любой приемлемый вариант. А возвращались уже далеко не все. Классический пример «из физики» — Алексей Абрикосов, знаменитый ученик легендарного Льва Ландау. В 1991 году он принял приглашение от Аргоннской национальной лаборатории (старейшего национального исследовательского центра Министерства энергетики США). Уехал и остался там навсегда, восхваляя «всё тамошнее». Даже заслугу в присуждении ему Нобелевской премии приписал Штатам, несмотря на то, что открытие, за которое его наградили (на пару с Виталием Гинзбургом) было сделано ещё в пору работы Абрикосова в СССР.

Но Алексей Алексеевич свою страну откровенно не любил. Будучи ещё её гражданином, куда бы за рубеж не поехал, при случае непременно отпускал в адрес Союза резкие негативные реплики. Так что, может, и правильно, что эмигрировал. Нельзя жить в той среде, которую активно не приемлешь.

О Евгении Борисовиче подобного сказать нельзя. Хотя…

Его отец, переживший в 1930-е годы кошмары с поголовными арестами «врагов народа», платными стукачами и «стройками века», трудиться на которых (часто чернорабочими) загоняли высококлассных специалистов, любил поговорить с женой и друзьями о несправедливостях в «стране побеждающего социализма». «Он был в этом отношении очень неосторожным, — признался в нашем с ним разговоре Александров-сын. — На что я, будучи подростком, однажды даже заявил ему: мне в этой стране жить, а ты рассказываешь всякие ужасы! В ответ услышал: «Не хочу, чтобы мой ребёнок вырос дураком!»

Научная экспедиция на Северный полюс, апрель 1989 г. Е. Б. Александров у пульта управления магнитометрами. Сами магнитометры — снаружи. Фото из личного архива академика Александрова 

— Я всё время задавал отцу вопросы, а он очень серьёзно на них отвечал, — рассказывал Евгений Борисович, вспоминая продолжительные прогулки с отцом во время их четырёхлетнего пребывания в Казани во время войны. Семьи сотрудников Физтеха были эвакуированы туда из Ленинграда за несколько дней до того, как замкнулось кольцо фашистской блокады. Без тех «прогулок» за дровами, на рыбалку, охоту, в поисках валежника и пропитания могли и не выжить.

С той казанской эвакуации развился у будущего академика критический взгляд на мир. Как шутит он сам, «я всю жизнь критикан, потому, наверное, и доверили мне возглавлять комиссию по лженауке». Как тут не стать критиканом, если в школе от учителей слышишь одно, а дома от любимых родителей прямо противоположное? Полстраны выросло у нас тогда, в послевоенные годы, с «раздвоенным» взглядом на действительность. Если негативно и отзывались о происходящем, то шепотком, на кухне.

В семье Евгения Александрова не шёпотом, а открыто говорили о репрессиях власти против своего народа. О том многом, что, как ржа сплав, разъедало Страну Советов.

 

— Я очень страдал от непрерывного раздвоения личности, — вспоминает академик. — Ведь в школе сталкивался с пропагандой — пионерия, комсомол и так далее, а дома слышал совсем иное. Родители мои, мачеха и отец, постоянно рассказывали гадости про советскую власть. О том, например, как папа боялся, что его арестуют в конце 1930-х годов, потому что непрерывно кого-то из специалистов арестовывали. И он по ночам постоянно прислушивался: не едет ли «маруся»? Случались и весьма неприятные последствия. Дело в том, что, получая такие сведения, я не мог держать их при себе, кому-то где-то их рассказывал, и это часто «замыкалось». Однажды «замкнуло» на соседе, который жил на первом этаже нашего дома. Он был председателем парткома у себя на производстве. Как-то я иду в школу, а он на работу. Он меня о чём-то спрашивает, а из меня выскакивает антисоветчина. И он потом делает по этому поводу представление моему отцу: что, мол, происходит? Отец ко мне: ты, говорит, хочешь, чтобы меня посадили? По счастью, обошлось, сосед оказался порядочным человеком… Всё это было тяжело. Потому, когда пришёл 1956 год, и Хрущёв выступил с докладом о культе личности, я был абсолютно счастлив, потому что у меня срослось: мои родители оказались правы, они не враги страны. А то ведь я дошёл было до того, что думал: а не шпион ли мой отец?

 

Скорей всего именно из-за своего плохо скрытого диссидентства Борис Александров, один из самых знающих физиков своего времени в СССР, так и не вышел в академики.

 

— В смысле карьеры мой папа действительно был не очень успешен. Притом, что написал две докторские диссертации. Первая была посвящена комплексным проблемам спектроскопии в совершенно неизученном в то время тепловом диапазоне. Но ВАК её забраковал. Как отец написал в автобиографии, «по формальным признакам». Я думаю, это стало результатом личного неудовольствия небезызвестного псевдоучёного, агронома Лысенко, с которым папа встречался перед войной в Физико-агрономическом институте. Свою вторую докторскую, совсем на другую, «закрытую» тему, он защитил через 22 года после первой в возрасте 67 лет. Получил за неё несколько престижных премий. Однако об избрании его в Академию речи уже не шло.

— А если бы он уехал из страны?

— При тогдашней секретности никто бы его не выпустил. Что касается меня, всерьёз об эмиграции я не думал, даже когда меня начали выпускать за границу — после 1990 года. К тому моменту, когда об этом зашёл разговор, я имел уже достаточно высокий статус в России. И талантливых учеников, лабораторию. Командировка за океан была хорошим толчком для осмысления уже достигнутого. Не о чем жалеть.

 

Петербургская квартира академика Александрова расположена на Институтском проспекте в доме времён «развивающегося социализма» с его экономичным метражом. В прихожей нам двоим, мне, входящей и ему, встречающему, места решительно не хватило. Более чем скромной показалась и гостиная, где мы беседовали, она же, судя по всему, и домашний кабинет. Не таким представляла я быт маститого учёного. Впрочем, что быт? Как шутят физики, пока не знаешь, что под тобой рогожка, спится как на перине!

Институтский проспект был когда-то Лесным, потому как проложили его через лес, и упирался он в парк Лесотехнического института, основанного в начале ХIХ века. А в конце того ХIХ-го, «прорывного» для России не только в литературе, но и в науке, чуть севернее, ближе к Сосновскому лесопарку при участии министра финансов Витте, учёного Менделеева и князя Гагарина, ставшего затем первым ректором, было построено здание Политехнического института. Версии о том, почему именно там, за чертой города, разнятся. У академика Александровна своя: «При царе это делалось, в том числе, для того, чтобы отделить студенчество от народных масс, дабы они, студенты, не увлекали граждан вольнодумием и не вовлекали в свои сходки. Попросту говоря, чтобы не бузили».

Так это или иначе, но вскоре после революции 1917-го года в этой части Выборгской стороны стали открываться один за другим институты Физико-технический (1918 г.), Радиевый (1922 г.), Котлотурбинный (1927 г.), Агрофизический (1932 г.), Переменного тока (1945 г.)... Целое ожерелье вузов, научных центров, научно-производственных предприятий разного профиля. Что, в свою очередь, видимо и навело городскую власть в 1960-х годах на мысль превратить микрорайон в некий аналог Академгородка. Логично: профессура, равно как и рядовые преподаватели, аспиранты, специалисты НИИ обитают близ мест своей учёбы и работы, не тратя драгоценное время на переезды. Задумка казалась интересной, но пока её обсуждали, вносили коррективы, проектировали, идея «ушла», реализовавшись впоследствии лишь частично.

Академики Жорес Алфёров и Евгений Александров (справа). Фото из личного архива Евгения Александрова 

Без малого двадцать лет прожил здесь, например, Жорес Алфёров. Сначала в доме на Рашетовой улице, куда он перебрался с юго-западной окраины, из Сосновой Поляны. Затем, вторично женившись, в чуть более просторной квартире на улице Жака Дюкло. Обе расположены недалеко от Физтеха, где с середины 1950-х годов служил Алфёров. И примечательны тем, что имеют в своём наименовании «французские корни»». Как и сам Жорес Иванович, которого родители назвали в честь парижского философа, историка и социалиста Жана Жореса.

А на 2-м Муринском проспекте, ближе к станции метро «Площадь Мужества» (и к дому Александрова на Институтском), жил самый известный у нас в стране в конце ХХ века специалист по древнерусской литературе Дмитрий Лихачёв. Это засвидетельствовано мемориальной доской, установленной в 2002-м на доме №34. Квартира его впечатляла количеством книг. В кабинете они в шкафы уже не помещались, лежали, где стопками, где в разброс на письменном столе, стульях, диване, на полу.

Мне приходилось бывать у него в 1990-х. Не раз приезжала взять интервью на злободневную тему. Те темы, что «по политической части», вообще редко обходились тогда без комментария Дмитрия Сергеевича — журналисты активно пользовались его безотказностью. Да и он всегда рад был высказаться. Всё-таки «совесть нации»! Этот неофициальный титул закрепился за ним с лёгкой руки Анатолия Собчака, к тому времени ещё не мэра города на Неве, но уже известного трибуна.

Договориться об интервью с именитым сотрудником Института русской литературы (Пушкинский дом) труда не составляло. Разговаривали мы обычно в столовой, как называл её Лихачёв, больше похожей на гостиную в барском доме. Мебель преимущественно старинная. Одна из кушеток запомнилась мне тем, что сильно походила на ту, что была у Александра Сергеевича Пушкина в его последней квартире на набережной Мойки, 12, — сужу по музейным экспозициям, посвящённым «нашему всё» и многочисленным фотографиям в разных изданиях. Стены гостиной-столовой украшали в большом количестве картины и гравюры в основном с петербургскими сюжетами. На подоконниках стояли цветы в горшках. Что удивило: все были одной «масти» — в одинаковых горшках, и стояли рядком, словно «на выданье». Помню также вид из окна квартиры Лихачёва — на музей-квартиру товарища Ульянова (Ленина).

Сам Дмитрий Сергеевич, когда я вошла, разговаривал по телефону. Беседовал стоя, наклонившись над аппаратом. Окончив разговор и положив трубку, так согбенным и остался. «Спина!» — пояснил, потирая поясницу.

Вместе с нами за большим и совершенно пустым столом (ни салфетки, ни вазы с цветами, ни журнала или газет) сидела его жена. Всем скромным своим видом, неброским одеянием и шитьём в руках 80-летняя, даже чуть более, старушка напомнила мне классический портрет няни великого поэта Арины Родионовны. Время от времени она пыталась участвовать в разговоре. Правда, реплики произносила всё больше невпопад. Всё-таки сказывался возраст. Как и у хозяина дома: спрашиваю его об одном, он начинает говорить совсем о другом, тут же перескакивая на третье. В непростом положении оказывалась интервьюер в такие моменты…

Профессор Дмитрий Сергеевич Лихачёв  

Физик Александров хаживал на «перестроечные» выступления филолога Лихачёва. Посвящены те были преимущественно Соловецкому периоду жизни Дмитрия Сергеевича. В тот период, это конец 1980-х — начало1990-х годов, тема сталинских репрессий стала одним из главных козырей либералов против действующей власти как таковой и своей несчастной страны в целом. Они рады были привлечь к её обсуждению известного человека, возведя его в ранг морального авторитета. Тем более, рассказывать Дмитрий Сергеевич умел. Увлекал слушателей красивым, хорошо поставленным голосом, «гладкой» речью, кое-какими подробностями.

О трагическом повороте его судьбы в конце 1920-х годов в разных статьях и книгах упоминается, как правило, кратко: когда и за что осудили, чем всё закончилось. Закончилось, известно, досрочно, спустя три с половиной года (осуждён был на пять лет). Вышел на волю с удостоверением ударника строительства Беломорско-Балтийского канала. Такой документ давал бывшему заключённому Соловецкого лагеря особого назначения полную свободу проживания и занятий. Что кажется невероятным, когда знакомишься с засекреченными прежде архивными данными об этом лагере, условиями «перевоспитания» в нём заключённых, в особенности политических. Таких счастливчиков было немного.

Обо всём ли рассказывал академик на своих многочисленных встречах и выступлениях? Или ограничивался опытом сосуществования с «криминальными элементами» — испытания, надо думать, нелегкого для молодого человека, выросшего в интеллигентной петербургской семье? Что, тем не менее, не помешало ему подготовить и опубликовать в издававшейся в лагере газете свою первую научную работу под названием «Картёжные игры уголовников»…

Инициатором личной встречи академиков стал Александров. Как у всех талантливых людей его интересы много шире чисто профессиональных. Любит и знает химию, историю, литературу.

 

— Лет тридцать назад я увлёкся одной собственной гипотезой об истоках пушкинского стихотворения «Телега жизни», — рассказывал он мне поздней осенью 2016-го. — Впечатлило оно меня ещё в юности. Так ясно, и так жёстко «обрисовал» поэт перспективу жизни человека: «Хоть тяжело подчас в ней бремя / Телега на ходу легка; / Ямщик лихой, седое время, / Везёт, не слезет с облучка»… Сначала лихо везёт, подстёгиваемый нами, затем постепенно замедляя свой бег. А под конец — «…И, дремля, едем до ночлега». Я прикинул, сколько же лет было поэту, когда он написал его? Оказалось, всего 23. Ай, да Пушкин! Поделился впечатлением со своим зятем Владимиром, шахтёром по роду занятий, и большим любителем поэзии. Много лет он переписывает в толстую тетрадь понравившиеся ему стихи разных авторов, отечественных и зарубежных. Как-то заговорили о пушкинской «Телеге». В ответ Володя достал свою тетрадь и процитировал: «Недолгий срок людское племя / Гуляет по тропам земным. / Возница наш — седое Время. / Уже давно дружу я с ним. / Роскошно ль, скромно ли свершаешь путь по свету — / Нещадно гонит старина, / Пока не взмолишься: «Останови карету! / Хлебнём прощального вина!» Это оказалось стихотворение Беранже «Ямщик» в переводе Вильгельма Левика. А на обороте листа с данным произведением была у него «Телега жизни», помеченная, как пушкинский перевод. Я с этим не согласился, заметив, что наш поэт написал собственное произведение, хотя, возможно, и по мотивам Беранже.

— Такие мотивы «посещают», мне кажется, любого мыслящего человека уже с молодости, — возразила я. — Слишком уж быстротечно время. Не замечать этого и не грустить об этом, невозможно.

— Соглашусь. Однако без влияния французского коллеги на начинающего российского гения тут явно не обошлось. Тем более, язык Беранже он знал не хуже своего родного русского. Заинтригованный «подсказкой» зятя, я взялся листать академическое издание Пушкина. Упоминаний о Беранже в комментариях к данному стихотворению не оказалось. В конце концов, обратился к академику Лихачёву, предварительно с ним созвонившись. Пришёл к нему в назначенный день и час, благо, он жил неподалёку. Но, как быстро выяснилось, стихотворения «Телега жизни» Дмитрий Сергеевич не знал. Так что наш разговор оказался коротким.

— Всё-таки его специальность — древнерусская литература.

— При этом он не владел чужими языками. Хотя в полной мере понимать «Слово о полку Игореве» может только тюркоязычный исследователь. Что убедительно доказал казахский писатель Олжас Сулейменов.

Евгений Борисович Александров у себя дома, 2016 год. Фото Людмилы Безруковой  

Из интереса к полюбившейся ему «Телеге» специалист по квантовой электронике провёл полноценное литературоведческое исследование. Выяснил, что песни Беранже Пушкин знал, но «в явном виде» их не переводил. И те его стихи, основой для которых служили произведения зарубежных авторов, всегда превосходили оригиналы. Сопоставил даты написания «Ямщика» и «Телеги». Что оказалось непросто. В большинстве сборников Беранже, в изобилии имеющихся в российских библиотеках, «Ямщика» вообще не было. Как предположил Александров, потому что это стихотворение «не относится к революционно-бунтарским, благодаря которым поэт оказался в чести у советской власти». Пришлось досконально изучать биографию автора. Выяснил, что искомый текст был написан французом на склоне жизни, по-видимому, к 60-летнему юбилею. То есть, уже после гибели Пушкина. И если кто у кого его и позаимствовал, то Беранже у Пушкина, а не наоборот.

«Ай, да физик!» — слушая Евгения Борисовича, восклицала я мысленно. Впрочем, зная, что имя ему родители дали «под влиянием Онегина», который, как и Александров-младший, «родился на брегах Невы», этому не удивляешься.

«По жизни я критикан, — говорит он о себе, — как и Салтыков-Щедрин, который тоже занимался разоблачительством. С возрастом стал особенно ценить его».

Действительно, о чём или о ком не спросишь учёного мужа Александрова, будь то наука во всех её разновидностях, коллеги-физики или люди из иных сфер деятельности, непременно «разберёт по косточкам».

Пушкинская «Телега», раз возникнув в нашем с ним разговоре, «остановилась» не сразу, несясь по литераторским мосткам, захватывая и вглубь времён, и вширь имён. Притормозила у братьев Стругацких, особенно почитаемых, если верить социологам с их опросами, у специалистов как раз точных наук.

 

— В молодости Стругацкими я, конечно, увлекался. Как все или почти все, — заметил Евгений Борисович без особого пиетета в голосе к авторам таких культовых произведений, как «Понедельник начинается в субботу», «Обитаемый остров», «Пикник на обочине» и множества других. — Но с годами пришло понимание, что это всё-таки не совсем литература. Скорее ­публицистика. К тому же, когда мой читательский стаж стал уже достаточно солидным, я обнаружил, что у Стругацких в их повестях и романах много заимствований из западной фантастики, практически недоступной большинству советских людей в те годы, когда они активно творили. Например, их знаменитый «Пикник на обочине», написан явно по мотивам Клиффорда Саймака.

— Общеизвестно, что у писателя Александра Дюма-отца, чей высокий рейтинг популярности неизменен на протяжении уже полутора веков, практически все произведения порождены «чьими-то мотивами».

— Там всё-таки иное. Идеи своих романов Дюма черпал преимущественно в низкопробной беллетристике, к тому же давних от него времён. А Саймак — один из отцов основателей американской фантастики ХХ века, считай, современный классик.

 

В своё время Евгений Борисович, прочитав практически всё, что вышло из-под пера Стругацких, взялся анализировать их творчество. Дотошность исследователя сказалась и тут. Нет, чтобы закрыть книгу и забыть, если не понравилась. А коль «зацепило», «носить», осмысливая, в себе или обсудить с друзьями. Он же взялся писать письма авторам, подробно анализируя каждый их роман, предварительно досконально им изученный. Судя по «Телеге жизни», в которой «дошёл до самой сути», обзоры эти могли быть весьма познавательными с точки зрения литературоведения.

Но вмешалась проза жизни и, хоть и критиканский, но миролюбивый характер академика. Не имея адресов ни старшего, москвича Аркадия, ни младшего, ленинградца/петербуржца Бориса, оставлял письма к ним у себя. Без адресата они всё же не остались. Сын Кирилл читал их тайком от отца и с немалым интересом, открывая для себя «других Стругацких», а заодно и зарубежную научную фантастику. О чём признался родителю, будучи уже сам отцом семейства.

Сын, к слову, «семейной» профессии Александровых изменил. Видимо, «наелся» физики в детстве. Окончил биофак СПбГУ. Год поработал в Институте цитологии РАН, потом уехал в США поступать в аспирантуру. Уже в Америке переучился на молекулярного генетика…

Литература стала второй после физики «большой страстью» Евгения Александрова. Была ещё одна — музыка. Как он уточняет: всякая — и классическая, и современная, включая джаз, поп, рок. Регулярно бывал на концертах в Консерватории. Собирал пластинки с записями великих исполнителей. И даже породнился (игра судьбы!) с известным композитором Софией Губайдулиной: один из пяти внуков академика женился на её дочери. «София Асгатовна приглашала меня на свои концерты, — говорит физик, — но предупреждала, что это «трудная музыка», так и оказалось». С возрастом его музыкальное хобби постепенно сошло на нет.

Заговорили мы с ним как-то о религии. Поводом послужила Библия, лежавшая на виду в его гостиной. Толстый том большого формата. Я потянулась к ней, открыла с разрешения хозяина, полистала. По закладкам среди страниц стало понятно, что пользуются ею регулярно. Не удивилась. Среди людей науки немало верующих. Мне всё чаще встречались как раз физики. В частности, на Валааме — как среди многочисленных паломников, так и принявших постриг. Иные пришли к Богу, будучи уже взрослыми людьми, с учёной степенью. Именно научные познания, по их словам, способствовали отказу от атеизма.

Евгений Борисович заметил мой интерес к Книге книг. Отодвинул её на дальний от нас край стола: «Это не моя Библия, а моей второй жены, она верующая. Сам я безбожник».

 

— Потому что выросли в СССР, где религия долгие десятилетия слыла «опиумом для народа»? Или родители были атеистами?

— Не в этом дело. А в том, что те рациональные знания, которыми я обладаю, находятся в глубочайшем конфликте с библейскими мифами, и автоматически их вытесняют.

— Однако многие факты из этих, как вы говорите, мифов подтверждаются. Всё больше исследователей из разных стран говорят о том, что «есть, есть Высший суд!»

— Да бросьте! Просто мода сейчас такая в России, где религия стала частью государственной политики. Может, и правильно. Человеку надо иметь какую-то внутреннюю опору, за что-то держаться.

— Вы за что держитесь?

— У меня подобной необходимости нет. Как говорил Ламарк, не нуждаюсь в этой гипотезе. Существует такая позиция: малые знания приводят к атеизму, а глубокие — к Богу. На самом деле многие знания приводят к утверждению Сократовского «знаю, что ничего не знаю». Очень много чего остаётся неизвестным науке. В частности, до сих пор непонятно, что представляет собой жизнь как таковая. Как она возникла на Земле. Но это не основание верить в некую Высшую силу, управляющую людьми, событиями.

 

Вопросы веры, слово за слово, вывели на тему вещих снов. В моей жизни они случались не раз. Самый трагичный, которому я не поверила, боялась верить, отметала саму мысль о возможности того, что он может сбыться, связан с уходом мамы. В 2000-м году в одну и ту же ночь с четверга на пятницу (в точности по старинному завету: «с четверга на пятницу / гляжу на сумятицу…») и мне и ей приснилось, что уйдёт она ровно через три недели, 1-го декабря. Так и случилось. Рассказывая об этом Евгению Борисовичу, уточняю: ничто беды не предвещало, никаких предчувствий не было. Соответственно и мыслей. То есть, на подсознание не давило. Откуда тогда всё?

Он выслушал меня, не перебивая, лишь время от времени покачивая головой и скептически улыбаясь, мол, ну-ну, слышал не раз, и остался при своём — мир материален. Когда я, высказавшись, замолчала, заметил:

 

— Я как-то обсуждал с сыном эти модные вещи: «тоннель», «свет», сны, ещё что-то. Он сказал: «Когда выключаешь компьютер, там тоже сначала что-то сжимается, куда-то летит. Конструкция одна и та же». Он тоже, как и я, материалист.

 

Потом вспомнил академика Наталью Бехтереву.

Внучка знаменитого психиатра Владимира Бехтерева, предлагавшего в 1920-е годы исследовать мозг великих людей, чтобы в дальнейшем выращивать гениев, Наталья Петровна создала собственную научную школу, известную на весь мир. При этом в отечественном академическом сообществе слыла «нетипичным учёным». В зрелые годы уверовала в экстрасенсорику, жизнь после смерти. Занималась диагностикой мозга, считая его «наисложнейшим объектом во Вселенной», органом, «независимым от тела человека».

Академик Наталья Петровна Бехтерева 

«Я допускаю, что мысль существует отдельно от мозга, а он только улавливает её из пространства и считывает. Мы видим многое, что не в состоянии объяснить», — говорила она мне в начале 2000-х. Я звонила ей с просьбой о комментарии. Готовила в тот момент газетную публикацию об очередной реформе отечественной медицины, затеянной правительством РФ. Как все преобразования постсоветского времени вызывала она не столько надежду на улучшение дел, сколько тревогу за будущее медиков, пациентов, клиник, стационаров и т.д.

Как часто случается, когда говоришь с человеком мыслящим, глубоким, к тому же профессионалом в своём деле, коснулись мы с Натальей Петровной, обсуждая очередную масштабную реформу, и других тем. Незадолго до этого у неё вышла книга «Магия мозга и лабиринты жизни», которую я как раз читала. В ней много примеров того, с чем и мне приходилось сталкиваться в реальности.

Рассказала Бехтерева, что и у неё не раз бывали «говорящие» сны. Она долго относила их на счёт воображения, эмоций, расстроенных чувств. Прощаясь, попросила меня записывать те свои сновидения, которые запомнились, сбывались.

Много позже в интервью с её сыном, тогда директором Института мозга человека Святославом Медведевым, я услышала от него: «Материалистам невозможно объяснить то, что они сами не могут пощупать, понюхать, взять в руки, подержать. Что не поддаётся неким стандартам, раз и навсегда вбитым в голову человека. А именно — что всей его психической деятельностью управляет вот эта студнеобразная материя, под названием мозг, которая «питается» из Космоса, как не без оснований предполагала Наталья Петровна».

С академиком Бехтеревой академик Александров встречался на сессии отделения физиологических наук РАН, когда она выступала там с обстоятельным докладом об итогах эксперимента доказывающего, на её взгляд, способность видеть без участия глаз исключительно «за счёт сверхспособностей мозга».

 

— Я на той сессии вместе с академиками Гинзбургом и Кругляковым выступал её оппонентом, — вспоминает Евгений Борисович. — Она безоглядно веровала в россказни и демонстрации некоего «профессора», который предъявлял публике слабовидящих детей, якобы умеющих читать с завязанными глазами. Ну, не бред? Потом какое-то время следил за её сообщениями о так называемых экстрасенсах, в трюки которых она тоже уверовала. Наслушался баек о её поездке, как она говорила, «на поклон к бабе Ванге». Затем о том, как «взвешивала душу»…

 

В общем, досталось от него Наталье Петровне.

Основательно «прошёлся» председатель общественной комиссии РАН и по некоторым другим научным знаменитостям разных лет. Вспомнил о Константине Циолковском. С трудами основоположника теоретической космонавтики будущий академик познакомился, когда ещё был ребёнком. Воздухоплавание, ракеты, космос — в 1930-1950-е годы — это увлекало не одно поколение советских людей. Многочисленные книги и фильмы о «простом школьном учителе из Рязани», издававшиеся миллионными тиражами, добавляли «масла в огонь», медленно, но верно возводя Циолковского в ранг кумиров советских людей. Публиковались при этом далеко не все его труды. О некоторых, посвящённых, например, общественному устройству, религии, известно стало лишь в перестроечные годы.

У Евгения Борисовича и тут своё мнение:

 

— Когда я был мальчишкой, я всё знал про Циолковского, про полёты на другие планеты. Повзрослев, перечитал многие его работы. И мне стало совершенно ясно, что он не сыграл и не мог сыграть хоть какую-нибудь значимую роль в космических делах. Общеизвестный факт: реактивный принцип движения, которому он посвятил немало своих трудов, был известен за тысячи лет до нашей цивилизации. А его формула определения скорости, которую развивает летательный аппарат под воздействием тяги ракетного двигателя, над которой он долго думал, элементарна до неприличия. Нам предложили, помню, вывести её в качестве упражнения по математике на первом курсе института. Все справились без проблем. Просто из Циолковского сделали национальную икону. Меня за такие мои высказывания однажды подверг поношениям академик Маров, «заведующий» культом Циолковского. Для России всегда было характерно иконотворчество. Много переоценённых фигур.

 

Скепсис вызвали у меня его отзывы о коллегах. Сказала ему на это не без иронии: «Вас послушать, так круг великих учёных Отечества сократился до одного Евгения Александрова» (то есть до него самого). Улыбнулся в ответ: «Нет, конечно!» И добавил:

 

— Я глубоко ценю Менделеева и считаю, что он сильно недооценён. У него был замечательный, необыкновенно универсальный, глубокий ум, крайне плодотворный. Дмитрий Иванович был по-настоящему великим россиянином. Он немало сделал для своей страны. Как и Ломоносов, который многое предвидел. Хорошо чувствовал, например, молекулярную физику, когда писал про «коловратные движения молекул». Он как будто видел всё... Много было в России талантливых учёных!

 

Ну, слава Богу!

 

Все тексты Людмилы Безруковой в «Этажах»

Людмила Безрукова — журналист, публицист, литератор. Живёт в Санкт-Петербурге. Автор книг «Рецепты красоты Эдиты Пьехи», «У ангелов в плену», «Золотые имена петербургского спорта» и некоторые др. Печаталась в литературных и общественно-политических журналах.

13.04.20233 762
  • 2
Комментарии

Ольга Смагаринская

Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»

Павел Матвеев

Смерть Блока

Ольга Смагаринская

Роман Каплан — душа «Русского Самовара»

Ирина Терра

Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»

Ирина Терра

Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»

Елена Кушнерова

Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже

Эмиль Сокольский

Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца

Михаил Вирозуб

Покаяние Пастернака. Черновик

Игорь Джерри Курас

Камертон

Елена Кушнерова

Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»

Людмила Безрукова

Возвращение невозвращенца

Дмитрий Петров

Смена столиц

Елизавета Евстигнеева

Земное и небесное

Наталья Рапопорт

Катапульта

Анна Лужбина

Стыд

Галина Лившиц

Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder

Борис Фабрикант

Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»

Марианна Тайманова

Встреча с Кундерой

Сергей Беляков

Парижские мальчики

Наталья Рапопорт

Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи

Уже в продаже ЭТАЖИ 1 (33) март 2024




Наверх

Ваше сообщение успешно отправлено, мы ответим Вам в ближайшее время. Спасибо!

Обратная связь

Файл не выбран
Отправить

Регистрация прошла успешно, теперь Вы можете авторизоваться на сайте, используя свой Логин и Пароль.

Регистрация на сайте

Зарегистрироваться

Авторизация

Неверный e-mail или пароль

Авторизоваться