Если бы я не знала Галю Моррелл лично, то решила бы, что она — героиня какого-то приключенческого романа. Я была уверена, что люди, подобные ей — отважные полярные исследователи, мореплаватели, первооткрыватели, остались где-то в прежних эпохах, а сейчас таких просто не бывает.

Роман Гали Моррелл с Арктикой начался еще тридцать лет назад, когда она работала спецкором газеты “Правда”. С тех пор она была организатором и участником множества полярных экспедиций, а несколько лет назад и вовсе оставила свою обеспеченную жизнь на Манхэттене и теперь почти все время проводит в Гренландии и на российском севере. Эта красивая, хрупкая с виду, но бесстрашная женщина ходит в экстремальные экспедиции по северным морям, танцует босиком на снегу, передвигается на собачьей упряжке, понимает язык айсбергов, любит спать в изумрудном мху на арктических скалах и умеет варить суп из кишок белого медведя, только что съевшего кита.

Галя Моррелл — писатель, художник, путешественник, режиссер, мультимедийный художник, работающий в жанре зрелищного перформанса на дрейфующем морском льду. Это не просто эпатаж, через свои проекты Галя пытается сохранить наследие Арктики, которое очень скоро может исчезнуть с лица Земли.

Она живет так, словно пишет увлекательный приключенческий роман на основе древних северных мифов.

Галя, ты журналист, полярный исследователь и путешественник, мультимедийный художник, фотограф, танцовщица, список можно продолжить. Кем ты сама себя ощущаешь?

Одна моя подруга, виртуозная пианистка Елена Кушнерова, сделавшая со мной несколько проектов в Гренландии, однажды сказала: «Людей, обладающих многочисленными способностями, немало. Что тебя отличает от всех остальных, это то, что у тебя есть главный жанр — твоя собственная жизнь. По-немецки это называется Lebenskünstler. Иными словами, «некто, кто проживает жизнь как произведение искусства».

Нужно ли искать в твоем детстве истоки любви к приключениям и даже экстриму?

В детстве я вела себя, скорее всего, как мальчишка — сорви-голова. Я была забиякой, в моих руках всегда были ножи, рогатки, лук, стрелы. Я лазила на очень высокие деревья и могла там попросту жить. С раннего детства я научилась хорошо плавать и переносить холод. Моя бабушка, жившая на севере, заставляла меня в январе купаться в проруби. Я мечтала вырасти и стать биологом, а позже путешественником. У меня была страсть — беспозвоночные пресмыкающиеся, о них я знала абсолютно все. В возрасте девяти лет я читала университетские учебники, и у меня по всему дому стояли террариумы с ящерицами, жабами и лягушками.

А каждую ночь, в летнее время, я ставила будильник на два часа, чтобы не пропустить рассвет. Вообще, никому в жизни этого еще не рассказывала. Мои бабушка и дедушка спали, а я выходила из дома и отправлялась на болота. С собой у меня были сачки и всякие приборы. Хождение по болотам — это опасная вещь, сродни хождению по дрейфующему льду. Ты оступился, сделал неправильный шаг, и все. Но меня настолько поражала и привлекала эта неровная поверхность, которая постоянно движется под тобой, и все зависит от того, как ты перешагнешь с кочки на кочку. В эти минуты мир просыпался и открывался солнцу. Это, наверное, одни из самых божественных моментов, которые были в моей жизни.

Ты выросла в довольно обеспеченной и привилегированной семье, закончила престижный МГИМО и затем работала в самой главной газете СССР «Правда».

Мой отец был руководителем аппарата премьер-министра, со всеми вытекающими обстоятельствами — государственная дача, машины, шоферы, повара и прочее. Но я почти не жила со своими родителями, они были слишком заняты. Меня воспитывали бабушки и дедушки. С одними я жила в Москве, у других проводила каникулы на Севере. В МГИМО я училась на журналиста, но в то время журналистике в МГИМО не обучали. Мы проходили стандартную программу будущих дипломатов, и, конечно, у нас было развито военное дело. После старших курсов я работала год в посольстве в Испании и попробовала себя в официальной дипломатии, в которой очень быстро разочаровалась. А потом вернулась в газету «Правда», для которой писала с шестнадцати лет. До этого я работала на радиостанции «Юность», где однажды мой репортаж услышал начальник военного отдела газеты «Правда» Тимур Гайдар, сын Аркадия и отец Егора Гайдара. Его заинтересовала моя тема, и он отправил меня в командировку уже от «Правды».

Так я стала юным военным корреспондентом «взрослой» газеты, ездила по гарнизонам, колесила по всей стране, одновременно обучаясь в МГИМО. И это было моей настоящей школой, потому что в то время в «Правде» работали такие мэтры как Айтматов — люди, у которых я могла учиться.

Ты происходишь из семьи коми и поморов, этим, наверное, объясняется твоя тяга к Северу?

Дедушки и бабушки часто рассказывали мне невероятно интересные сказки народов Севера, которые они сами помнили еще из своего детства. Мир в них был совершенно другим, чем тот, что я видела своими глазами в Москве. Он был волшебный, сказочный, полный невероятной гармонии, которой не хватало в реальной жизни моего детства. В этом мире не было границы между животными и людьми, жизнью и смертью, светом и мраком.

В одну из очередных командировок Тимур Гайдар отправил меня в Салехард. И там я вдруг поняла, что нахожусь недалеко от того места, откуда происходит род одного из моих дедушек. В ту поездку я познакомилась с семьей кочевых коми, и для меня словно открылся совершенно иной мир! Тот самый мир, который до этого я знала лишь как сказочный. Эта поездка изменила мою жизнь. Я пропутешествовала тысячи километров с ненцами, чукчами, эвенками, юкагирами, якутами. В те времена в СССР был такой газетный жанр, который редко трогали цензоры: жизненные истории, не связанные с политикой и идеологией. Про это я и писала.

Так что, мой роман с Арктикой длится уже более тридцати лет.

Твоим вторым мужем стал американский летчик, впоследствии занявшийся успешным бизнесом, а ты неожиданно стала матерью шестерых детей: двух своих и четырех от первого брака мужа. Я знаю, что ты была очень вовлечена в их жизнь, но чем еще ты занималась, живя между Норвегией и Нью-Йорком?

Основная часть моего свободного времени уходила на арктические экспедиции. Это было моей страстью. Вместе с другом, Дмитрием Шпаро, первым в истории человеком, дошедшим на лыжах к Северному полюсу, мы организовали немало проектов, в том числе для детей-инвалидов. Мы с Дмитрием всегда верили, что приключения — не только для сильных и спортивных людей, но и для тех, кто лишен зрения или слуха, у кого сломан позвоночник или нет ног.

Дмитрий был революционером: он задумал марафоны через всю Россию для инвалидов в те времена, когда все еще смеялись над этой затеей. Благодаря ему, российские инвалиды поднялись на вершины Килиманджаро, Мак-Кинли и Казбека, пересекли ледяной купол Гренландии. Никто потом не смог это повторить.

Об одном нашем, совершенно фантастическом проекте, который случился почти двадцать лет назад, мало кто знает.

В той экспедиции, которая длилась два месяца, участвовали двадцать детей, из них пятеро моих, за исключением младшего сына Кевина, который был еще слишком мал и остался дома. Мы поднялись на Эльбрус и впервые в истории очистили его от мусора! Работать приходилось топорами, мы рубили лед, потому что мусор, конечно, был замерзший. В общей сложности, спустили в долину семь тонн мусора на своих плечах. Моим детям было подчас очень непросто. Дмитрий Шпаро относился к ним как к опытным взрослым полярникам.

Не могу забыть один эпизод. Внезапно, на высоте 4000 метров, где стоял наш лагерь, налетел снежный буран. Погода была просто ужасная. И у моих детей, Шона и Сержа, снесло палатку. Они пытались поставить ее обратно, промокли насквозь. Шону было двенадцать, а Сереже девять с половиной. Вместе с нами в экспедиции принимала участие представитель Госдумы, председатель комитета по экологии, Тамара Злотникова. Ей, как важному человеку, выделили на ночь бочку, что в условиях северных экспедиций гораздо лучше палатки, в ней теплее и может поместиться четыре человека. Конечно, когда Тамара увидела несчастных детей, лишившихся палатки, она сказала: «Шон, Сережа, идите в бочку! Давайте мы высушим ваше белье, а утром поставим палатку». Так они и сделали. Было уже, наверное, за полночь, когда в бочку ворвался совершенно разъяренный Дмитрий и начал кричать на Тамару, потому что, по его мнению, это было нарушением всех правил — дети были членами экспедиции, и они должны были поставить обратно палатку, все высушить, закрепить, а не прятаться в бочку. И он выгнал их обратно на снег, в эту страшную непогоду, и заставил сделать все то, что они обязаны. Мы с Тамарой до утра проговорили и решили, что Дмитрий поступил неправильно. Но вот прошло уже двадцать лет, и Шон стал одним из лучших летчиков-истребителей в Норвежских Королевских ВВС. Сейчас он живет в Америке, в Техасе, и учит молодых пилотов. Вот мы вчера как раз с ним разговаривали и вспоминали эту ситуацию, и он сказал: «Ты знаешь, если бы не тот случай, не знаю, по какому пути пошла бы моя жизнь. Потому что все было так расслаблено и хорошо. Но только через такие ситуации ты понимаешь, что иногда нужно взять свою волю в кулак и идти вперед. Несмотря ни на что».

Как ты познакомилась с эскимосом Оле Йоргеном Хаммекеном, мужчиной, который стал твоим партнером по жизни и различным проектам?

За это я должна быть благодарна своему сыну Кевину. Он с ранних лет занимался искусствами, в том числе, классическим балетом. Выступал во многих спектаклях офф-Бродвей, например, танцевал роль аленького цветочка, растущего на мусорной свалке в ультрасовременной постановке. Когда в Нью-Йорк приехал Дмитрий Шпаро, мы его пригласили на спектакль, и узнав, что Кевин каждый вечер изображает аленький цветочек, он пришел в ярость! «О чем ты думаешь?!» — сказал он мне. А все потому, что Кевин буквально вырос у Дмитрия в рюкзаке, во время наших экспедиций он использовал его как дополнительный груз. Он мечтал, что когда Кевин вырастет, то станет настоящим полярным исследователем. Дмитрий тут же решил отправить Кевина на лето в Арктику в качестве юнги. Это была кругосветная экспедиция в маленькой открытой лодке с тремя эскимосами, которым был нужен помощник на русский отрезок пути. Одним из этих путешественников был Оле Йорген, мой теперешний муж, с которым Кевин познакомил меня в 2006 году, когда они оба приехали после экспедиции в Москву.

Оле говорит, что наша встреча была любовью с первого взгляда, ну а я на тот момент была благодарна ему как мать за то, что сын вернулся из путешествия живым. Оле тут же пригласил меня в Гренландию, но поехать я смогла только когда Кевин, самый младший, закончил школу и уехал учиться в университет. Все другие дети уже жили самостоятельной жизнью, мой муж был в постоянных разъездах, и я осталась в Нью-Йорке одна.

Семья Оле Йоргена Хаммeкена в Гренландии — примерно, как семья Кеннеди в Америке. Возможно, это самая знаменитая семья, которая когда-либо была в истории этой страны. Дедушки и бабушки Оле были премьер-министрами, культурными деятелями, изобретателями, в их честь названы многие улицы в столице и другие места в стране. В подростковом возрасте Оле отправили на учебу в Данию, он выучился на адвоката, но потом решил вернуться на родину, хотя мог бы жить обеспеченной и нормальной жизнью в Европе. Он всегда мечтал заниматься путешествиями по Арктике, быть полярным исследователем.

В 2012-м году вы с Оле совершили первую совместную экстремальную экспедицию на моторной лодке и прошли четыре тысячи километров среди дрейфующих льдов, без еды, в суровых погодных условиях. Это путешествие стало началом вашей любви?

Когда я была маленькой, у нас с братом почти не было игрушек. Но я помню набор из маленьких фигурок-кукол разных национальностей. Брат забрал себе все эти фигурки, а мне оставил лишь одну куклу — мальчика-эскимоса. Я с ним никогда не расставалась, а когда ложилась спать, разговаривала с ним и мечтала, как было бы хорошо встретить такого мальчика в реальной жизни. Потом эти фигурки сгорели при пожаре, но знала ли я тогда, что познакомлюсь с настоящим эскимосом и полюблю его. Самое интересное, что когда Оле показывал мне потом свои детские фотографии, я поняла, что на них он очень похож на ту мою куклу из детства. А ведь на этих фотографиях он был снят примерно в то же время, когда я играла со своей заветной игрушкой.

За пять месяцев до этого путешествия у нас была экспедиция на собачьих упряжках, и мы попали в большую снежную бурю. Нас было пять человек в палатке, это даже не палатка была, а две собачьи упряжки, поставленные рядом, и соединенные покрывалом.

Я была единственной женщиной, и мы с Оле лежали в палатке настолько близко, что он меня во сне, а может быть и наяву, я до сих пор не уверена, поцеловал. После этого он со мной три дня не разговаривал, такой он стеснительный. На тот момент мы оба были в семейных отношениях.

Наша экспедиция по Северному Ледовитому океану длилась два месяца. Мы решили добраться до самых отдаленных поселений эскимосов, полностью оторванных от цивилизации. Там еще сохранился старый уклад, а добраться до них можно лишь на маленькой лодке, без обогрева, туалета и прочих благ.

Во время пути мы охотились и рыбачили. Обычно с водой в таких экспедициях проблем нет. Но из-за перемены климата в тех местах, которые всегда считались арктической пустыней, начались непрекращающиеся ливневые дожди. И эти чистые ручейки, которые текут с гор, внизу превращались в страшные мутные потоки. Извлечь из них воду было сложно. У нас была маленькая открытая лодка, берег вокруг очень каменистый, и причалить мы не могли, потому что лодку при таком шторме разбило бы о камни. Иногда мы по пять суток находились на воде, собирали дождевую воду для питья. Мы ловили рыбу, ели ее сырую, ложились обратно на дно лодки, закрывались синим брезентом и лежали, рассказывая друг другу всякие истории.

В течение стольких дней, в такую страшную непогоду, мы лежали с Оле на дне этой лодки, прячась от ливня, нас захлестывали ледяные волны, и мы стали настолько близки, словно срослись телами, как два организма срастаются в одно. После этой экспедиции мы поняли, что хотим быть вместе.

Страшно было вспоминать обо всем этом, когда экспедиция закончилась. Но когда ты находишься непосредственно там, в экстремальных условиях, страх рассеивается. Будучи наедине с природой, где всюду смерть, ты начинаешь понимать, что, на самом деле, нет границы между жизнью и смертью. Ты осознаешь, что принадлежишь чему-то целому, что ты — часть природы, и тебе уже не страшно.

Тем не менее, рука Оле постоянно была на курке, потому что белый медведь мог в любой момент залезть в лодку, их там было огромное количество. А у меня при себе был перцовый баллончик. По моему опыту, это срабатывает лучше, чем ружье.

Ты хочешь сказать, что не раз встречалась с медведем?

Конечно! Много лет назад я жила в маленькой деревне в Канаде, это было еще до развала Советского Союза. Я была беременна Кевином, и это был тот день, когда я впервые ощутила, как он начал двигаться. Деревня была совершенно пустая, потому что летом все уезжают в лагеря, охотиться на оленей. Я шла, думая о ребенке — о том, каким он будет. И вдруг, подняв глаза, увидела перед собой белого медведя. Нас разделяла лишь траншея с мусором. Медведь стоял и смотрел на меня. За годы в Арктике я очень хорошо изучила привычки белых медведей. Я знала, что он может прыгнуть из положения сидя на семь метров вперед. И вот он был передо мной, а у меня при себе не было ружья и даже перцового баллончика. Мой ребенок, только что резво двигавшийся, замер. Похоже, он испугался прежде, чем испугалась я. А дальше в одну секунду в голове пронеслось все, что я знала про белых медведей. Я осознавала, что мне надо дождаться, пока он сделает первое движение, которое, скорее всего, будет незаметным. И он его сделал. A я повторила за ним. Он смотрел на меня, и вдруг опустил голову. И я сделала то же самое. Я словно говорила ему, что я не угроза. Однако, я могла стать его добычей. Меня спасло, что в помойке была еда. А дальше я начала очень медленно, маленькими шагами, идти назад, лицом к нему, и таким образом дошла до самой деревни.

Стоит ли вообще все это такого риска? Ради чего ты все это делаешь?

В моем понимании, конечно, стоит. Я убеждена, что любой человек приходит на эту землю ради чего-то. Есть люди, которые много полезного делают в городах. Но я не городской человек, большой пользы там от меня не будет. Мое предназначение — помочь сохранить этот исчезающий слой мудрости арктических народов, без которого обеднеет все человечество. Мне кажется, у меня это получается.

Ты уже прошла курс молодой эскимосской жены? Все научилась делать или еще нет? Знаю, что ты в буквальном смысле сломала зубы, грызя гранит этой науки.

В этой жизни я уже была пять лет женой ученого-биохимика, потом двадцать лет женой летчика-истребителя ВВС США, который позже стал бизнесменом. Сейчас же я осваиваю роль чум-работницы или эскимосской жены. Какие-то вещи уже научилась делать, но еще не все. Долго и мучительно училась жевать камики, сапоги своего мужа.

Когда ты находишься не дома, а в дороге, кто-то должен разжевать околевшую за ночь обувь. Это входит в обязанность жены. Камики нельзя хранить в доме, их вешают снаружи. Внутри помещения они испортятся, потому что сделаны из кожи морского зверя или белого медведя, которая не любит тепло. Я очень старалась. Сапог не влезал в мой рот. Я чувствовала себя как двоечница. Потом мне показалось, что я научилась, но не тут- то было! Я услышала ужасный звук и решила, что прокусила сапог. А на самом деле — сломала два зуба, и это был конец истории. После этого Оле купил cовременную машинку, которая жует камики.

Что еще? Эскимосская жена должна уметь разделывать зверя. Мне казалось, я хорошо знаю анатомию и биологию, всегда была отличницей, но когда разделывала свою первую нерпу, саданула ее по желчному пузырю и все испортила, оставила всех без обеда.

Еще нужно уметь построить снежный дом. Для этого надо найти правильный снег, потому что дом строится именно из него, а не изо льда. Когда ты путешествуешь и тебе надо где-то заночевать, а палатка у тебя плохая, ты можешь построить дом, потому что в нем будет намного теплее. Специальным ножом надо сделать большие кирпичи из снега, потом положить их друг на друга, сделать туннель и отверстие в стене, куда потом вставить свое перевозное окно. Это я делать умею.

Еще могу сварить очень вкусный суп из кишок медведя, только что съевшего кита, который еще не успел перевариться. А не так давно научилась делать деликатес кивиак. Ты забираешься с сачком на горы, где летает огромное количество птиц, садишься в расщелине и пытаешься их поймать. Девяностолетние старушки могут за час поймать сто двадцать птичек. А я за два часа поймала только одну! Но это было в начале моего обучения, сейчас я могу поймать десять штук за час. Потом ты сажаешь этих птичек в мешок из кожи нерпы, в которой остался жир. Завязываешь его и оставляешь там на четыре месяца, не забыв завалить камнями, чтобы медведь не съел. Деликатес, конечно, ужасно пахнет, но вкус у него бесподобный! Это словно медленно сваренное мясо, как делают в самых дорогих французских ресторанах. У меня даже слюнки потекли, пока я рассказываю.

Ты такая сильная, независимая женщина. И каково тебе быть эскимосской женой? Не очень феминистская роль, мне кажется. Тебя это не смущает?

Женщины в Гренландии очень независимые.

А необходимость жевать ботинки?

Это просто разделение труда, ничего страшного в этом нет. Меня же не заставляют прыгать с гарпуном киту на спину.

Я знаю, что ты периодически пьешь оленью кровь?

Если представляется такая возможность, обязательно пью. Пить ее нужно на голодный желудок, после трапезы она будет ядом.

Как возникла идея твоего знаменитого танца на айсбергах, почему ты исполняла его лишь в легком платье и разутая?

«Давай создадим маленький симфонический оркестр на льду, — однажды сказал мой друг, композитор и музыкант Джоэл Шпигельман. — И поставим балет, как ты пыталась сделать 20 лет назад на льду Канадской Арктики». Мы оба знали, что танцевать спектакль будут эскимосские дети. Но они не знали, что такое балет. Как им объяснить что это такое? Так же трудно, как и рассказать, что такое дерево. Ни того, ни другого они никогда не видели.

И вот, не долго думая, я одела маленькое белое платье, сняла унты и меховые носки, пошла босиком по льду и стала танцевать между айсбергами. Арктический Балет стал реальностью.

Потом из этого проекта у нас стали отпочковываться другие, в разных местах по всей Арктике. Например, мы учим детей создавать совершенно уникальные музыкальные композиции с использованием голоса человека, звуков животных и природы. Ведь даже лед можно использовать как музыкальный инструмент, потому что он имеет очень неровную структуру и издает различные звуки, если стучать по нему варежкой, голой рукой или палочкой.

Какими еще проектами, связанными с Арктикой, ты занимаешься?

Однажды мне пришла в голову идея, что льдины, вмерзшие между небольшими айсбергами, могут быть прекрасной сценой, на которой мы с местными детьми сможем устраивать спектакли и цирковые представления. А нужно всего лишь нарезать всяких цветных тряпок, сделать костюмы и маски, придумать постановку по старинным эскимосским легендам, которые там все любят и знают. Так в 1990-м году в канадской Арктике был создан Ice Circus — Цирк на Льду. В 2009-м году я вновь вернулась к этой идее, когда уехала в Гренландию. Мы и сейчас продолжаем эту традицию, в следующем сезоне собираемся сделать уже постоянный цирк на севере Якутии. Мы сотрудничаем с одной школой, которая называется «Арктика», в ней живут дети более пятнадцати различных арктических национальностей, и вот на базе этой школы мы создадим цирк. А второй такой появится на Чукотке.

В рамках проекта «Arctic Arts» (Арктические искусства) мы с Оле помогает художникам и всем творческим людям, живущим в Арктике. Стараемся найти мастеров, живущих в самых отдаленных и недоступных деревнях, устраиваем выставки и, по возможности, конечно, продажи их работ как в самой Гренландии, так и в крупных городах Европы.

А я под именем Cold Artist (Художник по имени Холод) пишу портреты этих художников, для того чтобы мир мог увидеть их лица. Моя последняя выставка Arcticanos — как раз об этом.

Через проект «Arctic Without Borders» (Арктика без границ) мы пытаемся облегчить передвижение всех народов Арктики из одной страны в другую, потому что сейчас там много искусственных границ, людям нужны визы, разрешения, им трудно навещать свои семьи. На протяжении тысячелетий люди свободно передвигались по Арктике, а сейчас родственникам сложно встречаться из-за бюрократических законов. Мы пытаемся с этим бороться, но не путем демонстраций и петиций, а через искусство — мы верим в его силу больше, чем в силу слова. И, как это ни странно, и в Москве, и в Вашингтоне, и в Оттаве наша организация была замечена.

Целью проекта «Avannaa» (Север) является организация различных экспедиций, которые происходят у нас круглый год. Мы посещаем самые недоступные поселения в Арктике, и пытаемся навести мосты между людьми, живущими в них. Кроме того, в рамках этого проекта мы пытаемся сохранить культуру и традиции коренных народов Севера. Когда я бываю в домах местных жителей, то вижу там настоящие музейные реликвии, которые через пару лет придут в негодность или будут выброшены! Например, фильмы, которые были сняты в сороковых годах прошлого века, фотографии, и вещи, сделанные художниками того времени. На основе этого я пытаюсь создать базу данных, некий живой архив. Я интервьюирую людей, записываю их истории. Проект называется «Арктиканос», я придумала это слово, чтобы объединить одним общим названием всех жителей Арктики. Мне кажется, что университеты, музеи, просто заинтересованные люди смогут потом воспользоваться этим невероятным пластом знаний, который очень скоро уйдет из нашей жизни.

В любых, за исключением очень экстремальных экспедиций, с нами путешествует большое количество людей. Когда это обычная экспедиция от деревни к деревне, мы всегда берем с собой детей, старейшин, художников, музыкантов. Это происходит, в основном, в Якутии. Мы путешествуем на собачьих и оленьих упряжках, на лыжах, на машинах или в ковше трактора, если это летом — туда помещается много человек. Дети, которые впервые покидают родную деревню, становятся послами своей маленькой родины, и с удовольствием рассказывают о ней в соседних поселениях. Но самое главное, что на протяжении всего пути они рисуют, лепят, сочиняют музыку, делают свои собственный fashion-shows на стыке многих арктических культур.

Как ты привыкла к холоду? Я слышала, ты рассказывала, что ледяная вода Арктики невыносима лишь первые семь минут, а потом организм к ней привыкает.

К холоду я привыкла еще с детства, я люблю его. Все свои ощущения ты сама можешь контролировать, ведь и к жаре можно привыкнуть и переносить ее, умеют же, например, йоги ходить по раскаленным углям. Но даже сейчас, после стольких лет жизни в Арктике, и с моей физической подготовкой, когда я опускаюсь в эту ледяную воду между айсбергами, телу поначалу очень больно, но лишь первые семь минут, во всяком случае, такую формулу лично я для себя вывела. Ледяная вода — самое лучшее лекарство, она лечит многие болезни, начиная от плохого настроения и заканчивая кашлем. Потому что в тебе мгновенно включаются все защитные механизмы, которые до этого спали. Происходит колоссальный всплеск адреналина, разгоняется кровь и лимфа, организм мгновенно промывается изнутри. Надо просто потерпеть боль первых семи минут.

Опиши свой обычный гренландский день. Где ты там живешь, в каких бытовых условиях?

Мы живем на севере страны, в деревянном домике, который хорошо отапливается. Хотя старые люди до сих пор жалуются, что их прежние жилища, сделанные из камня и земли, были теплее, потому что они обогревались жиром нерпы. В некоторых домах есть проточная вода и туалет, но в деревне, где мы живем, их нет. Имеется коммунальный душ, в котором можно помыться за десять долларов. А я просто каждый день обливаюсь холодной водой на улице или плаваю среди айсбергов.

Во время зимы мы большей частью спим. Не потому что такие ленивые. Эскимосы считают, что во время сна наш мозг продолжает работать, как компьютер. И люди там зимой любят спать, а в перерывах между долгим сном они много поют и рассказывают друг другу истории. Но зимой у меня много работы, конечно. Я пишу пейзажи, сочиняю музыку, работаю над другими проектами — весь постпродакшн делается именно в это время года. А летом совершенно иная ситуация. Мы почти не спим, потому что лето — время путешествий, и мы все время находимся в дороге.

Есть ли там магазины? И нет ли нехватки витаминов от скудного и однообразного питания?

Магазины есть, но ассортимент в них небогатый, и они не всегда открыты. Вот, например, весь прошлый декабрь мы ели одного и того же белого медведя. На завтрак, обед и на ужин. Нам просто достался большой кусок, и вот мы его ели, не переставая. Конечно, когда целый месяц ешь белого медведя, потом уже не можешь на него смотреть, даже если это и очень вкусно. Едим в основном, нерпу, тюленя, кита, рыбу, креветки. С овощами плохо. В Гренландии научились выращивать картошку — но, может, десять штук в год. И ее продают за безумные деньги в самых дорогих ресторанах Парижа и Сан-Франциско. Но это на юге. А мы с Оле сейчас думаем о собственной теплице на севере — ведем переговоры с учеными Колумбийского Университета. Если получится, это будет революция!

А вообще, морепродукты — колоссальный источник аминокислот и витаминов, у местных жителей и в девяносто лет роскошная кожа и волосы. Они не страдают артритом и артрозом. В Гренландии чистейшая вода в мире, ведь она приходит прямо из айсбергов.

Какая религия у гренландцев?

Вопрос сложный. В свое время туда пришли норвежские миссионеры, они хотели перекрестить викингов, которые там жили. Но выяснилось, что все викинги к тому времени уже вымерли, и миссионерам не оставалось ничего другого, как покрестить эскимосов. А эскимосы были любопытные и согласились, но при этом, они сумели сохранить все свои старые верования.

Гренландцы — христиане, по воскресеньям ходят в церковь, но при этом до сих пор соблюдают первобытные обычаи и традиции. Например, убив животное, надо напоить его из своего рта, чтобы у него не было жажды на том свете. Эскимос до сих пор верит, что его дедушка — это полярный медведь. Все это в них совершенно невероятным образом сочетается.

Что ты испытываешь, когда возвращаешься в Нью-Йорк после долгого перерыва?

Культурный шок. Меня поражает вся эта роскошь, которая, с моей точки зрения, совсем не нужна и не важна. Удивляет уровень консьюмеризма, люди постоянно что-то покупают и тут же это выбрасывают. И все здесь страдают из-за таких трагедий, которые достаточно мелочны.

Я совершенно не material girl. Посмотри, туфли, в которых я хожу, уже в дырках. Я ношу их с 2003 года и постоянно ремонтирую. У меня только два платья, ну, может быть, два с половиной. Но у меня есть все остальное, чтобы быть счастливой.

Чему научила тебя Арктика? И чем тамошние жители отличаются от нас, чему мы могли бы у них поучиться?

Арктика — лучший университет, в котором я когда-либо училась. Там ты понимаешь, что, лиши тебя кокона, в котором ты привык жить, и у тебя не останется ничего, кроме твоего тела и базовых инстинктов, благодаря которым ты можешь принять жизнь такой, какая она есть, и адаптироваться. Или не принять и умереть.

Жители Арктики умеют давать вещам новую жизнь, там практически отсутствует мусор. Все идет на переработку, из всего создается что-то новое. Это, в принципе, очень креативный и артистический подход к жизни. Легко сложить все отходы в пластиковый мешок, отнести вниз, где его положат в мешок побольше, а дальше все эти мешки поедут на общую свалку, а потом весь мусор приплывет к нам в Гренландию. Сколько раз, внутри медведя, мы обнаруживали гору пластика. И весь этот пластик приходит не из Гренландии, а из Нью-Йорка, Шанхая, Парижа и других «цивилизованных» столиц мира.

У жителей Арктики можно научиться стойкости, людям там каждый день приходится решать огромное количество разных проблем. Ты сам или члены твоей семьи могут в любой момент утонуть, уйти под лед, не быть вовремя спасены докторами, которые находятся далеко от многих поселений.

Мы можем поучиться их отношению к жизни. Они не чувствуют себя обиженными и обделенными, а счастливы, невзирая на трудные обстоятельства и суровую природу. Они умеют быть выше своей судьбы. А в больших городах мира каждый второй пребывает в депрессии. То его недолюбила в детстве мама, то он не видит смысла в жизни. Почти каждый житель мегаполиса посещает персонального психолога, который выписывает рецепт на таблетки — заменители счастья.

Расскажи немного о твоих планах и проектах на будущее?

Во время экспедиции National Geographic Оле сделал мне предложение на морском льду, рядом c заброшенным эскимосским селением. И тогда же он поставил условие, что свадьба может состояться только на вершине самой северной горы в мире, которая названа его именем — Hammeken Point. Оле был первым человеком, который ее открыл и покорил, это случилось двадцать лет назад. Мы уже три года пытаемся достичь этой горы, но три раза терпели неудачу: нашу маленькую открытую лодку затирало во льдах. А летний сезон очень короткий. Этим летом мы вновь собираемся предпринять попытку добраться до Hammeken Point — по другому маршруту.

Осенью я планирую показать выставку «Айсберги» в швейцарском Берне. Кроме картин, там будут мои скульптуры эскимосов, сделанные из мусора, который мы с якутскими детьми собирали на берегах реки Лены. Этой выставкой я хочу показать, во что превращается самый чистый остров, на котором нет никакой промышленности, и что ему грозит, если люди не будут бережнее относиться к природе и беречь экологию. А ближе к концу года собираюсь привезти в Нью-Йорк мои выставки «Айсберги» и «Arcticanos», а также «Аrctic Arts» — выставку-продажу изделий народного творчества жителей Арктики.

Совместно с Клубом юных исследователей, который создан в Нью-Йорке в рамках The Explorers Club, мы планируем первую в истории детскую арктическую экспедицию на Северный Полюс. Не подростковую, а именно детскую.

Не так давно я придумала еще один проект под названием Silk Ice — Шелковый Лед. Мне никогда не нравились наши навесы над собачьими упряжками, под которыми мы спим. И я придумала такой шелковый платок, который будет красиво cмотреться на плечах, а по мере надобности превращаться в домик. Шелк — прекрасный теплоизолятор, а летом он сохраняет прохладу. Я так горжусь, что в наших дорожных домиках стало тепло. Позже я обнаружила, что полярники 19-го века тоже использовали шелк в качестве материала для своих палаток. Так что, ничего нового я не открыла.

Поскольку я работаю и в Центральной Азии, и в Арктике, то вижу много одинаковых проблем, связанных с изменением климата и другими вопросами, и мне захотелось найти какой-то культурный мост, благодаря которому можно связать людей Центральной Азии и Арктики. Мы закупаем шелк в Азии, затем я рисую на нем картины: айсберги или портреты местных жителей. Такой платок не боится ветра и соленой воды.Ты можешь его обернуть вокруг себя, получится платье. Можешь надеть на голову или повесить на окно, если тебе нужна красивая штора. Либо сделать из него домик. Эти платки уже находятся в нескольких музеях и частных коллекциях, например у Альбера II, Правящего Князя Монако, — просто потому что он дружит с Оле. Князь приезжал в Гренландию полу-инкогнито, и Оле возил его по заброшенным эскимосских селеньям на собачьей упряжке. По дороге они останавливались в палатках и в домиках из земли и камней, разумеется, без проточной воды и туалета. Князь Альбер очень много делает для сохранения Арктики, трогательно относится к Оле, это именно он профинансировал постпродакшн фильма «Инук», в котором Оле сыграл главную роль — охотника за белым медведем, то есть, по сути, самого себя.

Совсем недавно в печать вышла твоя книга «Катя, папа и Северный полюс», основанная на реальных событиях. Что именно легло в ее основу?

В 2008-м году сын Дмитрия Шпаро, Матвей, вместе с другом Борисом Смолиным, совершили первую в истории экспедицию на лыжах к Северному полюсу в условиях абсолютной полярной ночи. Пару недель спустя после начала маршрута Матвей позвонил нам. Это случилось в рождественнскую ночь, и было просто невероятно. Потом он еще часто звонил, мои дети задавали ему вопросы, и он на них отвечал. И вот именно в тот момент у меня родилась идея книжки. Дело в том , что в Москве у Матвея была дочка Катя, которой в то время было пять лет. И я решила придумать разговоры папы и дочки, разделенных тысячами километров, про Северный Полюс. «Катя, папа и Северный полюс» была издана замечательным издательством Paulsen и продается сейчас в России.

Расскажи про свою книгу «Iceberg(s)/Айсберг(и)». Я знаю, что у тебя целая концепция, по которой ты сравниваешь людей с айсбергами и считаешь, что между ними немало общего.

Эта книга даже выглядит, как айсберг, она вся белая, на каждой странице написаны — имя айсберга, его координаты и сводка погоды на тот момент. Страницы нужно разрезать специальным ножом, как японские книги, и тогда вашему взору предстанут мои фотографии этих айсбергов. В книге есть еще один секрет — открывая ее в темноте и тишине, вы можете услышать звук тающего айсберга, такое легкое потрескивание. Книга получила несколько наград на больших книжных ярмарках.

Сейчас я пишу вторую детскую книгу, которая будет называться «Айсберг, который сошел с ума». Она тоже основана на реальной истории.

Ты ведь периодически совершаешь экспедиции из Гренландии на русский север? Есть ли большие отличия в жизни северных народов?

В чем-то они сильно отличаются, а в чем-то похожи. Люди все равно, даже если у них разные национальности и языки, понимают друг друга с полуслова. Качество жизни в Гренландии получше, чем на русском севере, но, с другой стороны, в восточной Арктике сохранилось гораздо больше культуры и традиций. Люди там более креативные.

Ты говоришь, что доверяешь своему телу больше, чем разуму?

Я доверяю своим инстинктам. Потому что рациональный ум, наверное, предложил бы мне заниматься чем-то другим. Может, посоветовал бы жить в Нью-Йорке и совершать другие полезные дела. Но я чувствую зов своего тела, потому что оно для меня, как музыкальный инструмент, как айсберг. Ум — это айсберг, большая его часть не видна, и только верхушка возвышается над водой. Мы исходим из того, что все, что мы делаем «логически», верно, забывая о том, что наш «верхний» ум — всего лишь производная от нижнего, состоящего из основных инстинктов. Мое тело со мной разговаривает и дает понять, что для меня лучше. Когда я его не слушаю, то попросту ощущаю себя потерянной.

Кажется, страхи тебе вообще неведомы. Это так или ты все же чего ты в жизни боишься?

Я боюсь за детей. Еще, наверное, боюсь, что наш мир катится в пропасть. Вот этого, скорее, боюсь больше всего — безумия, которое овладевает миллионами людей. Они не могут понять, что мир может быть совершенно иным, что в нем не должно быть ненависти. В Гренландии очень миролюбивые люди, и настоящие горизонты открываются у меня именно там. На Севере я узнаю больше про себя и про жизнь. В большом городе (Нью-Йорке, Москве, Париже) ты можешь пойти в музей, в галерею, увидеть, что думали о жизни другие люди и осознать, что стал богаче за счет их знания. Но это не мой выстраданный опыт, а мое собственное знание достигается трудным путем, как и у каждого человека. Это не значит, что я призываю всех отказаться от благ цивилизации и переехать в Гренландию. Каждый должен сам обрести себя и свое место в мире.

Беседовала Ольга Смагаринская

май, 2017

Фотографии из личного архива Гали Моррелл

Галя Моррелл — Cold Artist (Художник по имени Холод), писатель, художник, театральный режиссер и мультимедийный художник, работающий в редком жанре зрелищного синтетического перформанса на дрейфующем морском льду. Родилась в Москве, закончила МГИМО и до распада СССР работала в газете “Правда” специальным корреспондентом по Арктике.  В 1990 году, на севере Канады, основала пилотный проект Ice Circus — цирк на дрейфующем льду для детей и подростков, живущих в одной из самых отдаленных и труднодоступных поселений Арктики, проект в дальнейшем ставший международным. За тридцать лет организовала и приняла участие во многих полярных экспедициях. В настоящее время большую часть года  живет в северной Гренландии. Совместно с мужем, гренландским полярным исследователем, актером и педагогом Оле Йоргеном Хаммекеном, Моррелл основала постоянно действующую культурную экспедицию Avannaa/Север, проекты Arctic Without Borders/ Арктика без Границ и Arctic Arts/Арктические Искусства, основной целью которых является сохранение культуры и традиций малочисленных арктических народов.

www.galyamorrell.com

 

Ольга Смагаринская. Окончила факультет журналистики МГУ. В годы студенчества сотрудничала с различными (на тот момент еще советскими) изданиями. Жила в Чикаго, Лондоне, Сингапуре, в настоящее время обосновалась в Нью-Йорке с мужем и двумя детьми. Публикуется в Elle Russia, Elegant New York, Ballet Insider, RUNYweb.com, Этажи, Музыкальные сезоны.