Увидев однажды выступление легендарного мима Марселя Марсо, юный Григорий Гуревич влюбился в пантомиму сразу же и навсегда. Тогда было сложно представить, что через несколько лет он лично познакомится с известным артистом, и они станут хорошими друзьями на всю жизнь. Прервав успешную карьеру архитектора, Григорий создаст одну из первых в СССР профессиональную труппу пантомимы. Позже она станет частью театра другого великого актера, А.И. Райкина. Талантливый мим Григур снялся в нескольких известных советских фильмах, сотрудничал с М.Розовским над его знаменитыми спектаклями и рок-оперой.

Более тридцати лет Гуревич живет в Нью-Йорке, где продолжает свою творческую карьеру художника, скульптора, мима, преподавателя. Он участвует в выставках в Америке и в России, его картины находятся в государственных и частных коллекциях по всему миру. Созданные им книги хранятся в собраниях Метрополитен Музея, Эрмитажа, Нью-Йоркской публичной библиотеки, а скульптуры украшают вокзал в Ньюарке, банки и институты в США.

Совсем недавно Григур снова вышел на сцену после долгого перерыва, и как и сорок лет назад, в зале смеялись и искренне аплодировали не ведающим срока давности пантомимам.

Двухэтажный таунхауз-мастерская Григория Гуревича в пригороде Нью-Йорка — настоящий волшебный дом, в котором и должен жить художник: написанные им картины, фотографии Григура и Марселя Марсо висят вперемешку с масками, смешными, страшными, красивыми — хозяин дома всю жизнь рисует и клеит их сам. Краски, кисти, мольберты, подрамники, многочисленные книги по искусству и разные милые вещицы — этот дом хранит историю жизни незаурядного человека, и нельзя не поддаться чувству, что в его стенах должны быть какие-то тайны и мистика: вдруг из сундука вывалится ожившая кукла Пьеро или заскрипевшая дверь возвестит о приходе Коломбины...

В Советском Союзе не очень-то поощряли искусство пантомимы, тем не менее, в 60-е годы двадцатого века она стала популярна. Как к вам пришло это увлечение?

Закончив школу, я с блеском сдал экзамены в Мухинское училище и поступил на факультет «художественной обработки дерева и интерьер-дизайна». После училища меня взяли к себе на работу два знаменитых в Ленинграде архитектора, Катонин и Вакс.

Когда в 1961-м году в Ленинград приехал на гастроли знаменитый мим Марсель Марсо, мой отчим пригласил нас с мамой на его выступление. После этого я просто заболел пантомимой, и это был практически конец моей архитектурной карьеры.

Началось все с самодеятельности. Под впечатлением от пантомим Марселя Марсо я практиковался дома «шагу на месте» между двумя стульями и другим его трюкам, а потом сочинил целую программу. Тогда не было никаких видео и пособий, я все делал по памяти и интуиции.

Пантомима привлекает меня своей ограниченностью. Попробуйте выйти на сцену и поговорите со зрителем два часа, не сказав ни единого слова. Что у вас получится? Отсутствие слова, как разъяснительного компонента в театре, потрясло меня. В детстве и юности у меня был не очень удачный опыт участия в драматических постановках, а пантомима по своей сути мне оказалась ближе.

В те годы можно было где-то учиться пантомиме?

Поначалу я не знал, что во Дворце культуры Ленсовета уже существовала студия пантомимы Р. Славского, но когда я позже туда пришел, он меня, видимо, по каким-то своим личным причинам, не принял. Так что, на первых порах я учился всему сам, и однажды, когда у меня уже была готова собственная программа, мой друг Гарик, занимавшийся в драмкружке, позвал меня на их выступление в одном госпитале. Принимали меня очень хорошо, успех вдохновил, и я предложил Гарику заниматься вместе со мной пантомимой. Наш с ним первый номер назывался «Дуэль».

Руководитель студии пантомимы, Славский, часто ездил в Москву, и когда его не было, я все же приходил туда заниматься. Все, кто там тогда учились, стали впоследствии знаменитостями в разных областях искусства.

Ваше детство пришлось на блокадные годы в Ленинграде. Расскажите немного подробнее про вашу семью.

Я родился и вырос в Ленинграде, моя мама была юристом, а отец — достаточно известным архитектором. Думаю, мне достались его гены, я с детства рисовал, а в пятнадцать лет участвовал в художественной выставке в московском Манеже. Во время войны, когда нас, детей архитекторов, эвакуировали в Сибирь, с нами могли поехать только шестеро взрослых, моей мамы в списках не было, но она запрыгнула в идущий поезд и осталась со мной. В глухой сибирской деревне, а потом и на Урале, где папа в то время уже руководил строительством огромной плотины МИАСС, мы переждали войну. Вернувшись в Ленинград, оказались без жилья — нашу квартиру на улице Рубинштейна отобрал какой-то полковник. И мы, пока папа не получил комнату в огромной коммуналке, жили у его сестры в гостиной, спали втроем на диване. Потом родился мой брат, он младше меня на десять лет. Когда родители разошлись, в суде спросили, с кем я хочу остаться, и я выбрал папу, потому что считал, что мама предала его, влюбившись в другого.

Расскажите о том, как Марсель Марсо одной лишь фразой прервал ваши гастроли в Баку, и вы пошли за ним не на край света, но поехали в Москву.

Отчим в свое время учился у самого К.С. Станиславского, у меня даже есть фотография, на которой он запечатлен рядом с ним. У моего отчима были большие связи. Он не стал актером, а был антрепренером, создал популярные студии звукозаписи в Ленинграде, Москве, Ялте, Кисловодске. Его сотрудники с удовольствием помогали мне со звуковым и музыкальным сопровождением к моим пантомимам. Так что, они у меня выглядели вполне профессионально. На тот момент я уже стал нелегальным руководителем студии пантомимы Дворца культуры Ленсовета, вместо Славского, который переехал в Москву. Студия пользовалась известностью, в ней занималось уже около ста человек. Один из приятелей отчима пришел по его просьбе посмотреть на наши пантомимы и взялся помочь устроить нам концерты. И так я и трое моих друзей поехали на наши первые настоящие гастроли по Средней Азии сроком на полгода. 

Когда мы были в Баку, там с гастролями выступал и Марсель Марсо. Конечно, мы не могли упустить такой шанс и решили встретиться с ним. Набрались смелости и пошли в отель, где он остановился. К тому моменту мы уже были с ним знакомы, виделись в Ленинграде. Он сказал, что будет выступать в зале Чайковского в Москве и пригласил нас на свой концерт. Ну а мы сумасшедшие были тогда, молодые. Такой авторитет, сам Марсель Марсо, и предложил нам встретиться! Мы ни капли не сомневались и прервали свои гастроли. Помню, увиделись с ним в столице уже в гостинице «Пекин», там я сделал зарисовку его портрета, оригинал которого висит у меня дома, а ему подарил копию.

Каким был Марсель Марсо вне сцены?

Он был по-настоящему сильно влюблен в пантомиму. Если мы сидели в ресторане или в кафе, он все время какие-то мимические элементы включал в беседу. Марсель был простым, добрым и дружелюбным. Его юность была не простой, ведь он бежал из нацистской Германии, его родители и другие члены семьи погибли в концлагерях.

Конечно, он понимал, что мы продолжатели его творчества. Ему это было очень интересно и льстило. Он выступал во многих странах мира и был знаменит. Я уверен, что он был социалистом по своим убеждениям, хотя мы никогда не касались политических тем. Он приветствовал то, что произошло в России. Идеалы революции, свободы и равенства были ему близки, жизни-то он нашей настоящей, советской, не знал. Свои впечатления о стране он строил на основе реакции зрителей. Он мне говорил, что по сравнению с другими странами, в Советском Союзе его принимают лучше всего, культурный и духовный уровень наших зрителей он считал намного выше, чем в других странах. И, конечно, у него ко мне, как к руководителю студии пантомимы, было особое отношение.

Как вы попали в Театр Аркадия Райкина? Я знаю, что Аркадий Исаакович лично вывел вашу труппу на сцену в первый раз и представил публике.

Бросив гастроли в Баку, мы с друзьями вернулись в Ленинград и по совету Марселя позвонили Аркадию Исааковичу Райкину, и тот предложил нам встретиться. Райкин просмотрел нашу программу, я приготовился выслушать его мнение, а он и говорит: «Можете завтра выступать». Это был просто шок, я не мог в это поверить. Мы проработали в его театре три года, с 66-го по 69 год. Моя труппа состояла из восьми человек и называлась Театр пантомимы Григура. Григур был мой сценический псевдоним.

У вас была в театре полная свобода, никакой цензуры? Как сложились отношения с самим Райкиным?

Все свои пантомимы мы сочиняли и репетировали сами.

Как архитектор, я мыслил символами, и меня не интересовали подробности, как Марселя Марсо. У него пантомимы состоят из подробных действий. Я же создавал более концептуальные и абстрактные пантомимы.

Райкин был, как все великие и творческие люди, тщеславный и ревнивый. Со временем он потихоньку начал уменьшать количество наших пантомим. Мы работали у него в те времена, когда на сцене театра выступали Жванецкий, Карцев и Ильченков. Параллельно мы иногда давали представления и отдельно от Райкина, на других площадках, чем он был очень недоволен. Вообще он держал дистанцию, и на близкие дружеские отношения с нами не шел, хотя я и мог себе позволить с ним пошутить. Примерно в те же годы я сотрудничал с М.Розовским, мы вместе работали над спектаклем Театра Горького «Холстомер» и создавали мюзикл «Орфей и Эвридика», обе постановки были невероятно популярны.

А Слава Полунин? Он начал карьеру в то время, когда вы руководили студией при Дворце культуры Ленсовета? Он был вашим учеником?

Он не был моим учеником. Но он начал пантомиму в ДК Ленсовета примерно в то время, когда я уже уходил. Можно сказать, что он занял мое освободившееся место. Когда я ушел в Театр Райкина, администрация ДК Ленсовета была на меня страшно зла, потому что им было обидно потерять хорошую и уже известную группу, и вот тут пришел Слава, молодой и талантливый. И его тут же подняли на пьедестал, для него был повсюду зеленый свет.

Расскажите, как вы были «тенью» известного советского актера Олега Даля.

Мы с моим верным другом Гариком Гоцем пришли на просмотр на роль тени главного героя, Олега Даля, в одноименном фильме режиссера Надежды Кошеверовой. Меня утвердили, и Гарик, и вся моя группа, работавшая у Райкина, тоже снялись в этом фильме. Я, кроме этого, изготовил еще и маски для фильма. Ничего особенного в моей роли и моем участии в фильме не было, кроме того, что я изобрел метод накладывания черной краски на лицо. Основной гример Ленфильма, который работал над этим фильмом, не знал тогда эту технику и был просто в восторге. В фильме есть сцены карнавала, когда все пробегают по мосту, веселятся, шумят, прыгают, танцуют. И вот там участвует моя группа в моих масках.

Каким вам запомнился Олег Даль?

Он был своеобразным человеком, безумно талантливым и внешне привлекательным, что немаловажно для актера. Голубые глаза. Резкий и четкий взгляд. Совершенное знание русского языка. Произношение прекрасное, память великолепная. Способность импровизировать на ходу. Хороший рост и физическое сложение. Не секрет, что он слишком много пил и на этой почве часто безбожно срывал съемки, особенно, когда приобрел славу. Мы часто сидели рядом в автобусе на пути к съемкам, разговаривали. Он тогда начал встречаться с Лизой, девушкой, которую я тоже хорошо знал. Лиза жаловалась все время, что он постоянно пьяный. Очевидно, какая-то внутренняя неудовлетворенность у него была. Люди, которые достигают такого уровня, часто не видят дальше перспектив, теряют цель. И в пустые моменты жизни пьют, по старой доброй русской традиции. А фильм вышел успешный. Это была завуалированная сатира на Сталина.

К вам тоже пришла слава после фильма? Это был ваш первый опыт участия в кино?

Не думаю, что пришла известность. Я играл тень, я и был по-настоящему тенью. До этого я снимался в фильме-балете «Барышня и Хулиган», в котором также играла вся моя группа пантомимы. Там есть сценка одна небольшая, которую я поставил.

В фильме «Игрок» я играл крупье. Это очень маленькая роль. Режиссер и актер А.Баталов был просто в восторге от наших пантомим. И ему для «Игрока» нужны были проворные, пластичные руки. И вот, из-за рук он меня и взял. Это крошечный эпизод в начале фильма, если не ошибаюсь. Еще был фильм-балет «Гамлет» с Большим театром в Москве. Я играл в нем маленькую роль призрака.

Что вы делали, когда ушли из театра Райкина?

Мы оказались в пустоте. Я думал, что поскольку мы уже работали в театре Райкина, то стали востребованными профессионалами и без проблем найдем себе работу. Я обратился в Ленконцерт, и там собрали комиссию для нашего просмотра, на которой нас попросту зарубили, сказав, что мы делаем порочное, антисоветское искусство. Кроме того, оно слишком эротичное, что недопустимо в советском театре. И нам не разрешили выступать самостоятельно. Никакие провинциальные филармонии тоже не соглашались взять нас на гастроли. У нас были подозрения, что Аркадий Исаакович распространил слух о том, что мы не очень хорошая группа пантомимы, чтобы уволить нас по этому предлогу. На самом деле, расстались мы из-за совокупности разных личных причин.

Благодаря моему другу Вадиму Юрченкову, создателю Джаз-клуба в Ленинграде, нам удалось организовать поездки в Новосибирск и Куйбышев, и это были наши последние концерты. Потом настал перерыв без работы в полтора года. Я решил подождать, пока все мои бывшие актеры устроятся на работу, не хотел занимать их места. Потом Донат Мечик, отец Сергея Довлатова, создал эстрадную группу при музыкальной консерватории в Ленинграде и пригласил меня к себе. Я преподавал почти целый год пантомиму и движение. Зарабатывал всего пятнадцать рублей в месяц, был абсолютно без денег, но возвращаться полностью в архитектуру я уже не хотел, хотя иногда и подрабатывал. Еще начал самостоятельно изучать ювелирное дело, чтобы хоть как-то прожить. Но это было незаконно, в Советском Союзе запрещалось работать с серебром, золотом и драгоценными камнями. Папа взял мастерскую под свое имя как архитектор, там я и работал все с тем же своим давним другом Гариком. Мы должны были каждый раз перед уходом из студии все соскребать с паркета, до мелких пылиночек, чтобы серебро нигде не оставалось. Потому что если бы милиция обнаружила там остатки золота или серебра, нам бы сразу грозила тюрьма.

В итоге, вы решились эмигрировать?

Я сидел без денег, мы все, бывшие артисты пантомимы, находились в финансовой дыре.

В 76-м году я уехал в Америку. Добирался, как многие тогдашние эмигранты, через Вену и Рим, и там как раз и встретился с Марселем и его семьей. Он был счастлив, увидев меня, но и недоумевал, не понимал, почему я уехал из такого идеального места как Советский Союз.

В последний раз мы виделись с ним уже в Нью-Йорке, посетили Музей Гугенхайма, я угостил Марселя в кафе. Потом гуляли по городу, многие люди на улицах узнавали его. Он купил себе шерстяной свитер, потому что было прохладно,и мы пошли к нему в отель. Марсель тогда предложил мне сделать для него пантомиму, но я привык сочинять групповые пантомимы, а желания придумывать соло у меня не было.

Какие у вас были планы и мечты относительно жизни в Америке и как сложились первые годы эмиграции?

Конечно, я хотел создать свою студию пантомимы и заниматься творчеством. Приехал без знания языка и без денег, поначалу брался за любую работу, за копейки дни и ночи работал реставратором в антикварном, ювелирном, в рамочной мастерской, потом стал преподавать пантомиму, создавал несколько раз собственные группы, иногда у нас были провалы, иногда успехи, по-разному. С одной группой мы ездили на гастроли в Данию по приглашению известного мима Торбена Йетсмарка. Но в целом, увы, с пантомимой здесь ничего не получилось.

Уже через год после приезда, в 1977-м году, я участвовал в групповой выставке в знаменитой галерее русского искусства Э.Нахамкина. Отобранные им шесть моих картин были среди работ М.Шемякина, Э.Неизвестного и других именитых мастеров зарубежья. Все мои картины продались очень быстро, но на эти гонорары было трудно прожить.

Рисовал я всю жизнь, даже будучи на гастролях. Все картины советского периода остались в Ленинграде, ничего нельзя было вывезти. Даже музыкальные записи-сопровождения к пантомимам не смог увезти в Америку. С собой взял лишь одно кольцо и портрет А.И. Райкина, подписанный им самим.

В 1985-м году мы с учениками создали цикл из семи скульптур под общим названием «Пассажиры», которые с тех пор на постоянной основе установлены на Newark Penn Station в Нью-Джерси.

Я часто участвую в различных художественных выставках в России и Нью-Йорке. В марте 2016-го года в Русском музее в Петербурге на выставке «Цирк» была представлена моя скульптура «Клоун». А сейчас тоже в Петербурге, на другой выставке, находятся эта же скульптура и одна из моих книг.

Недавно вы выступали в спектакле американской труппы современного танца Carolyn Dorfman Dance Company с двумя своими пантомимами прошлых лет. Расскажите об этих миниатюрах. Какие чувства вы испытывали на сцене после 15-летнего перерыва от выступлений?

Одна из этих пантомим называется «Характеры». Там все просто и сложно одновременно. Я прячусь за ширмой в центре сцены, меняю маски и выхожу новым персонажем, пластически перевоплощаясь. Некоторые из этих масок, сделанных мною, как раз участвовали в съемках фильма «Тень».

Вторая пантомима «Зонтик» — тоже старый номер, бывший частью двенадцатиминутной групповой пантомимы, в которой играло много моих студентов. Идет дождь, дует ветер, и человек борется с упрямым зонтиком, который не слушается его и не хочет уходить со сцены. Это чисто развлекательные пантомимы.

Конечно, я с нетерпением ожидал своего выхода на сцену, хотелось поделиться со зрителем особенностью каждого характера, чтобы они могли ассоциировать себя с моими типажами.

Много пришлось репетировать накануне?

Это все живет во мне и не требует репетиций. Пантомима у меня в крови. Конечно, со светом и музыкой необходимо было поработать до спектакля.

Расскажите, в чем уникальность ваших арт-книг. Ведь они находятся в коллекциях и Эрмитажа, и Метрополитен Музея, и в различных престижных библиотеках. Кроме того, у вас был патент на конструкцию «волшебной» книги. Как вы ее придумали, откуда почерпнули идею?

Книгу «Отражения» я сделал полностью вручную. В ней поэзия американского автора Флоренс Фридман снабжена моими линогравюрами и работами в смешанной технике, а стихи написаны каллиграфией моей бывшей женой Эрикой Виттман. «Отражения» хранятся в коллекции Эрмитажа.

А идею для «волшебной» книги-перевертыша я почерпнул из детских воспоминаний. В день, когда закончилась война, мы с мамой были на рынке в Челябинске. Летали самолеты, разбрасывая листовки «Конец войне». Как сейчас помню голос Левитана по рупору, висящему на столбе. Все целовались, обнимались, трудно себе представить, что творилось на рынке в этот день. Мама купила мне вафельное мороженое, мы гуляли по рынку, и один человек показывал фокус с бумажником из двух картонок, которые как-то ловко переворачивались, и рубль перемещался с одной стороны на другую. Я запомнил это. И потом, когда мне уже было девять или десять лет, я восстановил этот трюк по памяти. А в 95-м году мне вдруг пришла идея поменять немножко принцип и создать игрушку в объемном пространстве. И так я придумал эти книги, запатентовав идею, потому что понял, что это очень необычная вещь.

Способ соединения страниц в книге сделан таким образом, что их можно поворачивать в разных направлениях под углом в 90 градусов по отношению друг к другу, это дает возможность выстраивать трехмерные геометрические фигуры в сотнях вариаций.

Как по-вашему, пантомима в настоящее время умирает, как вид искусства или у нее есть будущее?

Пантомима настолько удивительна, она, как осьминог, проникает повсюду, ее стараются убить, а она прячется, уходит временно в темноту, но ее элементы живут в разных формах самостоятельно, как отрезанные части тела. Это и хорошо, и плохо одновременно. Ее так расчленили, что некоторые, одев шокирующие костюмы, умудряются зарабатывать деньги, просто стоя в застывших позах. До этого была мода на простейшие элементы пантомимы, как перетягивание каната или имитирование идущих людей. Все это убивает театр пантомимы, вынося его части на улицу. И вдруг неожиданно появляется фильм «Актер», всполошивший кинематографический мир. На самом деле, это же тоже пантомима, все просто об этом чуть-чуть забыли. Даже современный танец украл у пантомимы многие движения, а брейк данс — абсолютный продукт пантомимы.

Вы никогда не сожалели о том, что не удалось создать Театр пантомимы и что пантомима оказалась не слишком востребована в Америке?

Я ни о чем не жалею, все в жизни когда-то заканчивается, а человеческая натура так устроена, что нам хочется продления прекрасного, но это невозможно. Я счастлив, что в моей жизни были встречи с такими легендарными личностями, что я прикоснулся к разным видам творчества, ведь искусство — единственное, что существует параллельно с вечностью.

Беседовала Ольга Смагаринская

Нью-Йорк, 2017

Григорий Гуревич — скульптор, живописец, артист пантомимы, график и изобретатель. Родился в Ленинграде и закончил Академию изящных и промышленных искусств (бывшее училище им. Мухиной). Григорий Гуревич стоял у истоков зарождения искусства пантомимы в Советском Союзе, был учеником и последователем легендарного мима Марселя Марсо. С 1966 по 1969 год его труппа пантомимы была частью Театра А.Райкина. Григорий Гуревич снялся в нескольких известных советских и американских фильмах: “Тень”, “Игрок”, “Барышня и Хулиган”, “Law and Order” и сотрудничал с М.Розовским над постановкой рок-оперы “Орфей и Эвридика” и спектаклем “Холстомер”. С 1976 года проживает в США. Его картины, рисунки и скульптуры завоевали многочисленные награды и находятся в государственных и частных коллекциях в США , России, Дании, Германии , Хорватии, Словакии, Швейцарии и Франции. Он был профессором в Сент-Джонс Университете , Нью-Йорк, и преподавателем в Школе изящных и промышленных искусств Ньюарка. Его бронзовая скульптурная композиция «Пассажиры» (1985) постоянно установлена на Newark Penn Station, США. Книга "ОТРАЖЕНИЯ" с 17-ю линогравюрами и работами в смешанной технике включена в коллекцию офортов Эрмитажа в Ленинграде, Публичной Библиотеки Нью-Йорка, публичной библиотеки Ньюарка, а также коллекции редких книг библиотеки Санкт Бонавентуре Университета. Другие его «ART BOOKS” находятся в коллекции Метрополитен Музея, в Нью Йорке. , а скульптура “КЛОУН» была выставлена в Русском Государственном Музее в Санкт Петербурге в Марте 2016 года. В апреле 1995 года Гуревич получил патент на новый тип книги , одна из которых " Числа 1-10 , 10-1 " находится в коллекции библиотеки Бруклинского Музея Нью-Йорка и Библиотеки Колумбийского Университета Чикаго , а также в частных коллекциях известных личностей , таких как Марселя Марсо во Франции, А. Райкина в России.

Ольга Смагаринская. Окончила факультет журналистики МГУ. В годы студенчества сотрудничала с различными (на тот момент еще советскими) изданиями. Жила в Чикаго, Лондоне, Сингапуре, в настоящее время обосновалась в Нью-Йорке с мужем и двумя детьми. Публикуется в Elle Russia, Elegant New York, Ballet Insider, RUNYweb.com, Этажи, Музыкальные сезоны. В составе двух других журналистских работ, интервью Ольги принесло победу (1 место) журналу «Этажи» в Х Всероссийском журналистском конкурсе “Многоликая Россия-2017” в номинации “Интернет СМИ”.