Мастерская Анатолия Королёва

Сегодня я бы хотел представить участницу моего семинара – Наташу Ошейчик.

Наташа – москвичка из семьи врачей-онкологов. Она староста семинара. Ее хобби – комиксы. Признаюсь, я никогда не уважал комиксы. В моей домашней библиотеке 5 тысяч книг и ни одного комикса. Наташа принесла мне для знакомства комикс «Орда», я с удивлением погрузился в этот неведомый мир. Ее рассказ не менее удивителен, она увлеклась фильмом братьев Коэнов «Внутри Льюина-Дэвиса» (я тоже люблю Коэнов) и с головой ушла в мир кантри музыки. Она пока еще не была в Нью-Йорке, но удивительным образом перенеслась в самое сердце его поющей бессонной души. Короче, угодила в самое яблочко.

Анатолий Королёв

Внутри Льюина-Дэвиса

 
Представьте Нью-Йорк зимой шестьдесят третьего. Представьте серый снег на тротуарах, небольшие забегаловки с самым худшим кофе на побережье и просторные помещения театров, заполненные женщинами в лучших платьях из их гардероба. А теперь представьте небольшой клуб с зеленой вывеской посреди этого безобразия - это и есть Гэслайт, самое известное пристанище фолк-музыкантов во всем Большом Яблоке. Воздух внутри пропитан дымом, еда здесь по вкусу напоминает старые носки вашего покойного прадедушки, который впал в маразм задолго до того, как вы родились, но никто не обращает на это никакого внимания: все взгляды посетителей обращены на небольшую сцену. Здесь, среди подсвеченного светом дыма, каждый вечер сидят музыканты, поэты, художники, путешественники, мечтатели или бродяги и выворачивают все, что накопилось в их душах за такую нелегкую жизнь. Пожалуй, этот клуб был единственным местом во всем Нью-Йорке, где такие люди, как Льюин и Дэвис, все еще считались за людей.

Тихий перебор гитары рассекает воздух, устремляясь в небо, к звездам и луне, освещающей город, однако вскоре натыкается на потолок, покрытый пятнами, и медленно кружит над головами посетителей. Через пару секунд вступает другая гитара, и слушатели закрывают глаза с мечтательной улыбкой на губах, узнавая мелодию. Дэвис смотрит со сцены, кивает некоторым знакомым, сидящим за дальним столиком, и переводит взгляд на Льюина. Тот сидит, как всегда, с полузакрытыми глазами и ни на что не обращает внимания, кроме его старенькой поцарапанной гитары. Дэвис легко улыбается и снова смотрит в зал.

Это всегда были Льюин и Дэвис. Они не были откровением для местного общества, они не написали ни одной песни, попавшей на радио, и даже ни разу не получили чека больше, чем на пятьдесят долларов и все же, вот они, вдвоем, как и всегда, сидят на старых обшарпанных стульях на сцене и изливают свои души, которые уже давно слились в одного человека, в Льюина-Дэвиса,  в старые микрофоны, пропахшие пивом.

– Мы проскользнем в рай, пока ангелы будут молиться, – Льюин практически шепчет последнюю строку песни, и клуб взрывается аплодисментами. Дуэт неловко кланяется, а на сцену уже поднимается владелец Гэслайт, чтобы объявить следующего музыканта.

——

– Как думаешь, – Дэвис закуривает и опускается прямо на продрогшую землю, усыпанную снегом, – если нам когда-нибудь предложат контракт и какие-нибудь деньги, организуют тур или что-то такое, но скажут изменить музыку и тексты, не сильно, но все же, ты согласишься?

– Нет.

– А если денег будет так много, что мы сможем искупаться в них?

– Все равно нет.

– Да ладно, Льюин, передо мной  можешь не притворяться, мы-то с тобой оба понимаем, что не спасем человечество своей музыкой, не вылечим больных и не накормим голодных, но мы вполне могли бы заработать денег!

– Каждый аккорд, каждое слово в песне – это наша душа. А души не продаются.

Мокрый снег падает на их плечи, где-то на соседней улице какая-то девушка громко матерится, а их сигареты уже потухли, но ни Льюин, ни Дэвис так и не двигаются с места. Их куртки давно намокли, а Дэвису холодно сидеть на голой земле, но что-то в этой атмосфере Нью-Йорка, такого, казалось бы, вечно спешащего и никуда не успевающего, завораживает их. Воздух кажется спертым, несмотря на прохладу, и Льюину кажется, что это город так намекает им, что они сюда не вписываются.

——

– Ребята, вы не поверите! – Марк, владелец Гэслайт, быстрым шагом направляется к Льюину и Дэвису, только что зашедшим в клуб, – не знаю, заметили вы или нет, но сегодня здесь сидел тот человек, помните, я вам про него рассказывал?

Марк взволнованно машет руками и постоянно почесывает лысую голову, будто взволнован.

– Агент?

– Да, именно. В общем, у меня хорошие новости: он хочет с вами поговорить, – крепкие и мозолистые пальцы Марка указывают куда-то вглубь заведения, где в полумраке, опираясь на барную стойку (осторожно, положив под локоть салфетку), стоит невысокий человек в костюме и, скалясь, смотрит на Марка и ребят.

– Что ж, это может быть интересно, – шепчет Дэвис и первым направляется в сторону агента.

– Ты еще поблагодаришь меня, – Марк заговорщически улыбается, будто уже знает исход этой беседы, и подталкивает Льюина к стойке – выслушай его, парню есть, что сказать.

Агент, представившийся Рикки, понравился Марку еще с первой минуты. Да, он был не самым терпеливым или приятным в обращении человеком, но он делал свою работу, а Марк уважал таких людей, так как сам был работягой. И часть его работы, пусть и неофициальная – сделать так, чтобы у его парней наконец-то был нормальный заработок. И судя по тому, как радостно улыбался Дэвис и как  задумчиво Льюин вертел в руках какие-то бумаги, которые дал ему Рикки, свою работу Марк сделал.

Рикки пожал руки музыкантам и уже пошел к выходу, когда вдруг обернулся и громко произнес:

– Помните, ребята, каждый сам создает свою удачу.

Последнее, что увидел агент, выходя из клуба – скромную улыбку Дэвиса.

——

  Представьте Нью-Йорк зимой шестьдесят четвертого. Представьте сухой ветер, бьющий в лицо, дорогие бары, бокал пива в которых стоит около двадцати баксов и огромный концертный зал, внутри которого зажаты несколько десятков тысяч человек. Представьте запах пота и алкоголя, сигарет и хот-догов, крики толпы и большую сцену, подсвеченную резкими лучами софитов. Представьте двух друзей, стоящих на сцене. Один из них чуть глуповато улыбается залу и заливисто хохочет в перерыве между песнями, рассказывая историю их создания, а другой практически ни разу не поднимает глаза, все время смотрит на гитару и открывает рот лишь для того, чтобы спеть очередную песню (и все же, по какой-то непонятной причине, на футболках большинства девушек написано имя именно этого молчуна), однако это все еще они, Льюин и Дэвис, потому что это всегда были Льюин и Дэвис.

  Аккорды последней песни пронзают аудиторию, и из колонок доносится немного охрипший голос Льюина:

– Лишь то, что я делаю, определяет то, кто я есть, – и зал взрывается. Аплодисменты такие громкие, что кажется, будто это землетрясение. Даже Льюин слабо улыбается.

– Нью-Йорк так изменился за этот год! – Дэвис широко улыбается, направляясь к автобусу, чтобы тот отвез ребят в отель, – здесь как будто стало светлее, правда? Уютней.

Льюин никак не реагирует на эту фразу, зная, что Дэвис и не ждет от него ответа, но в душе он не может не согласиться с лучшим другом. В городе и правда стало приятнее, даже их потрепанная душа это чувствует.

– Думаю, надо заглянуть в Гэслайт.

– О, определенно, я как раз сам хотел предложить! Возможно, Джина тоже будет там, она ведь теперь встречается в Марком, знаешь? Он звонил мне пару недель назад…

——

  Льюин уже и забыл, какой он, Гэслайт. Раньше этот сбивающий с ног запах и пыль повсюду казались такими обыденными, что он их даже не замечал. Теперь все было иначе: каждый скрип двери туалета, каждый пролитый на пол бокал, каждое гудение микрофона - все это давило Льюину на голову. Почему он проводил здесь столько времени, когда за окном – настоящая жизнь? Когда надо столько всего успеть! Однако нет, вот они, все его старые знакомые, сидят здесь, курят и говорят о каком-то Бобе, который выступал тут совсем недавно. Льюину нужно было выбраться.

– Дэвис, Марк, я пойду, подышу, ладно?

Снаружи лучше. Холодный воздух согревает музыканта, будто напоминая, что в его-то жизни наконец-то белая полоса. Наконец-то он чего-то добился, причем добился сам, своими текстами и музыкой. Он больше не пустое место. В каком-то интервью Дэвис говорил, что они ничуть не изменились, но Льюин знает, что это не так. Дэвис не изменился. Льюин же… Льюин стал другим. Он чувствует это в каждом вздохе, в каждой улыбке фанатки, в каждом недоуменном взгляде Дэвиса, когда он читает новые стихи, в каждом одобряющем взгляде Рикки, когда он говорит то, что от него требуется. Каждое биение его сердца – это маленькое изменение внутри.

И сейчас, когда город смотрит Льюину прямо в сердце, он уже не боится этих изменений.

——

Представьте Нью-Йорк зимой шестьдесят пятого. Представьте наркоманов, стоящих группкой на углу улицы, бездомных котов, живущих в канализации и огромный отель со швейцаром на входе. Представьте номер люкс с гигантской ванной и просторной гостиной. Представьте двух людей, сидящих в темноте друг напротив друга. Представьте ливень за окном и тиканье часов, висящих на стене.

– Когда вы объявите о моем увольнении? – человек с морщинками вокруг глаз даже не поднимает головы, когда спрашивает это.

– Завтра на конференции. Слушай, Дэвис, это не мое решение, так сказал Рикки. Ты же знаешь, я не имею власти. Ты сам с ним повздорил.

– Из-за тебя! – Дэвис поднимается и начинает ходить по комнате, бесцельно дотрагиваясь до всего, что попадается ему на пути, – я защищал тебя! Я думал, ты против того, чтобы наши тексты меняли, думал, музыка тебе дороже, но нет, вот он ты, сжигаешь все, что мы сделали, что написали. Каждое слово имело значение, каждый аккорд рассказывал о том, кто мы такие, каждая пауза показывала нас в новом свете. А ты просто уничтожил это все и теперь сидишь и наблюдаешь, как весь мой мир горит.

– Ты всегда любил напыщенные речи, – шепчет Льюин себе под нос и усмехается, – чем торжественней, тем лучше.

Дэвис перестает ходить и снова садится на прежнее место. Ливень за окном понемногу утихает, и капли уже не так часто бьют по стеклу.

– Ты как-то сказал мне, что у нас одна душа на двоих. Что она слилась в одного человека, Льюина-Дэвиса. А потом ты сказал, что не продашь нашу душу, – Дэвис не отрывает взгляда от Льюина, – это было лишь пару лет назад.

– Дэвис… Просто иди. Мы скажем, что ты ушел из-за творческих разногласий. Начнешь свой проект и пиши все, что хочешь. А я уже устал.

– Но…

– Просто иди.

Это всегда были Льюин и Дэвис. Были.

——

Представьте Нью-Йорк зимой шестьдесят шестого. Представьте подростков, разъезжающий на скейтбордах, представьте газетные лавочки, пестрящие яркими обложками Life и скучными черно-белыми New York Times, представьте стаи голубей на Таймс Сквер и влюбленные парочки в Центральном Парке.

Представьте погасшую зеленую вывеску с надписью «Гаслайт» и человека, сидящего прямо на земле у черного выхода с зажженной сигаретой. Она почти догорела до фильтра, но он не обращает на нее внимание. Его плечи и сгорбленная спина покрыты сероватым снегом и где-то вдалеке какая-то женщина ругается матом.

Наталья Ошейчик. 18 лет, родилась в Белоруссии. Учится на втором курсе литературного института им. Горького, мастерская прозы (мастер - писатель Королев А.В.). Первая журнальная публикация.

"Моя семья переехала в Россию из Белоруссии, когда мне было около года. Первое время мы жили в Москве, однако как только родители смогли получить работу в одной из больниц Подмосковья, мы все переехали туда. Мои родители – врачи-онкологи. Папа – хирург, а мама химиотерапевт.

С детства я очень любила читать.

У нас дома есть достаточно большая библиотека, моя бабушка всю свою жизнь собирала книги, особенно много у нас сочинений русских классиков. В начальной школе у меня практически не было друзей, так что я заменяла все живое общение чтением. Сейчас мало что изменилось, и хотя друзей у меня прибавилось, я часто провожу вечера наедине с книгой. Думаю, я начала писать благодаря именно тому, что много читаю.

Если честно, то я много чем увлекаюсь: кино, комиксы, театр, виндсерфинг, научная фантастика, мода… Проблема в том, что многие вещи мне быстро надоедают, и я их бросаю. Это качество в себе мне жутко не нравится.

Когда мне было пятнадцать, я собиралась стать режиссером. Я даже поступала в киношколу, но меня, к счастью, не взяли. Однако именно в этой киношколе я и поняла, чем я на самом деле хочу заниматься - сочинять свои собственные истории. В этой школе было отделение для сценаристов, и несколько человек оттуда вышли на сцену перед нами, абитуриентами, и прочли свои небольшие рассказы. Мне запомнилась одна девушка: она написала историю о детях из детдома, которые говорили другим детям, что у них есть родители и скоро их заберут. Конечно, они врали, просто это был их способ справиться с ситуацией. Но почему-то этот рассказ запал мне в душу и, когда меня все-таки не приняли, я в тайне была рада. Ведь я больше не хотела быть режиссером.

Сейчас я учусь в литературном институте, в мастерской Анатолия Васильевича Королева. Я помню, как на собеседовании (третья, финальная часть  вступительного экзамена) он спросил меня, почему я написала рассказ о заикающемся мальчике. Я тогда сказала, что и сама заикалась в детстве, и он немного улыбнулся. А потом, на нашем первом семинаре рассказал, как важно писать о том, что на самом деле происходило с тобой, чтобы быть честным в своем повествовании. 

Я и сейчас стараюсь писать о том, что пережила, описывать те эмоции, которые и правда прочувствовала. Однако, в силу моего возраста, чаще источником моих рассказов становятся фильмы, книги или комиксы. Так вышло и с этим рассказом: я посмотрела фильм братьев Коэнов и меня затянуло. Я слушала много фолк-музыки, читала книги, написанные битниками, искала интервью с ними, слушала фолк-музыку, рассматривала фотографии из шестидесятых, смотрела фильмы, снятые на эту тему и слушала еще больше фолк-музыки. Из всех этих впечатлений и родился «Внутри Льюина-Дэвиса».