литературно-художественный журнал «ЭТАЖИ»

[email protected]

Анна Гедымин

Вера в счастье

22.11.2023
Вход через соц сети:
04.08.20164 421
Автор: Андрей Клепаков Категория: Мастерская Татьяны Щербины

Мой Петербург

Dream 26. Сквозь белый шум ушедших жизней. Художник Олег Ильдюков

 

 

За окном поезда мелькали телеграфные столбы. Кусты и деревья придорожной лесополосы  сливались в желто-зеленую полосу.

«Ужас какой, – подумал я. – Полоса лесополосы – это ж надо так написать, – и зевнул. – Да и столбы, наверное, не телеграфные, а какие-нибудь другие».

Я зевнул еще раз и отвернулся от окна. Через проход сидела девушка. Прехорошенькая. Светлые волосы, тонкий фарфоровый профиль. В ухе профиля торчал наушник. В руках девушка держала айпад. Она смотрела кино.

Я вытянул шею, пытаясь заглянуть в экран. Мне вдруг стало интересно, что за фильм. В этот момент девушка засмеялась, оторвалась от айпада, повела волосами, качнула головой и неожиданно взглянула в мою сторону. Безразлично мазнула глазами по моему лицу и, продолжая смеяться, снова вернулась к своему кино. 

«Я вздрогнул и застыл, увидев скорбный рот, таящий бурю взор и гордую небрежность…»

Нет, рот вовсе не был скорбным, он смеялся. Глазки, конечно, лучились, но бурей это назвать было нельзя. «Гордую небрежность». Ни гордости, ни небрежности никакой не было. Просто смеющаяся девочка.

А вот «вздрогнул и застыл»… Да, я вздрогнул и застыл. «На миг твои глаза мне призрак жизни дали…».

  

На миг я увидел открытую дверцу экипажа. Я откидываю ступеньку, протягиваю руку, помогая барышне выйти. Рука в перчатке опирается на мою руку. Склоненная головка в капоре медленно поднимается...

 

И все, наваждение схлынуло. Мягко покачивался вагон Сапсана. Летел пейзаж за окном, девушка смотрела кино. 

«Что за глюки? – удивленно и тревожно подумал я. – Травы не курил, грибов не ел. И вдруг глюки. Или это привет из прошлой жизни?»

Кое-что из той самой жизни я помнил. Прошлый, Серебряный век, оборвавшийся в начале двадцатого. И жизнь моя тоже как-то смято тогда закончилась. Неожиданно и сразу. В уно, уно, уно моменто. Война? Революция? Гражданская? Смерти своей я не помнил. Зато помнил, что была в той жизни девушка …

Вздохнул и снова посмотрел через проход на соседку.

Место рядом с ней занимала полная женщина. Лица ее не было видно. Женщина не отрываясь смотрела в окно.

«Интересно, они вдвоем или порознь? Совсем не помню, как они садились в поезд. Если это мама с дочкой, место у окна, скорее всего, заняла бы дочка».

Я украдкой разглядывал девушку и вспоминал, как она, засмеявшись, посмотрела на меня. Она тогда повела волосами и качнула головой, или повела головой и качнула волосами? Скорее всего, она повернула голову, и ее волосы разлетелись от движения.

Почувствовав мой взгляд, девушка резко повернула голову, и ее волосы разлетелись от движения. Наши глаза встретились.

Девушка нахмурилась и, сняв наушники, дотронулась до своей соседки. Та отлипла от окна. Девушка что-то сказала, женщина согласно кивнула. Они встали и поменялись местами. Теперь девушка воткнулась в окно, а айпад оказался у соседки.

«Значит, все-таки мама. Интересно, они из Питера или из Москвы».

Столбы мелькали, деревья сливались, вагон мягко покачивался, мерный шум поезда действовал убаюкивающе. Глаза мои закрывались…

Мне приснился Петербург. Не современный, в автомобилях, огнях рекламы и толпах туристов, а тот старый «город Питер. В гривах, в сбруях, в мучных обозах».

Подняв воротник шинели, я шел через площадь. Неровные булыжники мостовой, звон шпор. В лицо летел косой дождь со снегом. В ушах выл ветер. Луна как бледное пятно, да рыбий жир редких, тусклых фонарей, вот и все освещение сцены. «И прямо в темной вышине, кумир на бронзовом коне», а за ним угадывалась громада Исакия. 

Я прошел под осеняющей рукой медного Петра. В неверном ночном свете, сквозь падающие хлопья снега казалось, плащ всадника трепещет на ветру, змея вьет кольца под копытами коня, а сам конь перебирает в воздухе передними ногами.

«Во жуть какая», – успел подумать я во сне, как вдруг поезд вздрогнул, остановившись, и я проснулся.

«Нет, не глюки.  Обычный сон».

Всё вокруг зашевелилось. Пассажиры вставали, потягивались, одевались и стаскивали с полок багаж.

Моя девушка уже была в дубленке и пристраивала за спину рюкзачок. Она старательно отворачивалась, чтобы случайно не столкнуться со мной взглядом. Ее мать еще одевалась.

Но все-таки девушка взглянула, я улыбнулся, она резко отвернулась.

Наконец, они двинулись по проходу. И сразу же другие пассажиры закрыли от меня эти две дубленки. Короткую рыжую дочери и длинную коричневую матери. 

На улице дул ветер, и шел дождь со снегом.  Белая крупа ложилась на еще зеленую траву газонов.

Гостиница, где должна проходить конференция, на которую я и приехал, находилась черт-те где, в пригороде, за Черной Речкой. Я поднял воротник, и встал в очередь на такси.   

 

В тачке играл шансон, дворники шмыгали по стеклу, стопы идущих впереди машин расплывались красными пятнами. Мы еле ползли, вечером в Питере пробки как в Москве.

Я опять начал засыпать… Мне казалось, что я не в такси, что медленно плыву в экипаже. Красные блики фонарей кареты, запотевшие стекла, чуть слышное цоканье подков по мостовой.  Окрики кучера и хруст песка, и храп коня. Дождь как сумасшедший лупит по крыше.

Кучер оглянулся и крикнул:

– Все, ваше благородие, дальше никак нельзя. Вода поднялась.

 

– Все, встали мертво, – сказал таксист и дернул ручник. Я тряхнул головой. Второй раз за сегодня какая-то хрень видится.  Нет, даже третий.

Часа через полтора до гостиницы мы все-таки добрались.

Я приехал в Питер на неделю. Три дня конференции и три на разграбление города. Музеи, театры, улицы, парки, набережные, мосты.  Погода, конечно, не очень. Ноябрь. Но я этот город любил, он меня тоже. И была надежда на снисхождение. На три дня без дождя, ветра, снега, наводнения, землетрясения, светопреставления. 

На крайняк, кафе и рестораны на каждом шагу. Есть, где погреться.  И туристов должно быть мало – мертвый сезон.  Ну, полумертвый, мертвого в Питере не бывает.

За ужином вспомнилась девушка из поезда. После ужина тоже. Ночью она мне приснилась. А кто бы сомневался?

Новогодний бал в Зимнем дворце. Кадриль, мазурка, вальс, нескончаемый котильон. Мороженое, кофий, пирожные. Ее смеющиеся глаза. Ее руки, горячие даже сквозь лайку перчаток. Ее дыхание. Биение ее пульса, которое я ощущал кончиками пальцев. Ее звали Аглая. Боже, я и забыл о таких именах.

 

Следующей ночью, во сне мы снова были вместе. Зима, каток. Шорох коньков по льду. И все как по Толстому. Музыка духового оркестра. Раскрасневшаяся, волшебная Аглая. Мы уже на «ты».

Объяснение и первый поцелуй…

 

Конференция шла сама по себе, без меня. Я присутствовал на докладах, но был далеко. В прошлом веке, а возможно, и в позапрошлом.  И все время чувствовал вкус ее губ. Даже когда пил кофе. И я ждал ночи.

На третью ночь моя попутчица по Сапсану не приснилась. Ни из прошлого, ни из этого века.

Но приснился сам Санкт-Петербург.  Он был строен  и строг. Имел вид слегка холодный и чуть официальный.

– Привет, – поздоровался я.

– Здравствуй, – он улыбнулся мне бледным сиянием северного Солнца, позолотившим купол Исакия и шпиль Адмиралтейства.

– Я рад снова тебя увидеть.

– Я тоже, – и улыбка города стала шире. Он улыбнулся Невой в гранитных берегах.

– Знаешь, мне снится девушка на твоих улицах. Кажется, я ее знаю.

– Знаешь, – согласился город.

– Но никак не могу вспомнить.

– Вспомнишь.

– Это кто-то из прошлой жизни?

– Из прошлой жизни.

– Познакомь нас, – попросил я.

Санкт-Петербург засмеялся,

– Бросай свою конференцию, езжай в город.

На следующее утро, плюнув на непрослушанные  доклады,  я сбежал словно школьник с уроков.  Через два часа стоял у ресепшн маленькой частной гостинички в центре города, на Большой Конюшенной.

Кинув вещи, вышел на улицу.

Дождь кончился, ветер стих, потеплело.

– Ну, куда теперь? – спросил я город.

– Поесть где-нибудь, – ответил мне голод.

Настроение у меня было романтическое, и, не поддавшись позыву перекусить пирогами у «Штолле», я перешел канал Грибоедова и спустился в подвал «Бродячей Собаки» на Итальянской.

– Угадал, – стукнул дверью город за моей спиной. 

Протянув гардеробщику свою куртку, я вперился взглядом ему за спину. На вешалке висели две дубленки. Короткая рыжая и длинная коричневая.

Я пробежал первый зал, второй… Они сидели в углу у самой сцены. Заняв соседний столик, сел спиной к ним.

Заказал официанту бокал шампанского и розу. Белую. Черную, все равно, не достать, пусть будет белая, на контрасте.

– На тот столик, у меня за спиной, – сказал я, когда минут через десять мой заказ был принесен.  Успел. Они уже собирались уходить. Девушка стояла. Мать, расплатившись карточкой, отсчитывала чаевые. Когда официант поставил бокал на их столик, девушка снова села. Она растерянно смотрела на розу. Мать замерла, держа в руках деньги.  Официант показал, от кого. Две пары удивленных глаз  уставились на меня. Я улыбнулся и сделал рожу кирпичом. Мать возмущенно фыркнула, встала и повела дочь к выходу, та, пряча улыбку, оглянулась. Я церемонно наклонил голову. В глазах девушки вспыхнули солнышки.

Мы с Санкт-Петербургом посмотрели друг на друга и рассмеялись. И я смог вернуться к меню и сделать, наконец, заказ. Голод удовлетворенно кивнул.

На сцене запудренный мукою белый Пьеро, подвывая, читал Северянина. «На стенах цветы и птицы томились по облакам».

 

Днем мы столкнулись в Русском Музее. Во Врубелевском зале. Они стояли у «Демона».

Увидев меня, девушка рассмеялась и толкнула маму. Та оглянулась и нахмурилась.  Я подошел ближе и улыбнулся.

– Вы нас преследуете? – спросила мать.

– Нет, просто люблю Врубеля.

– А к чему была та роза?

Я развел руками.

– Просто само место обязывало, и потом роза была белая.

– Просто! Как у вас все просто, – сказала мать.

– Ну да, где бы взяли черную, – усмехнулась дочь.

Я чуть поклонился и представился. Они промолчали.

– Постараюсь не попадаться вам больше, – снова улыбнулся я. Они отвернулись к Врубелю.

А я, чувствуя себя побитой собакой, пошел искать Серова.

После Серова меня потянуло в буфет.

Когда они появились в дверях, я пил кофе и, завидев их, помахал рукой. Они развернулись и вышли.

Вечером мы нос к носу столкнулись на Невском. Я выходил из «Кондитерской Вольфа», они входили. Мы рассмеялись и разошлись.

 

Ночью приснилась дуэль у Черной речки. Стрелялись с десяти шагов, одновременно. На такой дистанции исход предопределен. Мой противник умер сразу, я с пулей в позвоночнике дожил до утра. Меня отвезли не домой, а в казармы полка. Секунданты сообразили. Днем прибежала она. Я уже лежал в гробу, в полковой церкви.  Она плакала, потом ее увели.

 

Утром погодная аномалия продолжилась. Бабье лето распоясалось не по сезону. Светило солнце, я выбирал, куда ехать. Царское, Павловск, Петергоф или Гатчина. Чаще всего мы гуляли с ней в Царском.

Я снял трубку и заказал такси. Через двадцать минут машина была у гостиницы.

Все-таки этот город меня любил. Была погода, и не было пробок.

– Я ее вспомнил. А она меня? – спросил я у Питера.

– Вспомнит, – ответил он.

 

В сам дворец, несмотря на небольшую очередь, я не пошел. Просто гулял по парку, шуршал опавшей листвой, хрустел гравием дорожек. Щурился от солнца и вспоминал, вспоминал…

Она стояла у лестницы Камероновой галереи и покупала на лотке жареный миндаль. Я подошел.

– «А теперь бы домой скорее Камероновой галереей…», – стоя у нее за спиной, проговорил я.

Она вздрогнула, оглянулась и улыбнулась.

– А, это вы. А я уже подумала, что вы перестали за нами следить. Все утро вас не видела.

– Ну что вы, это не я, это город. Он, волшебник, все время нас сталкивает. И еще сны. Мне здесь снятся очень странные сны. Иногда прямо наяву.

– В самом деле? Вам тоже? Хотите миндаль? – она протянула мне бумажный кулечек.

– Спасибо, - я снял перчатку, взял орешек. Наши пальцы соприкоснулись. Само собой, проскочила искра.

– А что вам снится? – спросила она, сунув миндалинку в рот.

– Вы, – я улыбнулся.

Она кивнула.

– Вы тоже мне снитесь. Кавалергард, верхом на лошади, очень красивый, не то, что наяву, – и, смерив меня взглядом, она засмеялась.

– Я даже знаю, как вас зовут, – оставив без внимания шпильку, ответил я.

Она вопросительно на меня посмотрела.

– Аглая, совсем несовременное имя.

Она забыла про миндаль.

– Как? Откуда вы узнали? Вы что, действительно следите?

– Приснилось, – я пожал плечами. – А куда вы дели маму? Почему вы одна?

– Отошла на минуту. А вон и она идет. Бегите скорее, сейчас вас даже шпага кавалергарда не спасет.   

Я оглянулся.

– Нет, подождите, – девушка достала из кармана и протянула мне сложенную в несколько раз бумажку. – Я загадала… если еще раз вас увижу… Это мой телефон. И спасибо за розу. 

Она торопливо сунула мне в руку записку, повернулась и пошла навстречу матери. По дороге она споткнулась, уронила пакетик с орехами, рассмеялась и, оглянувшись, махнула мне рукой.

Мать неодобрительно глянула в мою сторону и взяла дочь под руку.

Я смотрел вслед двум удаляющимся дубленкам, странно выглядевшим на фоне зеленой травы и горевших золотом последних осенних листьев. Потом развернул бумажку. Там был московский билайновский номер и имя – Аглая. Я засмеялся.

– Спасибо! – крикнул я Санкт-Петербургу.

– Пожалуйста, – ответил город. – И чтобы больше никаких дуэлей, – строго добавил он.

 

 Мастерская Татьяны Щербины 

 

Андрей Клепаков. Живет в Москве. Не только живет, но и пишет. Пишет довольно давно - лет пятнадцать. Пишет в стол. Бумага уже не помещается, несколько листочков выпали. Счастливым ветром их отнесло в "Этажи". Первая публикация.  

04.08.20164 421
  • 20
Комментарии

Ольга Смагаринская

Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»

Павел Матвеев

Смерть Блока

Ольга Смагаринская

Роман Каплан — душа «Русского Самовара»

Ирина Терра

Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»

Ирина Терра

Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»

Елена Кушнерова

Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже

Эмиль Сокольский

Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца

Михаил Вирозуб

Покаяние Пастернака. Черновик

Игорь Джерри Курас

Камертон

Елена Кушнерова

Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»

Людмила Безрукова

Возвращение невозвращенца

Дмитрий Петров

Смена столиц

Елизавета Евстигнеева

Земное и небесное

Наталья Рапопорт

Катапульта

Анна Лужбина

Стыд

Галина Лившиц

Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder

Борис Фабрикант

Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»

Марианна Тайманова

Встреча с Кундерой

Сергей Беляков

Парижские мальчики

Наталья Рапопорт

Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи

Уже в продаже ЭТАЖИ 1 (33) март 2024




Коллектив авторов Самое важное — в нюансах
Галина Калинкина Текст найдёт писателя и задушит
Михаил Эпштейн Зияние, или Заклятие кистью
Николай Грозни Признак Будды
Юлия Медведева Роман с Индией
Александр Курапцев Кумаровские россказни
Ефим Бершин С чистого листа
Дмитрий В. Новиков Волканы
Марат Баскин Жили-были
Павел Матвеев Встреча двух разумов, или Искусство парадокса
Ефим Бершин Чистый ангел
Наталья Рапопорт Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи
Алёна Рычкова-Закаблуковская Взошла глубинная вода
Анна Агнич Та самая женщина
Юрий Анненков (1889 – 1974) Воспоминания о Ленине
Елизавета Евстигнеева Яблочные кольца
Владимир Гуга Миноги с шампанским
Этажи Лауреаты премии журнала «Этажи» за 2023 год
Галина Калинкина Ольга Балла: «Критика — это служба понимания»
Михаил Эпштейн Лаборатория чувств. Рассказы о любви.
Наверх

Ваше сообщение успешно отправлено, мы ответим Вам в ближайшее время. Спасибо!

Обратная связь

Файл не выбран
Отправить

Регистрация прошла успешно, теперь Вы можете авторизоваться на сайте, используя свой Логин и Пароль.

Регистрация на сайте

Зарегистрироваться

Авторизация

Неверный e-mail или пароль

Авторизоваться