***

много думал о том,

что бы было —

поддайся мне это счастье.

иными словами,

будь ты сейчас со мной,

войди в мой состав

неотъемлемой,

важной частью

меня, как Замысла;

словно птичье крыло,

словно времени час,

словно стены ли, крыша — дом…

потом

мы бы были бесстрашны

и страшно счастливы,

мы бы думали — все сошлось:

каждый спасся и каждый спас…

но сейчас

ни размаха,

ни времени,

ни — тем более — крова…

ничего,

ничего,

ничего такого.

***

нужно что-то придумать:

зрелый, грамотный план

с эффектом,

но без изыска.

верь,

с тех пор не случилось дня,

чтобы я

не стремился к тебе.

эта долгая страсть —

все равно, что зависимость,

личная

форма риска:

драма бабочки и огня.

ты — заманчивый,

мягкий

свет…

что мне толку от этой правды?

выхода,

как и права…

и правил быть рядом

нет.

возвращение к древнему,

темному ремеслу:

точность вымысла,

проба пера, что — яда…

ранняя осень,

поздняя ночь;

время — вещественно,

времени — нет,

время сейчас подобно

песку и кладу.

я — ревнивый злотарь,

что ночует с тобой

в пределах

одной кровати.

все, что мне нужно —

заново намывать тебя:

медленно проводить

по твоим

немыслимым

волосам,

на лице пасторальном

гладить лесные брови,

трогать даже во сне,

мешать тебе жить,

быть кровью

и тем,

в ком она течет…

я намечаю планы,

я запускаю обратный отсчет…

от тебя нужно

только

слово.

***

мы стоим в проходе

между двумя кроватями

и, обнявшись, молчим.

окраина города;

пошлый отель: бордовое, золотое…

нет времени объяснять,

вдаваться в детали…

вескость любых причин —

нас двое,

а мы — одно.

ты говоришь: «какое-то все кино…»

не спорю.

да и пусть оно будет так.

мне впервые не хочется знать:

каким оно будет, чем кончится…

я чувствую.

обнимаю тебя

и чувствую —

все на своих местах.

и такое —

каждую

нашу

ночь.

***

все мое тело — жажда воды.

все мое тело — ты.

жажда пить —

это значит представить твой рот

ярко-красной гвоздикой;

себя — синеглазым и тучным бражником;

зависать над тобой в грабительской темноте,

высасывать, изымать из твоей слюны

сладкий сок, — эту вязкую патоку,

послевкусье военных действий.

а затем наблюдать,

как ты обессиленно падаешь —

свежесрезанный, влажный цветок —

на морщины и шрамы простыни,

вспоминаешь святых

и, напротив, — стираешь из памяти смертных.

и одними губами просишь меня: «воды…»

я встаю,

не смущаясь впервые своей и твоей наготы, —

наших общих, телесных несовершенств

и, бредя к умывальнику,

чувствую

привкус

моря.

***

вытяни из меня —

я прошу тебя, Отче, —

вытяни…

эту струнную тишину,

неживую усталость —

нитями…

даже если я буду кричать мандрагорой,

выть Тебе —

будь циничным врачом:

выдергивай!

не щади…

а затем

(если можешь)

перешей меня снова,

наново:

чтоб живые глаза,

улыбка — ну, как с экрана;

тишина нутряная,

зеленого цвета карма —

вот и все, пожалуй,

о чем я тебя прошу.

Он глядит, как смотрел,

сидя в рамке своей иконы.

я внезапно встаю с колен,

понимая здесь все законы.

Ему малое надобно:

разбирайся в правилах

да соблюдай каноны;

Он дает ровно столько,

чтоб впору

и по плечу.

***

уже ночью и дома:

называл темноту твоим именем,

сильно курил.

если не,

я вставал

и слонялся впотьмах

(все искал твою руку),

это тепло…

будто лев,

цирковой и косматый,

что чует свободу

меж прутьями,

стоя в клетке,

вынюхивал

верхние ноты,

тонкие запахи:

мяту,

корицу,

плющ.

каждый звук

в этой черной

и синей,

и серой,

и сущей,

что после сгорит в кармин,

в еще одну горькую астру

угрюмого дня —

принимал

за свидетельство,

знак

твоего

присутствия.

***

седые портье,

что стоят за моей спиной,

вручат тебе эти письма.

хранители тайн,

апостолы черных ходов

торопят,

сгоняют меня с листа.

спешат,

не дают докрошить многоточий

в том месте,

где я вывожу твое имя.

в том месте,

где я проявляю твое лицо

(голубые жемчужины глаз

в окоеме мелованной кожи) -

там юдоль близорукая ласки.

там — долина тоски,

где рождаются эти слова.

здесь лишь эти:

стоят

и спешат,

и торопят.

замочу конверт,

обвожу языком его катеты,

режусь бумагой.

целовать тебя собственной кровью,

всем красным, что есть на земле —

это будет постскриптум

и Там.

а здесь…

благодарность за то,

что они сохранят нашу тайну.

сожаленье о том,

что они не умеют ждать.

***

останься со мной.

здесь, в этом городе

есть все,

что нам нужно:

никаких людей,

никакой смерти…

лишь звезды,

чьи падшие души

пьем,

принимая их за росу

после ночи любви.

мы с тобой,

как пара борзых

в осеннем лесу

без хозяев

и правил приличий.

скоро

все

кончится.

останься со мной.

я жду, когда ты ляжешь на живот,

чтобы течь по твоему телу,

как водоросли — вдоль воды,

как ток — вдоль кабеля,

как кровь…

на все, что я просил у жизни,

она ответила мне:

«прости,

но для тебя

совсем

ничего

нет».

и только синоптики обещают завтра туман…

останься со мной.

здесь и сейчас,

я хочу принимать тебя

вместо лекарств,

поводка

и свободы.

Евгений Горон, 26 лет, живет в Минске. Пишет тексты в аудиовизуальный проект «Aortha&Goron», сотрудничая с музыкантом Дмитрием Ладесом (Aortha) и художницей Диной Данилович. В 2015 году в рамках международного фестиваля  современного искусства «Гогольfest» состоялась премьера пластического спектакля «DVOE.Сон Орфея» (реж. Матильда Марина), в основу которого легли тексты Евгения. Кроме того, как актер и автор текстов сотрудничает с Лабораторией фигур Оскара Шлеммера под управлением режиссера Юрия Дивакова. Выпускник школы литературного мастерства «Хороший текст». 

Тексты, рекомендованные Татьяной Щербиной:

"Шушувич", Наталья Дзе, проза

"Свадьба" Наталья Лемешевская, проза

"Мой Петербург", Андрей Клепаков, проза

"Я бы назвала это "Брют", Саша Филиппова, стихи

"Ковчег непарных зверей", Дмитрий Макаров, стихи