литературно-художественный журнал «ЭТАЖИ»

[email protected]

Анна Гедымин

Вера в счастье

22.11.2023
Вход через соц сети:
30.09.20164 669
Автор: Константин Семёнов Категория: Проза

Живите счастливо

Иллюстрация Полины СлуцкойВот он и пришел.

Дорога получилась долгой. Сначала на поезде, среди озабоченных своими делами пассажиров, которым не было дела до надоевшего за последние годы города. Потом на автобусе. Здесь люди были другие: хмурые, угрюмые, привычно вздрагивающие и втягивающие голову в плечи при громких звуках. Автобус ехал медленно, подолгу останавливаясь на бесконечных кордонах и блокпостах. Потом пешком, уже по городу. Пройти надо было вроде бы и немного, но путь затянулся на несколько часов. Опять блокпосты, опять проверки, опять одни и те же вопросы: « Кто? Куда? Цель прибытия?». Два раза заставили раздеться: искали синяки от автомата.

И вот он на месте. Ничего не узнать.

Город вообще было трудно узнать: он походил больше на сюрреалистическую картину сумасшедшего художника, чем на то, что бережно хранила память. Но какие-то зацепки все же оставались. Здесь же не было ничего.

Вообще.

Несколько кварталов пустоты. Торчащие кое-где, словно корни гнилых зубов, остатки стен. Обуглившиеся стволы деревьев. Изрытая воронками земля с остатками оплавившегося асфальта. Тишина. Жара. Пыль.

Дома тоже не было. Совсем. Лишь чуть выступала над землей груда грязных кирпичных обломков. Сначала он даже не поверил: «Вот это все, что осталось от дома? Не может быть!» Потом понял: кирпичи провалились в подвал. Подошел ближе: обломки кирпичей лежали плотно, вверх струилось дрожащее марево. Господи, неужели здесь совсем недавно кипела жизнь?

Он медленно, подволакивая раненую ногу, обошел дом. То, что когда-то было домом. Вот здесь была прихожая, здесь окна большой комнаты, здесь… « Дима, сколько можно повторять! Домой!». Здесь было его окно. А вот здесь был парадный вход. Точно.

Он наклонился, присел. Среди кучи обломков лежал целый кирпич. Он протянул руку, провел по грязной, закопченной поверхности. И застыл.

Сначала показалось, что закружилась голова. Потом — что где-то далеко играет музыка. Он прислушался — никакой музыки, конечно, не было. А что? Что-то странное — бессвязный обрывочный шум, словно шепчут одновременно сотни беззубых стариков. Или мертвецов.

И мысли. Обрывки чужих мыслей и образов. Мельчайшие. Хаотичные. Кружатся, как в   калейдоскопе, сталкиваются, разбиваются. Шепчут, зовут, просят.

Как в калейдоскопе? В детском? Точно! Когда-то так уже было. Давным-давно. Кто-то словно просил его, звал... И он тоже стоял тогда рядом с парадным.

Он крепче прижал ладонь. Шум усилился, калейдоскоп закрутился быстрее. Он обхватил кирпич, потянул. Не вышло: спрессованные обломки держали крепко. В голове рвануло, калейдоскоп на мгновение высветил: «Здесь! Пожалуйста!». Он обхватил кирпич двумя руками. Рыча и срывая кожу с ладоней, раскачал. «Здесь! Еще!». Отбросил в сторону. «Здесь! Вот!..»

Под кирпичом лежала короткая медная трубка. Чуть потоньше гильзы от АК. Целая. Даже не оплавленная. С одной стороны трубочка была сплющена и запаяна, с другой — залита чем-то вроде сургуча.

Калейдоскоп крутился безостановочно: «Это! Вот! Да!»

Он сковырнул сургуч, заглянул. Внутри белело. Подцепил ножом, вытащил на ладонь тонкую, свернутую в трубочку бумажку.

Калейдоскоп замер, крутнулся снова, и он услышал.             

 

Дом был стар.

Настолько стар, что почти забыл свое рождение, остались лишь смутные обрывки. В мягкой пушистой земле возникает глубокий котлован, заливается фундамент, тянутся вверх стены из отборного красного кирпича. Строители неторопливы, но к делу относятся ответственно — спорят с заказчиком, придирчиво проверяют материалы. В маленьком провинциальном городе бум, дома возникают как из рога изобилия, похожие, но каждый со своим, лишь ему присущим обликом. Лицом.

Вот почти и все. Даже не воспоминания,  впечатления о воспоминаниях. Мираж. Но кое-что дом помнил отлично. Первое — это год рождения. Впрочем, как его забыть, если он красуется прямо на фронтоне? Вон они, вырезанные из кирпича цифры — 1895 годъ. Смотрите все!

Второе интересней. В последний день строители были необычно возбуждены. Сначала они долго совещались, спорили. Потом бригадир, весело ухмыляясь, что-то написал на бумажке, бережно скатал ее мозолистыми руками и засунул в блестящую металлическую трубочку. Трубочку  с шутками и смешками замуровали между кирпичей. Прямо рядом с парадным входом, на углу. Вечером об этот угол была разбита бутылка Шампанского. Строители, посмеиваясь, выпили по рюмочке и ушли. Что за послание они оставили, дом не понял. Все-таки он был еще слишком молод.

Молод, но очень хорош. Высокий, крепкий, добротный. На загляденье. Сверху дом напоминал букву «П». В «ножках» буквы разместились жилые помещения,  «перекрытие» заняли хозпостройки.  Сколько изначально было комнат, дом давно забыл. Рядом с парадным входом прибили еще пахнувшую краской табличку: «г. Грозный улица 2-я Барятинская». Так дом узнал название города. Особого внимания он на это не обратил, гораздо больше ему понравилась табличка. Она с тех пор давно проржавела, но так висит, намертво прибитая старинными гвоздями к потемневшим от времени кирпичам.

Детство пролетело быстро, оставив после себя ощущение спокойствия и стабильности. Левое крыло дома занимал хозяин — человек основательный и степенный. Правое сдавалась внаем, жильцов хозяин выбирал себе под стать.

Все рухнуло в одночасье. Рачительные хозяева испарились так стремительно, что даже бросили большую часть имущества. Дом стал похож на постоялый двор: жильцы менялись с такой скоростью, что даже не меняли разбитые стекла. Окна просто заколотили досками. Через отверстия от пуль с крыши лилась вода, но о починке никто и не думал. Зато начали перегораживать комнаты.

Относительная стабильность наступила только к двадцать третьему году. Стали реже меняться жильцы. С большим удивлением дом заметил, что в левом крыле по-прежнему обитает семья, жившая там еще до всеобщего бардака. Правда, комнат у них стало заметно меньше. Тем не менее, дом обрадовался.

Рядом со старой табличкой прибили новую. Не такую красивую, да и новое название улицы оставляло желать лучшего — «Кооперативная». Впрочем, улицу чаще называли по старинке — Барятинской. Стекла вставили, крышу починили.

Следующие полтора десятка лет больше всего запомнились постоянными перепланировками. Комнаты перегораживались, уплотнялись, пробивались новые двери, одна квартира превращалась в две, две — в три. Бывшие хозпостройки тоже пошли в дело: немного фантазии, и вот уже вместо склада для дров — квартира. Неудобно? Ничего, не баре. Появлялись все новые и новые жильцы. Дому это не нравилось, но что делать — квартирный вопрос.

Квартира в левом крыле опять стала меньше. Зато там родился мальчик. Жизнь брала свое.

Снова переименовали улицу. На новой табличке значилось: «улица им. Крафта».

Потом появился враг. Осенью он подошел совсем близко — и город притих в тревожном ожидании. Ждали бомбежек, обстрелов, голода и смерти. Затих и дом, и его сильно уменьшившееся население — почти все мужчины ушли на фронт. Да и многие женщины в доме только ночевали — строили укрепления. Потом перестали и ночевать. Это, когда врага остановили, и он в ярости заполнил небо сотнями ревущих самолетов. До центра почти не достал, но нефть на окраинах поджег. Огненная река двинулась на город, и остановили ее женщины. Дом не пострадал, пара пробоин в крыше и осевшая копоть не в счет. Враг ушел.

Память осталась надолго.

В доме стало заметно меньше мужчин: с войны вернулись не все. Мальчик из левого крыла вернулся. Конечно, теперь это был взрослый мужчина, но к нему и его семье у дома было особое отношение: они жили в нем дольше всех.

Начались долгие спокойные годы. Дом отдыхал.

Плохо было только одно. Неугомонные жильцы продолжали перестраиваться. Перегородок уже не хватало, начали городить пристройки. Корявые, много ниже самого дома, они вразнобой выпирали во двор, портя весь вид. Для дома они так и остались чужими. Чужими казались и нынешние строители: на тех, первых, они походили мало. С хозяевами почти не спорили, но постоянно норовили их обмануть. Много пили и сильно ругали старые стены: ломать их было одно мучение. Затем жильцы принялись ставить сараи, проводить в квартиры воду, канализацию и газ. Семья из левого крыла сделала себе в квартире ванную и туалет, кое-кто последовал их примеру. Запала жильцов хватило лет на пятнадцать, после чего постепенно стройки сошли на нет. Образовался окончательный облик двора. Первоначальный он напоминал мало. Только снаружи, с улицы, дом выглядел таким же, как и много-много лет назад. Лишь кирпичи немного потемнели.

В семье из левого крыла опять родился мальчик, потом второй. Скоро во дворе от детей уже некуда было деться. Они лежали в колясках, мельтешили под ногами, бегали, лазали по деревьям и крышам. Они плакали и смеялись, играли в ключики и казаков-разбойников, обшарили все, что можно, все подвалы и чердаки. Дому они не надоедали, он с радостью открывал им свои тайны: припрятанные на чердаках царские ассигнации, пожелтевшие фотографии, связки старинных журналов. Однажды мальчик из левого крыла нашел даже золотые часы. Дом удивился: он сам не понимал, как они могли проваляться незамеченными так долго.

Удивился и вспомнил о замурованном послании. Тонкая трубочка была на месте, он это чувствовал. Чуть ковырнуть кладку в десятом ряду, справа от парадного — и все, достаточно. Но как? Дом попробовал внушить эту мысль старшему мальчику из самой старой квартиры. Неудачно. Мальчик явно что-то слышал — он останавливался, замолкал, даже подходил к нужному месту. Но и только. Остальные слышали дом еще меньше.

На стене появилась новая табличка: «ул. им. Дзержинского». Это было последнее переименование, дом этого еще не знал.

Быт наладился. Вновь, как давным-давно, повеяло спокойствием и стабильностью. Утром взрослые уходили на работу, бабушки — на базар и по магазинам. Затем выбегали, выходили, выезжали в колясках дети, и двор наполнялся веселым гомоном, не стихающим до темноты. Молодые бабушки, принарядившись, ходили днем в кино, вечером — в театр. Бабушки постарше играли во дворе в лото по копеечке. Вечером их сменяли пришедшие домой мужчины. Они играли в преферанс, тоже по копеечке. Играла музыка, тщетно пытаясь заглушить хор цикад. Сушилась на солнце курага, наливались соком тяжелые виноградные гроздья. Осенью они превращались в вино. Во дворе играли свадьбы, там же устраивали поминки. Двери никто не запирал.

Дому все это нравилось.

Правда, частенько он замечал, что вечерами на кухнях, или в спальнях жильцы вели совсем другие разговоры. Получалось, что жизнью они довольны не так, как казалось. Дом это удивляло, но не очень: люди вообще странные существа.

Несколько раз в городе происходили землетрясения, некоторые сильные. Дом их почти не замечал: безымянные строители сработали на совесть.

В одной из квартир поселились новые жильцы, и дом насторожился. Он знал, что люди делят себя на национальности, хотя и не понимал зачем. Знал, что среди его жильцов тоже не все одной национальности, и ничего — живут. Новеньких называли «чеченами». Таких дом еще не знал, но слышал много. Разного. Дом насторожился и стал наблюдать. Никаких особых отличий не заметил: так же прибираются в квартирах, по мере сил делают ремонт. Правда, говорят на другом языке, но так ли это важно? Дом очередной раз подивился людским причудам и успокоился.

Мальчик, которому дом пытался рассказать о замурованном послании, вырос; у него родился сын. Это было уже четвертое поколение жильцов самой старой квартиры.

Как-то незаметно началось одряхление. Бабушки давно уже не ходили в кино, мужчины не расписывали пульку. Во дворе все меньше играли свадеб и все чаще и чаще устраивали поминки. Разговоры, которые раньше вели на кухнях, теперь нередко звучали открыто. Стало заметно меньше детей. Они уже не играли в ключики и в клёк. Куда-то исчезли майские жуки, стали тише петь цикады. Зато появились тучи комаров, и никто уже не целовался вечерами на лавочках. В нескольких квартирах вообще было не понять, живет кто-нибудь или нет, а если живет — то кто. И все давным-давно запирали двери.

Однажды на площади у красивого высокого здания собралась огромная толпа людей. Шли дни, осень сменялась весной, а люди не расходились. Они слушали ораторов, кричали, что-то требовали, танцевали, стреляли в воздух из автоматов. Рев тысяч глоток в доме слышался постоянно, эхо от стрельбы отлетало от стен, гуляло по двору.  Несколько пуль, падая, пробили крышу — никто этого не заметил.

Перестали подметать улицы, стал хуже ходить транспорт, мусорные баки стояли полные — их никто не убирал. Ночная стрельба становилась обыденным делом: кто стрелял, зачем — узнать невозможно. Начали уезжать жильцы. Похожее дом уже видел много-много лет назад, когда в одночасье рухнуло все, и он надолго стал похож на вокзал.

А толпа все не расходилась.

Когда начались дожди, в квартиру в левом крыле потекла вода. До тепла починить нормально крышу не удалось — и в первой комнате рухнула часть потолка со старинной лепниной. Весной на крышу поднялись двое мужчин. Обоих их дом помнил еще маленькими мальчиками. Один когда-то уходил отсюда на фронт, другому дом пытался подсказать, где искать замурованное послание. Сейчас они затеяли ремонт. Последний ремонт.

Ни они, ни дом этого еще не знали.

Мужчины нашли пробитое пулями место и заменили лист кровли. Немного удивились, что просмоленные балки еще совсем целые, нетронутые даже признаком гнили. Необычные гвозди с овальными шляпками сидели крепко, вынуть их оказалось очень трудно. Ржавчина гвозди почти не тронула.

К осени в доме почти не осталось жильцов. Из детей — только мальчик из самой старой квартиры. Друзей ему заменяла стая собак.

В конце года на город начали падать бомбы, потом полетели снаряды. В доме треснуло несколько стен, но только в пристройках. Старые стены стояли крепко. Из всего когда-то многочисленного населения двора осталось пять человек — три поколения самой старой квартиры. Все они почти все время прятались в глубоком подвале. Дом хотел успокоить их: он знал, что скоро все закончится, опасности нет. Полвека назад враг ушел, не причинив городу большого вреда, а сейчас и врага-то нет.

Все будет хорошо.

В первый день нового, 1995-го года, тяжелый зажигательный снаряд легко пробил старинный фронтон с вырезанной на нем датой — «1895 годъ». Первой на чердаке вспыхнула древесная пыль. За век ее там скопилось много, и вспыхнула она легко, как порох. Скоро горело все. Одинаково быстро сгорали любовно упакованные к несостоявшемуся переезду вещи, коробки с книгами и фотографиями четырех поколений самой старой квартиры. Горели резные двухстворчатые двери, старинные оконные рамы со ставнями, вспыхивали и проваливались половицы. Жарко, как уголь, пылали нетронутые тленом столетние балки и перекрытия.

Что творилось вокруг, дом уже не воспринимал. Он еще успел заметить, как из подвала выбрались люди — все пять — и, уворачиваясь от падающих обломков, быстро пошли прочь. Собаки бежали следом. Впервые за сто лет дом остался один.

А пожар разгорался все сильнее. Огонь закручивался спиралью, жадно, как астматик, всасывая в себя воздух. Из сгоревшей шкатулки выпали и оплавились медали и ордена. Корежилась и вставала дыбом металлическая крыша, плавились тяжелые дверные ручки с клеймом « Хромовъ и К». Плавились даже кованые навесы над парадными и необычные старинные гвозди. Рассыпались в прах многочисленные таблички с разными названиями одной и той же улицы.

После пожара целыми остались только стены с замурованной и так не прочитанной запиской.

Жизнь еще теплилась в доме, когда квартал накрыл залп тяжелой артиллерии. Измученная борьбой с огнем прочнейшая старинная кладка не выдержала. Стены обвалились, кирпичи, которые так ругали за прочность новые строители, посыпались, как кубики. Некоторые разлетелись в пыль. Все обрушилось в подвал. На миг в лучах восходящего солнца тускло блеснула металлическая трубочка и тут же погасла, погребенная под остатками простоявших век стен.

Ничего этого дом уже не видел.

 

Калейдоскоп крутнулся в последний раз и остановился.

Остановился? Нет, он еще двигался. Медленно-медленно, через силу, повторяя раз за разом одно и то же. «Что? Что? Чт…»

Ярко светило южное солнце. Дрожало марево над могилой построенного сто лет назад дома.

Еще не старый мужчина, нашедший когда-то на несуществующем больше чердаке золотые часы, стоял, не шевелясь. Сердце стучало короткими очередями, по спине медленно полз озноб.

«Что?..»

Стараясь не дышать, он развернул записку. На клочке бумаги аккуратным, почти каллиграфическим почерком, с непривычными «ятями» и «ерами», было написано:

«Стоять дому, не перестоять. Лет до ста, а то и поболе.  Живите счастливо, потомки. И да хранит вас Христос!»

Калейдоскоп дернулся, взорвался сверкающим водоворотом и растаял.

Навсегда.

Он постоял, подождал, пока успокоится сердце. Спрятал бумажку в записную книжку, положил в карман, застегнул на пуговицу. Взвесил на руке похожую на гильзу трубку, подумал про обыски на блокпостах. Решился, запихал ее в сумку, на дно. Последний раз посмотрел на дрожащее над остатками дома марево, повернулся и, чуть подволакивая ногу, пошел прочь.

Больше здесь его ничего не держало.

 

 

Константин Семёнов родился 10 ноября 1953 года в Грозном. Окончил Грозненский нефтяной институт. Технолог по переработке нефти и газа. Работал в нефтеперерабатывающей и нефтехимической промышленности г. Грозного. Покинул Грозный в разгар боевых действий, в январе 1995 года. Проживает в Волгограде. Рассказы начал писать в 2007 году.

30.09.20164 669
  • 15
Комментарии

Ольга Смагаринская

Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»

Павел Матвеев

Смерть Блока

Ольга Смагаринская

Роман Каплан — душа «Русского Самовара»

Ирина Терра

Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»

Ирина Терра

Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»

Елена Кушнерова

Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже

Эмиль Сокольский

Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца

Михаил Вирозуб

Покаяние Пастернака. Черновик

Игорь Джерри Курас

Камертон

Елена Кушнерова

Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»

Людмила Безрукова

Возвращение невозвращенца

Дмитрий Петров

Смена столиц

Елизавета Евстигнеева

Земное и небесное

Наталья Рапопорт

Катапульта

Анна Лужбина

Стыд

Галина Лившиц

Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder

Борис Фабрикант

Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»

Марианна Тайманова

Встреча с Кундерой

Сергей Беляков

Парижские мальчики

Наталья Рапопорт

Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи

Уже в продаже ЭТАЖИ 1 (33) март 2024




Коллектив авторов Самое важное — в нюансах
Галина Калинкина Текст найдёт писателя и задушит
Михаил Эпштейн Зияние, или Заклятие кистью
Николай Грозни Признак Будды
Юлия Медведева Роман с Индией
Александр Курапцев Кумаровские россказни
Ефим Бершин С чистого листа
Дмитрий В. Новиков Волканы
Марат Баскин Жили-были
Павел Матвеев Встреча двух разумов, или Искусство парадокса
Ефим Бершин Чистый ангел
Наталья Рапопорт Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи
Алёна Рычкова-Закаблуковская Взошла глубинная вода
Анна Агнич Та самая женщина
Юрий Анненков (1889 – 1974) Воспоминания о Ленине
Елизавета Евстигнеева Яблочные кольца
Владимир Гуга Миноги с шампанским
Этажи Лауреаты премии журнала «Этажи» за 2023 год
Галина Калинкина Ольга Балла: «Критика — это служба понимания»
Михаил Эпштейн Лаборатория чувств. Рассказы о любви.
Наверх

Ваше сообщение успешно отправлено, мы ответим Вам в ближайшее время. Спасибо!

Обратная связь

Файл не выбран
Отправить

Регистрация прошла успешно, теперь Вы можете авторизоваться на сайте, используя свой Логин и Пароль.

Регистрация на сайте

Зарегистрироваться

Авторизация

Неверный e-mail или пароль

Авторизоваться