***
В тот день, когда ты станешь тишиной,
скрипичный бог не выполнит работу
и, так привыкший к музыке земной,
проснется в мире, не попавшем в ноту.

Пустой трамвай, как будто старый друг,
споткнется и пойдет без расписанья, 
так и не завершив квинтовый круг, 
в свое депо, и встанет в ожиданье

мелодий лучших. Ну а что твоя,
оставленная в парке на качелях,
как старый ключ в кармане бытия,
не подошедший для виолончели?

Рассеется среди других музык
и, разойдясь ленивым септаккордом,
так и останется — печален, тих —
затертый штрих в симфонии на форте.

И та, что опоздала быть твоей,
вдруг обернется от секундной фальши
в последнем такте. Но, беспечной, ей
покажется, что жизнь без пауз, дальше,

не замечая маленький изъян, 
помчит, захлебываясь на пассажах,
и распрямив свой ровный нотный стан,
не вспомнит больше о тебе ни разу.

Лишь чашка остывающего дня
на ворохе листов, забытых ночью,
напомнит то, что тишиной звеня,
на месте нот возможно многоточье.

***
Совсем немного, и поезд мой,
назад качнувшись, покатит в осень.
А ты, еще торопясь за мной,
сойдешь на шаг и, попытку бросив,

так и останешься там, среди
домов, распаренных негой лета.
И, не остывший в моей горсти,
твой запах будет метаться где-то

еще в вагонной постели, он
один останется двусоставен
и, может, где-нибудь в Балагом
бессонной ночью сойти заставит

и, погоняя по рельсам вспять,
вернет меня и к тебе, и к лету —
туда, где будут мосты вздыхать
опять, и боги смотреть на это

с покатых крыш. Мы пойдем с тобой
по спящим улицам, и ведомы
дорогой той, что зовет домой
всех одиноких и всех бездомных,

вернемся в прожитое, и ночь
покажется бесконечно длинной,
и зыбкий сон не изгонит прочь
двоих запутавшихся пилигримов.

***

Когда для нас опять наступит детство,
я поселюсь с тобою по соседству,
и мы настроим замков из песка,
и станем жить, как боги над мирами,
и станем пить голодными глотками
все то, что не истрачено пока.

Что я, что ты, ну как же бестолково
все то, чем жили мы с тобой, лишь слово
уберегая в сжатом кулаке.
Теперь оно одно во мне осталось,
и я спешу (какая эта малость —
идти к тебе в рифмованной строке)

искать тебя. А ты все это время,
должно быть, где-то жил, и поселенье 
твое — как ты хотел, у моря? Кто
подумать мог, загадывая в космос,
что ничего на свете не вернется
вот так, как было, здесь уже никто

не вспоминает о твоем беспечном.
И только я в попытке бесконечной
бегу к тебе. Ты только приходи
встречать меня. Обнимемся (как долго
не виделись!) И лучшею дорогой
отправимся по новому пути —

туда, где вновь для нас наступит детство,
и поселившись рядом, по соседству
у моря, в Лукоморье, и вдвоем
мы заживем, как прежде не случилось,
и что бы время ни переменило,
мы больше не умрем.

***

На фото — изумрудная трава,

(хотя откуда в монохроме зелень?),

небрежный росчерк «ты была права»

и двое на летящей карусели,

обнявшие друг друга. Я стою,

трехлетняя, прижав к груди мартышку,

у черно-белой жизни на краю,

засвеченная чьей-то фотовспышкой.

Меня как будто нет еще. И те,

которым невдомек, что дальше будет,

на дикой карусельной высоте

парят себе беспечно. Эти люди —

из тех, что мною выбраны — одни

еще не знают, как банально время,

в котором им отпущенные дни

иссякнут скоро, и без сожаленья

летят в него, летят. А я стою

и жду их возвращения обратно,

у черно-белой бездны на краю

зависнув. Вспоминая многократно

тот день, в котором первая трава

еще не смята первомайским людом,

я понимаю, как была права,

пророча им. И все-таки под спудом

уберегая черно-белый миг,

я вижу знаки их судьбы повсюду.

И потому, невольный их должник,

я никогда уже права не буду.

Сон

Уснешь однажды — осенью, в тоску,
скулящую полуприкрытой дверью,
и вдруг по одному — а ты не верил! —
придут, кому заказано. К виску

прижмутся лбом и, разойдясь по дому,
нарушат твой порядок бытия,
все сдвинут с мест и в ворохе тряпья
отыщут что-то важное — знакомо

тебе, конечно — старенький альбом,
где вы еще все вместе, где смеется
фотограф ваш. Нечеткий кадр. И солнце
засвечивает лица, рукавом

смахнув как будто прошлое. А ты,
такой еще невзрослый и счастливый,
застыл среди других и молчаливо
пытаешься спастись из пустоты,

того еще не зная. Хрупкий мир,
которому не суждено продлиться,
рвет сон. И только смазанные лица
стоят перед тобой — гурьба транжир,

растративших все смыслы. Где она,
страна, в которую они умчались,
и там теперь — без боли, без печали
и без тебя живут еще? С ума

сошел лишь ты, не веривший тому,
что так оно и будет. Ночь, дождливо.
И непонятно, живы ли, не живы
идущие в твой сон по одному.

Мила Борн — сценарист, писатель, член «Союза писателей XXI века», автор книг «Голодный остров», «Дети Гамельна». Родилась в 1972 году в Волгограде. Окончила Литературный институт им. Горького и сценарный факультет ВГИК. Публиковалась вжурналах «Новая Юность», «Волга», «Зинзивер», «Дети Ра», «Артикуляция», «Фабрика литературы», «Вторник», «Литоскоп», «Лиterrатура», «Берлин. Берега» (Германия) и др. В 2019 году стала дипломантом 39-го Международного фестиваля ВГИК в номинации «Сценарий полнометражного игрового фильма». В настоящее время живет в Германии.