Сто лет назад в российскую литературу вошёл человек, которому было суждено стать одним из самых значительных её представителей в XX веке — причём не только у себя на родине, но и во всём остальном умеющем читать мире.

Двадцать шестого ноября 1919 года в газете «Грозный», издававшейся в городе, носящем то же название, было помещено эссе (по принятому в те времена в издательском мире определению — фельетон) под названием «Грядущие перспективы». Автор фельетона, подписавшийся криптонимом М. Б., впервые увидел своё сочинение не в виде рукописного текста на листе бумаги, а в виде оттиска типографского набора на газетной полосе. Автору было двадцать восемь лет. Он служил военным врачом в частях Вооружённых сил Юга России, куда прибыл двумя месяцами ранее из родного Киева, мечтал бросить опостылевшую за последние три года медицину и стать писателем. Его звали Михаил Булгаков.

Свою первую публикацию, вырезанную из газеты таким образом, чтобы постороннему глазу было непросто идентифицировать её название и место издания, Булгаков бережно хранил всю оставшуюся жизнь. Впереди у него было множество других публикаций — фельетонов, репортажей, рассказов, повестей и один, хотя и не до конца опубликованный, роман. Два других остались в рукописях и увидели свет лишь через много лет после смерти их автора. Но крошечное по объёму эссе, появившееся на исходе осени 1919 года во вскоре навсегда канувшей в Лету провинциальной газетке, имело для Михаила Булгакова совершенно особое значение — именно по причине того, что оно было его первым печатным текстом.

Первая публикация для любого пишущего человека имеет ту отличительную от всех прочих особенность, что она — не забывается. Даже в том случае, когда под конец жизни о ней без стыда не хочется вспоминать. Но будущему всемирно известному российскому писателю Михаилу Булгакову стыдиться своей первой публикации было незачем — ему ею следовало гордиться. Что он, по-видимому, и делал — втайне, никогда о ней не упоминая даже в самом узком дружеском кругу, — несомненно, во избежание того, чтобы, как он в подобных случаях выражался, «не саданули бы меня в места не столь отдалённые».

* * *

Если определять тональность эссе «Грядущие перспективы» одним словом, то слово это будет — «отчаяние». Если же более развёрнуто, двумя словами, то — «оптимистическое отчаяние». Казалось бы, явный парадокс — разве может отчаяние быть оптимистическим? Это же оксюморон. Однако не всё с этим сочинением так просто, чтобы его можно было характеризовать однозначно.

Мотив отчаяния возникает в «Грядущих перспективах» с первых же слов. Сообщив читателю, что слова эти пишутся в момент, «когда наша несчастная родина находится на самом дне ямы позора и бедствия, в которую её загнала “великая социальная революция”»[1], Михаил Булгаков констатировал, что у многих из вовлечённых в российскую трагедию людей всё чаще возникает одна и та же мысль: «А что же будет с нами дальше?» Мысль эта (по его определению: «настойчивая, тёмная и мрачная») «встаёт в сознании и властно требует ответа». Ответа, однако же, взять неоткуда — поскольку нет его ни в недавнем прошлом (которое достойно одного только проклятия), ни в стоящем перед глазами настоящем («Оно таково, что глаза эти хочется закрыть»). Поэтому в поиске ответа остаётся только одно — попробовать заглянуть в будущее. Которое, как и всякое будущее, представляется тому, кто намеревается в него заглянуть, загадочным и неизвестным. Положение усугубляется ещё и тем, что желание это возникло в совершенно не подходящее для этого время: вокруг идёт война, от исхода которой это будущее напрямую и зависит.

Война же — самая страшная из возможных: гражданская, братоубийственная. По одну сторону линии фронта — герои-добровольцы, «бестрепетно совершающие свой долг» и рвущие «из рук Троцкого пядь за пядью русскую землю», по другую — вооружённые безумцы, тем же Троцким одураченные.

В том, чья возьмёт и кто победит, у автора «Грядущих перспектив» ни малейших сомнений нет. Принадлежа к первым, он люто ненавидит вторых и страстно желает им поражения и гибели — разумеется, не по причине особой кровожадности своей натуры, но только для того, чтобы была спасена от уничтожения горячо им любимая страна под названием Россия.

Основными причинами, приведшими Россию на грань гибели, Булгаков называл трагические события последних двух лет: «безумство мартовских дней», «безумство дней октябрьских», «развращение рабочих», «безумное пользование станком для печатания денег», появление на Украине «самостийных изменников» и Брест — то есть сепаратный мирный договор между Совдепией и Германией, подписанный узурпаторами и оккупантами в марте 1918 года в Брест-Литовске.

В этом перечне обращает на себя внимание прежде всего то, что автор «Грядущих перспектив» не делал различий между Февральской революцией 1917 года и последовавшим вслед за ней Октябрьским переворотом. Для него это — явления одного порядка. Весь последовавший кошмар — от печатания при Временном правительстве ничем не обеспеченных денег до заключения большевиками похабного Брестского мира с немцами и появления в Малороссии (то есть на Украине) «самостийной сволóты», возникшей из ниоткуда и сразу же начавшей растаскивать Россию на части, — для Булгакова есть прямое следствие крушения империи. Для него, монархиста по убеждениям, да ещё и провинциального интеллигента, заражённого бытовым антисемитизмом, что Гучковы с Милюковыми и Керенскими, что Ульяновы с Бронштейнами и Апфельбаумами, что Петлюра (по-булгаковски — «Пэтурра») с Винниченкой и какими-нибудь Тютюнниками и Змиевыми, что батька Махно — всё одно: враги. Смертельные враги. Поскольку Россия должна быть, во-первых, великая, во-вторых, единая, и в-третьих — неделимая. Он так считал, потому что его так воспитали.

Временщиков, краснобаев и демагогов, Михаил Булгаков презирал. Большевиков, узурпаторов и палачей, — ненавидел. Петлюровских самостийников же — равно и ненавидел и презирал. Доказательств это утверждение не требует — доказательством его является роман «Белая гвардия», из которого это явствует со всей очевидностью. Впрочем, это уже совсем другая история, не имеющая к дебюту Михаила Булгакова в качестве политического публициста прямого отношения.

* * *

Бóльшая часть «Грядущих перспектив» представляет собой страстный призыв к борьбе с большевистской чумой — призыв, более похожий на набор заклинаний, чем на установку, исходящую из констатации реальной действительности. Действительность же эта была известна военврачу Булгакову не хуже, чем кому-либо ещё из военнослужащих Вооружённых сил Юга России. И была она вовсе не такой радужной, как о том можно было вычитать в строках его фельетона. Булгаков утверждал:

«Перед нами тяжкая задача — завоевать, отнять свою собственную землю. <…> Но придётся много драться, много пролить крови, потому что пока за зловещей фигурой Троцкого ещё топчутся с оружием в руках одураченные им безумцы, жизни не будет, а будет смертная борьба. Нужно драться. <…> Мы будем драться. <…> Мы будем завоёвывать собственные столицы. И мы завоюем их».

Невозможно с уверенностью ответить на вопрос — а верил ли Михаил Булгаков сам в то, про что он писал? Дата публикации эссе — 26 ноября 1919 года — свидетельствует о том, что «Грядущие перспективы» появились в момент, когда никаких иллюзий касательно победы над большевиками у белых уже не было. Именно в эти дни началась гибель самого Белого движения на Юге России — с катастрофического разгрома основных частей ВСЮР под Воронежем и Касторной, превратившегося вскоре в повальное бегство к Харькову и дальше — к Ростову-на-Дону и Екатеринодару. Тогда же на деникинцев обрушилась ещё одна напасть — страшная эпидемия сыпного тифа, выкосившая белые ряды почище красной шрапнели. «Ну, всё — капут! Сожрала Белую армию белая вошь», — писал, констатируя кошмарную реальность конца 1919-го, белогвардейский публицист А. Ветлугин (он же Д. Денисов, он же В. Рындзюн[2]), — тот самый Ветлугин, чьим стилем так восхищался начинающий беллетрист Михаил Булгаков и на чьих книгах, уже живя в Москве, учился писать сам. Но это — тоже совсем другая история.

* * *

Дебют военврача Булгакова в качестве белогвардейского публициста не остался незамеченным на той же стороне идейных баррикад.

Через два дня после публикации его эссе в той же газете «Грозный» была помещена читательская реплика, озаглавленная «На развалинах социальной революции (ответ на статью М. Б.)». Автором её был некий П. Голодолинский, о котором до настоящего времени не известно ровным счётом ничего, включая то, подлинная это фамилия или вычурный псевдоним. Однако не столь уж это и важно. Важно — то, что в этом читательском ответе содержалось.

Отношение своё — резко критическое — к публикации неизвестного ему автора Голодолинский высказал в первых же фразах:

«Стыдно и больно читать статью М. Б. “Грядущие перспективы”. Будто бы и не русский писал её. Мрачным пессимизмом и каким-то жалким унижением дышат его строки»[3].

Собственно, больше можно было бы ничего и не писать. Но не для того пишут читатели в газеты, чтобы ограничивать себя в выражении своих мыслей и особенно чувств. Заклеймив пораженца и сообщив, что обо всём том, про что пишет М. Б., «уже думано и передумано среди моих боевых товарищей в часы затишья на позиции» и что на фронте мыслящих таким образом, «к счастью, не много», — Голодолинский немедля перешёл в атаку, опровергая всё утверждения автора «Грядущих перспектив» в порядке их очерёдности. Лексика его была ровно той же, что и у Булгакова — Голодолнский бил оппонента фразами-выстрелами, более всего похожими на тезисы политического доклада:

«Наше преимущество в том, что ужасная болезнь — большевизм — посетил<а> нашу страну первой».

«Переболев тяжёлой болезнью, мы будем гарантированы от её повторений в будущем».

«Никогда большевизму не суждено укрепиться в России потому, что это было бы равносильно гибели культуры и возвращению к временам первобытной эпохи».

«Конец придёт скоро и неожиданно. Гнев народа обрушится на тех, кто толкнул его на международную бойню».

«Не завоеванием Москвы и не рядом выигрышных сражений возьмёт верх Добровольческая армия, а лишь перевесом нравственных качеств».

Далее крайне раздражённый читатель обвинял автора «Грядущих перспектив» в том, что тот «восторгается переходу союзников на мирное положение», что он «не видит конца нищенскому существованию» России и имеет наглость утверждать, что русским ещё придётся платить за свои прегрешения, в том числе и тем, кто в данный момент оказывает им материальную помощь в борьбе с большевиками — то есть странам Антанты. Последний тезис, как явствует из его опуса, возмутил Голодолинского сильнее всего:

«<…> по справедливости мы никому ничего не должны. Мы пролили кровь, сражаясь с центральными государствами (подразумевается Германия и её союзники. — П. М.), больше, чем каждый из наших союзников. Война принесла нам все ужасы революции и награды за все понесённые бедствия мы ещё не получили. Час расплаты ещё не пришёл для нас.

Если будем говорить о расплате, то мы должны сами предъявить к оплате свои счета, в возмещение миллион<ов> жизней, потерянных на полях европейской войны.

Мы никому не должны, это должно быть ясно союзникам, и трудно ожидать, чтобы они могли требовать уплаты по всем тем дутым векселям, на которых расписывались узурпаторы русской государственной власти».

Как с очевидностью явствует из контекста, под «узурпаторами» Голодолинский явно подразумевал не большевиков, а ненавистных ему кадетов, октябристов и прочую, по распространённому среди монархистов в 1910-е годы выражению, «думскую сволочь», то есть тех же Гучковых и Милюковых, Львовых и Керенских, которых так презирал и Булгаков. Но это было единственным, что сближало их идейные позиции.

Завершил Голодолинский свою статью полным оптимизма утверждением, которое должно было посрамить исполненное невротического отчаяния пророчество о предстоящей многолетней борьбе, сделанное его оппонентом:

«Созидание уже идёт. Оно мерно ведёт свою работу ещё под шумное завывание народных страстей. <…> На дымящихся развалинах социальной революции мы возведём новую культуру взамен старой, в большой мере заимствованной у чужеземцев. Ещё настанет время живой работы, стремления к прогрессу всего народа — время светлых дней России».

Этот пассаж со всей очевидностью свидетельствовал о том, что П. Голодолинский являлся, во-первых, не очень умным (мягко говоря) человеком, а во-вторых — о том, что если он сам верил в то, что написал, то данная оговорка применительно к оценке его интеллектуальных качеств является лишней.

* * *

Читал ли эту статью Михаил Булгаков? А если читал, то как отреагировал?

С уверенностью утверждать это невозможно — никаких документальных подтверждений тому нет. Вероятнее всего, читал. О реакции же его на прочитанное неизвестно ничего. Да и какая могла быть реакция на публичный выпад, сделанный неизвестным ему лично человеком, ставившим целью его уязвить? Разве что пожать плечами и забыть. Вероятнее всего, именно по этой причине, бережно сохранив вырезку из газеты «Грозный» со своим эссе, Булгаков не озаботился тем, чтобы сохранить также и вырезку с публикацией Голодолинского.

* * *

Возвращаясь к «Грядущим перспективам».

Если всё же предположить, что в момент начавшегося краха Белого движения Булгаков совершенно искренне верил в победу белых (то есть своих) над красными, то стоит обратить внимание на то, какой представлялась автору «Грядущих перспектив» жизнь в России, которая наступит после того как «негодяи и безумцы будут изгнаны, рассеяны, уничтожены». Представлялась она ему в далеко не радужном свете:

« <…> страна окровавленная, разрушенная начнёт вставать... Медленно, тяжело вставать. <…> Нужно будет платить за прошлое неимоверным трудом, суровой бедностью жизни. Платить и в переносном, и в буквальном смысле слова. <…> И только тогда <…> мы вновь начнём кой-что созидать <…>.

Кто увидит эти светлые дни? Мы?

О нет! Наши дети, быть может, а быть может, и внуки, ибо размах истории широк и десятилетия она так же легко “читает”, как и отдельные годы».

Это и есть то самое, что называется — дар предвидения. Победы, которой не случилось тогда, но обязательно произойдёт теперь. И реальности, которая всех нас ещё ждёт после этой победы.

Вот это — как раз та самая история, которая будет твориться на глазах многих из тех, кто сейчас читает эти строки. В самом недалёком будущем.

[1] Здесь и далее цит. по первопубликации: М<ихаил> Б<улгаков>. Грядущие перспективы // Грозный. 1919. № 47. 13 (26) ноября.

[2] Вольдемар Ветлугин (урожд. Владимир Рынюдзюн; 1897–1953) — американский журналист, сценарист и кинопродюсер российского происхождения. Во время Гражданской войны в России 1918–1923 гг. — репортёр и публицист, публиковавшийся сначала в анархистской, затем в белогвардейской прессе. В эмиграции с 1920 г. Автор книг «Авантюристы гражданской войны» (1921), «Записки мерзавца» (1922) и др. Имел репутацию беспринципного циника, способного ради красного словца выпилить домино из костей родного отца.

[3] Здесь и далее цит. по первопубликации: Голодолинский П. На развалинах социальной революции (ответ на статью М. Б.) // Грозный. 1919. № 49. 15 (28) ноября.

Павел Матвеев — литературовед, эссеист, публицист, редактор. Сферой его интересов является деятельность советской цензуры эпохи СССР, история преследования тайной политической полицией коммунистического режима советских писателей, литература Русского Зарубежья периода 1920–1980-х годов. Эссеистика и литературоведческие статьи публиковались в журналах «Время и место» (Нью-Йорк), «Новая Польша» (Варшава), «Русское слово» (Прага) и др., в России — только в интернет-изданиях. Как редактор сотрудничает со многими литераторами, проживающими как в России, так и за её пределами — в странах Западной Европы, Соединённых Штатах Америки и в Израиле.