***

Я, говорит, ухожу, ну а ты сиди
У окна и смотри на дорогу — на дождь, на снег.
Вот мы были с тобой живые — и вот нас нет.
Только память плетётся сзади, а впереди
Пустота — ни души.
И стелется по земле,
Поглощая шаги, зловещий густой туман.
И едва различимо, кто там, кого и где
То ли выпустил из, то ли поймал в капкан.

Я, говорит, не вернусь, ты меня не жди,
Гороскопам не верь и не читай газет:
Где мы были с тобой живые — там больше нет.
И не вырвать теперь боль из твоей груди —
Проросла из зерна промёрзшей насквозь тоски,
Пробиваясь сквозь толщу жгущего душу льда.

Я, говорит, устал — ухожу, прости.
Я отвечаю «нет» — а шумит вода.

Про одиночество

Я встаю с постели, иду на кухню, наливаю воды из крана,
слушаю, как она наполняет стакан до краёв.
В голове от бессонницы мысли роятся странные,
но их прерывает доносящийся с улицы ор котов.
— Опять не поделят соседскую Муську, долбаные кавалеры.
Укутавшись в плед, выхожу из дома и зову кота.
Но моё «кыс-кыс» шерстяным охламонам бары-бер.
Я бросаю в их сторону камень — разбегаются кто куда.
Тишина. 
Задираю голову и смотрю на белые точки —
словно кто-то на чёрной ткани небрежно рассыпал бисер.
Я вдыхаю прохладный воздух, наслаждаясь спокойной ночью.
И в моей голове опять возникают странные мысли.
Может быть, они вовсе не странные — обычные, как у многих,
что вот так же, как я, задирают головы, смотрят вверх,
на ночное небо, и думают: а что если люди — боги,
вернее, один, но существующий сразу во всех?
Каково ему быть одновременно всеми нами,
испытывать столько чувств — от ненависти до любви,
говорить самому с собой, только разными голосами,
обо всём, что он сам, по сути, и (со)натворил.
Мне становится страшно. Я пытаюсь себя представить
оболочкой, покрытой кожей, и что внутри,
в этом полом пространстве — тот, кто меня оставил,
с кем мне больше не хочется говорить.

Я смотрю на небо. 
Последние звёзды гаснут.
На крыльце появляется, говоря «С добрым утром», бог.
И моими устами сам же себе отвечает: «Здравствуй».
Вот кто здесь, на земле, воистину одинок.

***
В маленькой комнате из двадцати углов
шорох одежд вспарывает тишину.

— Мама, опять мой кораблик пошёл ко дну —
быть капитаном я, видимо, не готов.

Плавится воздух над головой свечи.
Тёти кривят, прикрывая платками, рты.
Дяди стоят под окнами, 
до тошноты
курят в молчании.
Плавится и горчит
воздух от едкой полыни, пугающей мух.

— Мамочка, слышишь, мне очень хочется пить.

Кто-то из тёть, сорвавшись, заголосит:
«господи-боже, ты безнадёжно глух,
слеп», и вообще «ну как же теперь, ну как?».
Ей остальные качнут головами в ответ.

— Мама, мне страшно — если погаснет свет,
Я не смогу тебя отыскать впотьмах.

***
А будущего не было и нет,
Как выхода из метрополитена.
И хоть ты лезь в отчаянии на стены — 
Нам не увидеть завтрашний рассвет.
Ведь завтра не наступит никогда.
Такое всё — в единственном мгновении.
Но ты пиши своё стихотворение
О том, что в море — красная вода.
И рыбы в нём, как никогда, больны,
Наверх плывут и умирают молча,
Оставив только след из многоточий
На гребне затихающей волны.

***
Ничего не изменишь — мы такие, какими стали.
Хоть кого-то из нас и задумывали из стали,
а других из бумаги со свойством сгорать до пепла —
кто-то сгинул во тьме, не найдя источника света.
Некто выдумал нас и бросил на самое днище,
и ему всё равно: он не видит нас и не слышит,
как рождаются дети и как умирают дети 
от сумы, от чумы — всех смертей не счесть, не приметить.
Только те, кто из стали задуман был по сценарию,
собирают в ладони пепел сгоревших в пламени,
зажигают свечи за тех, кто из тьмы не выбрался,
и живут с ощущением, что всё это просто вымысел,
что они пустота в пустоте, тьма во тьме, у которой нет имени.
В ней слова — это дым, бесполезно просить «спаси меня».
Да никто и не слышит, хоть какими зови голосами:
тот, кто выдумал нас, — мы его придумали сами.

***
У безымянной речки растёт трава.
Она зеленеет, когда говорят слова,
Такие, которые греют, как солнца свет.
Желтеет трава, когда произносят «нет»,
Когда говорят «уходи» и когда молчат,
Когда не хватает влаги в простых речах.
Трава засыхает, если не видит дождь
И если её не гладишь рукой, не мнёшь.
Трава погибает, если не слышит слов,
А речка выходит болью из берегов…

Паше Полозову

Притворись врачом и выписывай
На фантомное средство рецепты в стихах:
От расшатанных нервов и кризисов,
Невралгии в груди и бессонницы
До боли в висках.

Ты уверен, что знаешь, чем кончится
Терапия твоя, состоящая только из слов?
Мы безумны настолько, что хочется,
Не боясь ни бесцветной реальности,
Ни красочных снов,

Притворяться собой. А надо ли?
Мы обычные, знаешь, — такие, как сотни других,
Что о камень споткнувшись, падали,
Бинтовали себя равнодушием,
Приложив к воспалившейся ссадине
Стих.

Ирина Гумыркина. Родилась в 1987 году в г.Зыряновск Восточно-Казахстанской области. Журналист, редактор. Живет в Алматы.

Публикации: в сетевой версии журнала «Великороссъ» (2014 г.), в литературном альманахе «Ликбез» (2016 г.), в журнале поэзии «Плавмост» (2016 г.), поэтическом альманахе «45-я параллель» (2016 г.), на литературном портале «Белый мамонт» (2016 г.), в литературно-художественном журнале «Простор» (2017 г.).

Лауреат II степени в номинации «Поэзия» III международного литературного конкурса «Верлибр» (2016 г.), лауреат международного творческого конкурса «Сон в руку» в номинации «Поэзия» медиа-проекта «Самарские судьбы» (2016 г.), лауреат международного литературного конкурса имени Александра Куприна-2016 в номинации «За лучшую поэму или стихотворение», победитель VI международного литературного конкурса, посвященного памяти писателя К.М.Симонова и 75-летию героической обороны города Могилева, в номинации «Поэзия» (3 место в возрастной категории от 18 до 35 лет), лонг-листер фестиваля искусств «Барабан Страдивари» (2017 г.)