К 72-й годовщине смерти Антона Веберна
Быть оригинальным — несложно. Будь самим собой. Эту мудрость из области житейского здравого смысла неплохо бы вспомнить, когда речь идёт о Веберне.
Одни называли его сумасшедшим, другие назначали главой модернизма, третьи — выражая монаршую благосклонность, «возвышали» до статуса своего предтечи. Всех ослепляла новизна, новаторство. И мало, кто — кроме самих нововенцев, конечно, — понимал, что истинные новаторы выходят из консерваторов.
Многие почитающие Веберна так и не стали полноценными сочинителями, потому что перед ними маячил стиль неотрывный от личности, — но не метод. А Шёнберг не плодил себе подобных и не учил методом имитации какого-либо стиля. Он умел возвратить ученика к себе самому, взращивая в нём что-то очень важное, чрезвычайно существенное: то, чего современной музыке явно не хватает, либо отсутствует в ней полностью: Шёнберг преподавал искусство, и его искусство вырастало из высочайшего уровня ремесла. Преподавая гармонию, он воспитывает в ученике логику и единство стиля, раскрывает значение тональной системы, богатство которой станет прообразом того, что сделают его ученики в условиях новой атонической гармонии. Преподавание теории формы и анализа имело целью создать в ученике качество мыслителя в области музыкальной формы.
Мне это стало ясно чуть ли не с первого часа моих занятий у Филиппа Гершковича.
Его воспоминания о Берге и Веберне (Гершкович был учеником обоих) не носили характер мемуаров. Он недолюбливал этот жанр, и, будучи человеком весьма чутким, всегда старался избегать сантиментов. У меня на памяти его высказывания и некоторые цитаты из Берга и Веберна, никогда не произносившиеся им без определённого конкретного повода.
И я понимал, что мысль Шёнберга для Веберна всегда была отправной точкой, опираясь на которую можно было идти в своих рассуждениях дальше.
Помню, историю о том, как однажды в присутствии Веберна кто-то сказал, что «в периоде три предложения». Веберн был взбешён до такой степени, что в состоянии крайнего возмущения просто не находил слов. Насколько ясно было в его сознании, что сущность формы периода, принцип периода (Шёнберг сказал бы «школьная форма») — это два предложения, два каданса; это — теза и антитеза. Период — это вопрос, постановка проблемы кто есть кто. Два каданса — это проблема выбора: кто из них тоника? или кто из них доминанта?..
Вот в моих руках текст веберновского письма.
Филипп Гершкович,
который вот уже ряд лет учится у меня по композиции, заслуживает горячую рекомендацию.
Со всей убедительностью, очевидно, что я считаю его прежде всего выдающимся композиторским дарованием, и это должно быть оценено совершенно особо.
Я убеждён, что от его способностей, — в какой бы то ни было музыкальной области, — в особенности, однако, композиторской и теоретической (а также в области преподавания и научных изысканий) следует ожидать исключительно важного.
Поэтому я могу только желать, чтобы Филипп Гершкович встречал возможное содействие
Д-р Антон Веберн
Мария Энцерсдорф близь Вены
Аухольц 8
Письмо это, по-видимому, было написано в день их последней встречи. В Австрии Гершковичу уже давно нельзя было оставаться, но только в 1938-м появилась возможность бежать. Что должен был чувствовать Веберн?.. Он понимает, что помочь своему ученику ни чем не сможет. Он, даёт напутствие; то есть, как всегда говорит о том, чем живёт — о музыке. И он пишет это рекомендательное письмо... Но кому? Куда? Кто знал его тогда в Румынии или СССР? Тогда ему было — 55, и смешно сказать, что он мог быть популярным, или широко известным. И вот это письмо, оно для всех и никого в частности... Но тогда, вообще говоря, разве не всё равно, что в нём писать?
Нет, Веберн — другой человек, другой музыкант. Он живёт в Истории, и поэтому всегда остаётся верен себе (и «что бы он ни делал, он делает это чрезвычайно серьёзно»). Он пишет блестящую и бесполезную рекомендацию, которой Гершкович «сможет воспользоваться» лишь после своей смерти. (Я включил её в посмертно изданную книгу теоретических работ Гершковича).
А в 1938-м, Гершковичу 32, и ещё ничто не предвещало того, о чём пишет Веберн. Думаю, что и в 1990-м под этой запиской некому было подписаться. Изданная в 1990 году книга была первой (!) публикацией его работ в России.
Но в 1938-м эту записку подписал Веберн!.. Стоит ли удивляться, что она оказалась пророческой.
Леонид Давидович Гофман — российский композитор и теоретик, дирижёр, педагог, руководитель научно-образовательного центра «Арнольд Шёнберг курс», заслуженный деятель культуры и искусств СТС, кавалер ордена «Служение искусству».
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи