Так
Так потухшее слово в болоте молчания топится,
Притупляется слух, обреченный глотать тишину,
Так с руки улетает ночная любимая горлица,
Каплю света вдохнув
Так, молвой наполняясь, меняется город стремительно –
Взял высокую ноту и, утро осилив, охрип,
Так на кончике строчек ребёнком рождается истина
На единственный крик
Так воришка-закат убегает в туман незамеченным,
С обнищавших небес золотой утащив пятачок,
Так качается жизнь в колыбели Праматери-женщины
И сквозь пальцы течет
Так паломники-годы уходят тропою пологою,
Так часами палимый мелеет надежды чертог,
Так извечно ходивший одною и той же дорогою
Обрывается вдох
Свете тихий моей души... (с)
Свете тихий моей души, Свете,
Утомлённым моим ветвям ветер,
Потаённым моим дверям чертит
К отворенью путь.
Свете тихий моей души, тихий,
В запустелых моих церквях лики
Просыпаются и творят блики,
Прикоснувшись чуть
К сонмам сумрака. Души моей Свете,
Озаряющий зари прежде,
Раскрывающий сует между
Потайной путь.
Свете тихий моей души... Души
Ток безудержных сует кружит,
Луч живительный вовек нужен.
Негасимым, Свете мой, будь...
В пути
В пути. Ну, вот и вырвались. Смогли же.
Состав, скуля, рассвету руки лижет
И чешет, подбираясь ближе-ближе,
О станции лохматые бока,
Туманные. Селения минуя,
Хвостом виляет, шпалы – врассыпную.
Поди поймай их стаю озорную.
Светающая заводь глубока,
В ней тонет сон.
Пролёты всё короче.
Заря окошки поезда щекочет.
Вагон сменяет тусклый китель ночи
И смотрит подстаканников парад.
Им верховодит прима-проводница,
Такая, что нельзя не подчиниться –
Состав, дороги пролистав страницы,
Придет по расписанью в аккурат.
Вокзал обнимет нас. Проспект нанижет
Шаги. Там небо, опускаясь ниже,
В ладони тычет нос, и ряд манишек
Манит, горит участием живым.
Там дышит всё. Там всё чуть-чуть иначе.
Дождь ластится, вокруг счастливо скачет.
И спины осеняет на удачу
Над городом парящий херувим.
Бредут века, каналами прошиты.
К тебе, наш восхитительный, спешим.
Ты – гавань.
Благовестница защиты –
Сияющего шпиля рукоять.
Спешим к тебе. И пусть ветра всё те же,
Адмиралтейства путеводный стержень
Опорой сокровенной руку держит,
В ненастье помогая устоять.
Время тишины
И воцарилось время тишины,
Сломав строку негаданным пробелом.
Сосуд исполнен мыслей переспелых,
А мы одной усталости полны.
Воркуют рядом капельки весны.
Но горизонтов мы уже не ищем.
Сюжет исчерпан. Грузом этих истин
К сегодняшнему дню пригвождены.
Бездействие вытравливает дни.
Бесцелие высушивает мысли.
А ты, меня к минувшему причислив,
До новой строчки всё же дотяни,
Наматывая время тишины
На нынешнего ветхую катушку.
Тебе – я знаю – тоже будет лучше
От созерцанья радостей земных
Бесхитростных. Мы вышли из строки,
Себя черновиками искалечив,
Теперь, взвалив молчание на плечи,
Залижем раны. Искупив грехи,
Забудем звуки, даты, имена.
Молчанье лечит - нет пути иного.
Да, говорят: в начале было слово,
Но перед словом - только тишина.
Рукоделие
Этот вечер, ужаленный пчёлами поздних звонков,
Торопливо протертый сквозь времени ветхое сито,
Слепо смятый в молчание – вечер сегодня таков.
Небо в пяльцах оконных закатною нитью расшито,
И вечернее платье усталым плечам велико.
А когда-то казалось, что места в твоём пиджаке
Ровно столько, чтоб мне до сердечного стука прижаться.
Но увы – самолетики слов угодили в пике.
Вытираю с лица шелуху бесполезного глянца,
Собираю надежды и в ночь ухожу налегке.
А закат вышивает. Пичугу-иголочку гонит.
Одевает на плечи углов аскетичный жакет.
А ведь помнишь? – казалось, в твоей приоткрытой ладони
Места – ровно моей одиноко дрожащей руке.
Поспешила швея за причудами моды угнаться.
Рукодельник-закат укололся иглой сгоряча.
Горизонт багрянеет. Окошка испачканы пяльца.
И сегодняшний вечер-нательник – с чужого плеча.
Отпускать
В заводях комнат чёртом живёт тоска,
Липких сомнений водовороты крутит.
Просто уходим, не прикасаясь к сути,
Не вынимая голову из песка.
Слово дышало. Было живых живей.
Вот и задушим. Сделаем строки уже.
Плотно укроем холодом равнодуший
И обратимся к следующей главе.
Или остаться и разогнать чертят,
Что копошатся в тине пустого дома?
В новой дороге ими не быть ведомым,
Просто прощая. Может, и нас простят.
Прежних печалей не ворошить песка,
На преступлённое молча поставив вето –
Знак равнодушия, путь обретая в этом,
Путь животворный - старое отпускать.
Трамвай
Трамвайщик чертит рельсы в небеса.
Трамвай, маршрутом сутки исписав,
В депо вернётся,
Где ночь желаний потчует вином,
Где, задремав, забудут о земном
Его оконца.
Луна возьмёт вагончик напрокат,
И лишь когда рассветная строка
Споткнётся оземь,
Отступит сон, ужаленный гудком,
Вздохнёт трамвай, свернувшийся клубком,
Расправит оси.
Трамвайщик снова прямо во дворе
Небесном путь из точек и тире
Ему начертит.
Трамвай поднимет руки к проводам;
Горит ладонь, бегут и тут, и там
Малютки-черти.
В очах зари утонут фонари.
Он «осторожно двери» отворит,
Для далей новых.
Пути связал извечный кровоток:
Его вожатый и его гудок –
Его оковы.
И сколько бы руки ни отнимал,
Но за собою увлечёт сигнал
Круговоротом.
Конечная. Маршруту тесен мир.
Сойдёт душа – случайный пассажир,
Пойдет к воротам.
Марина Намис. Родилась в Белоруссии, живёт в Подмосковье. Образование экономическое. Работает в той же области. От скучных цифр прячется в образах и рифмах. Лауреат третьей премии в номинации «Дебют» литературной премии «Поэт года 2015»
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи