* * *
Пригород — это, где поворот с дороги
упирается в кладбище, где птицы живут, как дома,
не смотря ни на что — вороны, стрижи, сороки
и, даже, голуби, с кем по прошлой жизни еще знакомы.
Пригород — это кусок земли, не заросший жизнью —
только смотритель кладбища и собаки —
те, что ушли из города и забыли —
как это жить при доме, а не в овраге…
Пригород — это земля от других — на память,
чтобы доподлинно знали — откуда город
и как это было раньше — двумя веками —
еще без названия и, даже, еще без рода,
то есть, когда дороги — сквозь пыль и камень —
по направлению ветра… Трава — по пояс —
тронешь её и кажется, что руками
трогаешь жизнь — свою и… чужую, то есть.
Пригород — это неспешная жизнь по кругу —
точно шаг в сторону — и ты на другой планете…
Где даже собаки знают в лицо друг друга —
и их не боятся ни старики, ни дети.
Эта земля ещё помнит и свист, и топот,
или, как трактор последнюю снёс избушку,
а тракторист обливался холодным потом,
вспоминая свою деревню и мать старушку.
Пригород — это бессрочная память детства,
где никакая ржа — не разъест карманы,
где только пыль, доставшаяся в наследство —
всё сохраняет, прикрывшись сухим бурьяном.
* * *
Много лет прошло с того времени, как переехал
и остался жить на улице без названья —
только номер дома, что для таксиста всегда помеха,
когда ночью привозит кого-нибудь со свиданья
и пытается выяснить — где этот номер дома,
по крайней мере — в какой стороне пейзажа,
как он выглядит?.. Не находя искомой
точки на карте, оставляет свою поклажу
в месте прибытия — дальше уже по звёздам,
по завитушкам знакомых собак и кошек,
что оставляют отметки, где только можно,
или по птичьим следам, по хлебным крошкам…
Место, где жизнь сложилась — ничуть не хуже
любого другого — деревья, река, дорога,
даже памятник Ленину в центре огромной лужи —
птицы его загадили понемногу,
но перед праздником чист и блестит извёсткой,
но не на долго — вода своё дело знает
и размывает устои довольно жёстко
и вместе с лужей медленно высыхает.
Место — не хуже любого другого места —
для проживания, а номер дома в награду…
и ничего, что название улицы неизвестно —
главное лес, река и дорога рядом.
* * *
Светло-серое облако — единственное над домом,
едва способное к жизни в пустом пространстве —
передвигается от одного дома к другому. От дома к дому,
чтобы, как призрак, где-нибудь не потеряться,
или не сгинуть, когда тебя ветер гонит —
чёрте куда — всё выше, всё выше… Выше,
чем могло показаться в начале, то есть, сегодня,
в девять утра над краем соседней крыши,
то есть, соседнего дома, где двор с фонтаном,
куда искупаться бегал, но был застигнут —
лет сорок назад… Теперь не встаю с дивана
и не пытаюсь больше в фонтан запрыгнуть —
точно то облако, что промышляет в небе —
не отражением — нет — лишь водой и крышей —
той, что поближе, где спят ещё все соседи
и никого, кто мог бы его услышать.
* * *
Как листва стекается с мусором в водосток —
утекает прошлое, выжатое из камня —
до последней капли — Создатель не слишком строг
в выборе методов — всё убежит до капли
из последней струйки, что, как по щеке слеза —
на рукава рубашки в большую клетку,
смяв за собой ресницы, вообще глаза,
как уже ненужную в пейзаже — вообще — отметку.
И мокрые пальцы, сжимая в кулак листву,
как холодные ветки, надеются не замёрзнуть
с наступлением холода, что ближе всегда к концу,
по крайней мере — года… тем паче к звёздам.
Но терзает память, оставшаяся не у дел,
потому что бумага терпит, но не погода —
осень кончается, снег у подъезда сел,
как с пирожками школьники — не удобно
для проживающих, как на траве дрова,
смяв под собой оставшуюся природу,
т.е. тычинки, пестики, чьи права
и без того нарушены огородом,
что как последняя радость для этих мест,
тем более осенью, когда урожай в подвалах…
если останется что-то, что мышь не съест,
то до весны сохранится под одеялом.
* * *
Выходя из дома, теряешь опору. Стенку,
так как не знаешь когда случится обратно…
Термометр бьётся в минусовую отметку,
отмеряя уже не градусы — срок, вероятно.
И слова замерзают на выдохе, как при испуге,
точно зная количество смёрзшихся капель —
до последней, поскольку никто в округе
не способен вычислить… да и зачем им, кстати,
все эти вычислы, теряя в чернилах время —
вспомнишь однажды — считай выходной потерян…
глянешь в окно, где листья в следах старенья —
это единственное, в чём можешь быть точно уверен —
и прошло пол жизни, как будто бы время года,
смяв за собой пейзаж, как ночные простыни —
от греха подальше, чтобы в момент ухода
ничего не портило картину цветастой осени,
или зимы, тем паче, с её безличием,
что, как пустое зеркало — выцветает
с наступлением сумерек… и мается безразличием
к происходящему, к тому, что вот-вот растает
и сольётся с облаком, что, как и ты — из дома,
в птичье пространство, что, как всегда — на убыль —
за горизонт, где в звучных раскатах грома
происходит всё то, что позже пойдёт на уголь.
Родился в1969 году в городе Волжском. Окончил 8 классов, затем актёрский факультет училища искусств. Работал актёром и завлитом в разных театрах страны, журналистом, главным редактором городского телевидения и радио. Выпустил несколько книг стихов и прозы, в том числе: «Песня дорожной пыли», «Речь — способность вернуться», «Блики».
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи