Размышление у зеркала
Вот в чреве зеркала
пророс
мой острый нос
из зазеркалья;
и черный глаз,
как вопиющий глас
в пустыне,
исступленно стынет.
В меня глядит
мое другое.
В меня…
Но что же «я» такое?
Я? — Этот нос
и этот волос,
и этот рот,
и этот голос,
и мысль моя —
все это «я».
Моё живое вещество
зимою холода боится,
и в тонкой кожице таится
мое людское существо.
Мой мир во мне —
неповторим,
но только для меня
он вечен
и жив, пока не покалечен
тем внешним миром,
тем — другим…
И вновь затем
не появлюсь,
навечно растворюсь в природе —
и буду уж потом
не я,
а только нечто вроде…
И никогда меня не будет.
Меня!?
Да это же относится ко всем,
ведь жили раньше люди —
теперь их нет совсем.
Совсем?
Когда надгробие — утес,
поди отройся…
Но вот из грез
уже всерьез
кричит Сезанн-каменотёс:
«Сезам, откройся!»
Как Ева из ребра,
в своих портретах
рождается Рембрáндт
в музейных лазаретах.
Живет и стонет диким гласом
в обломках «Гéрники» Пикáссо.
Пытаясь обозреть весь мир,
бредет по снегу Питер Брейгель
с охотниками на вселенский пир…
А где-то там заблудший Гегель
протаскивает мысль в умы:
Я — это Мы,
Я — это Мы.
О, зеркало моей души,
Как в жизни появиться странно,
Но этот воздух так душист,
И умирать всегда так рано…
Вниз головой
Вниз головой?
Ложись и вой,
вопи,
ногами дрыгай,
но не прыгай
вниз головой.
Сожмись, стерпи
во мне природа:
страданье
старомоднее
старинного комода.
Вверх головой —
какая скука,
вниз головой —
какая мука.
Какая муха
укусила
привычную
земную силу,
что ноги кверху занесло?
(До неприличия
красивы —
у них такое ремесло).
Вниз головой
и вверх ногами
идут, того
не зная сами,
что перевернут
с небесами
и сад с весеннюю
листвой —
вниз головой,
вниз головой.
Тела с ветвистым
окруженьем
ложатся в лужу
отраженьем.
Нью-Йоркский небоскреб
В ночь —
Небоскреб луну стряхнет
кудрявым чубом облаков
чет-нечет ….
И пнет — так развернет
фонарным кругом
с округлым нимбом —
свето-фором:
«Бим —м-м» подъездным лбом.
А утром
небо проскребет,
расколет солнце —
разобьет, как сваркой,
брызнет огнемётом —
зажжет сто мелких
желто-красных солнц —
просыплет,
сожмет, зажмет в асфальт,
вобьет, вотрет…
С клубами пара
растрясет и оторвет,
и вознесет громаду,
с небом споря — влет.
Тот Небоскреб
Нью-Йорку — пара.
Рождение планеты: апофеоз
В подвижной кромке узких глаз
овалы ярких сфер —
там шквал огня, где вскрылся лаз
и скачет Люцифер.
Интерференция теней —
лилово-желтый цвет:
когда прищуришься, видней
рождение планет.
Померкнет скань деталей дня —
метаморфоз ночи,
крик неприкаянных принять…
И только сам молчи.
Едва пронзительность луча
пробьется на восход,
расширь зрачки — там, как парча,
поблескивает свод.
Где раскаленный суховей
томил и жег глаза,
в травинках вьется муравей,
искрится стрекоза,
исторглись ландыша пары,
и пряностью дыша,
зверь выползает из норы,
подбрюшием шурша.
Зеленой пеной вознеслась
сквозь радугу сосна —
здесь распаляет жизнь и страсть
Вселенская весна!
Человеку нужен человек
В космосе промерзлом, словно в Заполярье,
В поисках сакрального делаем «забег».
Сверху слышим: «Ищете? Или догоняете? —
Знайте: Человеку нужен человек».
В это мы не верили как в исповедальное:
Землю мы покинули — свой родимый брег.
Рвались в запредельное — открывая дальнее,
Ближе становился бренный человек.
В «альфах и центаврах» не нашли приятелей.
Норами изрыли не один парсек —
Но никто не высказал нам лицеприятного:
«Ждем, вас, не дождемся: нужен человек».
В гонке ли за истиной? Может быть, за лаврами? —
Свой давно растратили неразменный чек.
Так тверди старательно, с верой и литаврами:
«Человеку нужен — только человек!»
…………………………………………
Кажется, проехали — мы не в той галактике:
Вновь ошиблись адресом, да и тот ли век?
Что-то мы нарушили — слабоваты в тактике,
В главном лишь уверены: Нужен человек.
Снег
Летит и крýжится ближайший,
Высокородный и нежайший,
Из светлой вечности — свежайший
На нас с небес
Сошедший снег.
Пушистый снег —
Он ненаполен:
Возводит башни колоколен,
Сугробы воздухом полнит
И в небо хлопьями палит.
Взметая сноп, сбиваясь с ног,
В сугроб бросается щенок,
Потом, от снега ошалев,
Вздымает к небу в снеге зев.
Душа, как будто вечность чуя,
Решает: вот перекочую —
Из тела бренного прорвусь
И с белой вечностью сольюсь.
Вечное
Столетние сосны над лесом встают,
Над ящером с кожей замшелой.
Здесь пращуры наши искали приют —
Меж сосен в траве порыжелой.
Так ныне и присно во веки… Что в том?
На небе и синем и алом
Сосновые ветви с павлиньим хвостом
Качают резным опахалом.
Пройдут сотни лет, и почтенный старик,
Текучее время осилив,
Отыщет в лесу этом ящериц лик
И сосны на алом и синем.
Натан Солодухо — автор философских, поэтических и прозаических книг. Издавался в Москве, Казани, за рубежом — в журналах, поэтических сборниках и литературных газетах: «Кольцо А», «Дети Ра», «Аргамак», «Идель», «Казань», «Пушкиноты», «Наследие», «Зарубежные записки», «Литературные известия», «Поэтоград» и др. По образованию физик, преподает философию в Казанском национальном исследовательском техническом университете — КАИ, профессор. Постоянный ведущий теоретической конференции ежегодного Международного фестиваля им. Н.И. Лобачевского «Неевклидова поэзия» (Казань).
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи