Счастливое детство

Детство теплое, парное,

Душноватое слегка,

Над душой стоит и ноет,

Приходя издалека.

Не событья и поступки

И не лиц знакомых круг —

Бесконечнейшие сутки,

Запах, вкус, шершавость рук.

Грипп с малиной, зелень мяты,

Соль ушаночных шнурков

И прохладные квадраты

Свежевымытых полов.

Ах, безжалостное детство! —

Из отчаянной игры

Никуда пока не деться,

Не найти себе норы.

Утешайся, будто легче

Те, прошедшие, года... —

По открытым нервам хлещет

Леденящая вода.

* * *

Пахла суббота понедельником,

Пахло свидание как развод,

Сокольники — банным пропревшим веником...

запах к запаху — и снова не тот.

Дни пошли татарской ордою —

Не то чтобы очень их много — различить не могу...

То ли конец столетия — просто время такое,

То ли сорок с хвостиком мечутся у меня в мозгу.

Время и запахи — две напасти —

Спрятаться от них некуда — устроено так хитро...

Разве что насморк подхватишь — так это счастье, —

Или часы поломаются... или уснешь в метро.

* * *

Бессодержательно и вяло

Звучат остывшие слова...

Как ветром волосы трепало,

И мерзла вечером Москва!

А по бульвару за трамваем

По шумной жухнущей листве

Два пса бежали с громким лаем —

Задорным вызовом Москве.

И вечер весь еще в начале,

И фонари еще мертвы,

И мы как эти псы бежали

По ржавой осени Москвы.

Как на ветру горели руки!

И листья липли к рукаву,

И смех в трамвайном перестуке

Через осеннюю Москву,

И очень медленно темнело...

Твердить остывшие слова —

Пребезнадежнейшее дело.

Тепло

Люблю тепло. Так просто. Без затей.

Глубоких смыслов в это не влагая.

Тепло полудня летом. Батарей.

Как в бане влажный жар с волос стекает.

Лбом ощутить нагретое стекло.

Босой ногой ступить в песок нагретый.

И дров горящих зимнее тепло.

И снова полдень в середине лета.

Сухая шерсть. Холодный спирта жар.

Уют костра добротного привала.

Ну, что еще? Жена. И самовар.

И жаркий вес большого одеяла.

Когда же так моя продрогла плоть?

В минувшей жизни сколько зим изведал?

Весь разум мой не в силах побороть

Горячей власти чайника и пледа.

Еще, еще познать тепло рукой,

Насытить клетки зябнущего тела -

И можно будет вынести зимой

Не только холод дружбы застарелой,

Но даже этот ветер ледяной.

Еще одна вариация на тему «Вновь я посетил...»

«Я вернулся в мой город, знакомый до слёз,» ... —

возвращение было таким, со слезою,

потому что какой-то мерзавец унёс

то, что спрятал я здесь и присыпал золою,

уезжая, зарыл — ну а вдруг я вернусь —

всё, что было моим в этом городе грязном,

всё, что злость превращало в красивую грусть

на тернистом пути по грехам и соблазнам,

из которых, по сути, вся жизнь состоит...

Этот город умел гнать и верхом, и низом

сквозь застенчивый мат, сквозь остаточный стыд,

прикрываясь листком из колон и карнизов....

Где ж оно? В каждом взгляде: «А ну, отвали!»,

и за каждым фасадом ловушка-обманка...

Даже запах сменился у этой земли

с топонимикой прежней — Зацепа, Таганка...

Что ж, «до слёз» ... остаётся лишь плакать теперь.

В Шереметьево! Прочь! И назад ни ногою!

— Ты с чего так завёлся?! — Не знаю, поверь...

— Уж никак, ностальгия? — Нет, это другое...

* * *

Твой каждый стих — как чаша яда...

Арсений Тарковский

И словно фото из жизни прошедшей —

было, конечно, не со мной —

поезд летит, как сумасшедший,

по черно-белой степи ночной.

В снежном и страшном белесом мраке,

в огнях летящих — кто видел их? ...

Я б не поверил в эти враки,

мистики пошлой жалкий чих,

я б не поверил картинке лунной —

ужас в глазах на пол-лица —

если б когда-то трамвай безумный

в жизнь не влетел из тетради отца.

Эти тетради шестидесятых —

кем бы я стал, когда б не вы? —

и голоса, будто из-под ваты,

плеск незнакомой еще Невы.

Хмель ядовитый чужого пира

всё поколенье моё пронзил,

встал между тенью конвоира

и холодильником марки ЗИЛ.

Прошелестели те страницы —

и было всего их, дай бог, полста —

что проросло, что шевелится,

совесть зачем в нас нечиста?

Поезд летит в ночи черно-белой,

на фото цветных — жизнь поперек...

Тихо дряхлеют душа и тело —

как говорится, урок не впрок.

Упражнение по русловой гидродинамике

Обтекается камень лежачий

водою журчащей,

оттирая усталым покатым плечом

говорливый поток —

в этом жестком процессе

весьма неуместны понятия «реже» и «чаще»

лишь вода, как всегда, неразрывна,

а камень и впрямь одинок;

но в нажиме воды

ощущая таких же, стоящих поодаль,

твердо веруя в то,

что с далеким собратом своим

он сумел закрутить

эту глупо-болтливую воду

в переливчатый жгут,

прихотливый, как вьющийся дым,

молчаливый угрюмый лентяй,

он воде дал язык и повадку,

а она проклинает охотно

тупую безмозглую власть,

только с каждой морщины на камне

стекает волнистая прядка,

чтоб на сливе сплетаться с другими

и в общем волнении пропасть.

Ну, а ниже. река без единого камня

пуста и свободна,

молчаливо скользит

меж пологих лесных берегов,

не теснима ничем,

может течь, как ей будет угодно —

все красиво, пристойно, спокойно —

и так до скончанья веков.

Отчего ж раз за разом

от этой прекрасной свободы

то один, то другой по камням, по тайге,

проклиная крутой бурелом,

вверх бредут по реке

к перекату, где шумную воду

зажимает угрюмый молчун

утомленным покатым плечом?

* * *

Сигаретку раскурил,

посмотрел в окно...

Может, дорог, может, мил,

может, все равно.

за окном горит фонарь —

тусклое пятно...

Может, будет все как встарь?

Впрочем, все равно.

Осень сыплется дождем,

холодно, темно...

Ночью хуже или днем?

Вроде, все равно.

Дотянуть бы до тепла...

заглянуть в кино?

Спать, наверное, легла...

Ладно. Все равно.

Рецензия Владимира Гандельсмана "Книга в подарок"

Владимир Эфроимсон родился в 1950 г. в Москве. С 1993 г. живет в США. По образованию математик. Занимался вычислительной математикой, океанологией, программированием, расчётами финансовых рисков. Стихи пишет с начала 70-х. Публиковался в периодике («Знамя», «Октябрь», «Вестник Европы», «Дружба Народов», «Интерпоэзия», «Новый Журнал» и др.), а также в альманахах и коллективных сборниках. Был членом Московского Клуба «Поэзия». Опубликовал три книги стихов – первая вышла в Москве, вторая в Нью-Йорке. Третья книга – вышедший в московском издательстве «Водолей» сборник «По Цельсию и по Фаренгейту» включает как ранее опубликованные, так и новые стихи.