литературно-художественный журнал «ЭТАЖИ»

[email protected]

Татьяна Веретенова

Трагедия несоветского человека

11.11.2023
Вход через соц сети:
10.11.202010 692
Автор: Владимир Гуга Категория: Литературная кухня

«Скоропостижка». Интервью с писателем и судмедэкспертом

Ольга Фатеева - судмедэксперт, автор книги СКОРОПОСТИЖКА

Название дебютной художественно-публицистической книги Ольги Фатеевой «Скоропостижка» говорит само за себя. Автор — судмедэксперт с внушительным стажем работы. Трудно представить, что специалист, занимающийся исследованием результатов жестоких убийств, способен сохранить творческий взгляд на мир. Однако это так…

 

Читать рассказы из книги "Скоропостижка"

 

Последствия преступлений, описанные в вашей книге, настолько кошмарны, что во время её чтения возникает вопрос: «Автор, должно быть, давно считает милосердие, сострадание, доброту, человечность — иллюзиями?» Так ли это?

 

Нет, это не так. У меня всегда было впечатление, что моя работа — это про жизнь, про свет, про утверждение всего доброго и вечного. Не могу сказать, что я человеколюбивая личность, но эта работа вызывает во мне прилив какого-то жизнелюбия, веры в человека.

 

Веры в человека? После того, как вам пришлось вскрывать жертв изуверских убийств?

 

Да, моя работа даёт мне основание верить во всё хорошее. У меня нет ощущения, что я разочарована в человеке.

 

Странно… Впрочем, мой вопрос следует адресовать не только вам, а, вообще, представителям «жестких» профессий — оперáм, криминалистам, следователям… Вы все видите, на что способен человек, созданный по образу и подобию Бога…

 

Мне кажется у коллег немного другая плоскость восприятия этой проблемы. Оперá общаются с теми, кто это «сделал». А я преступников если и вижу, что бывает очень редко, то только на судах. Поэтому для меня эта сторона преступления за границей работы, за ширмой. Если бы я общалась напрямую с преступниками, возможно, у меня сложилось бы другое восприятие. Но я-то вижу результат, который исправить нельзя, и мне всегда хочется верить, что этот результат — путь к положительным переменам. Я думаю, что у оперόв в этом плане другое мышление. Поэтому они быстрее, чем судмедэксперты, выгорают и сдаются. И меньше верят в добро. У меня же работа в большей степени философская. Да, я продолжаю верить в человека! На самом деле я, конечно, не каждый день вижу эти жуткие последствия убийств. Кстати, последнее время процент убийств падает.

 

То есть, люди становятся лучше?

 

Сейчас люди чаще разрушают свои жизни сами. Если рассматривать соотношения настоящих убийств с одной стороны, а с другой — гибели по неосторожности, самоубийства, смерти из-за алкоголя и наркотиков, то конкретных душегубств становится меньше.

 

Ваша книга, по сути, художественно-публицистическая, но в ней много мест, похожих на рассказы. Например, история со сгоревшим щенком, которого привезли на экспертизу, подозревая, что обугленное тело может принадлежать ребёнку. Скажите, даёт ли работа в морге материал для художественного переосмысления?

 

Думаю, даёт. Я сейчас пытаюсь этим заниматься, то есть, на основе своей работы, я пишу очерки. Кстати, пару опубликовали в «Независимой газете», что мне было очень приятно. Я пытаюсь добавлять какие-то детали, чтобы материал был неузнаваем, так как я несу уголовную ответственность за неразглашение и помню о врачебной тайне. Для каждого случая, с которым я сталкиваюсь, находятся какие-то художественные, совсем литературные подробности. Они приходят и «цепляются» сами.

 

Для творческого человека важно эмоциональное переосмысление окружающего мира. Но тот мир, который вас ежедневно окружает на службе, по идее должен убить все возможные эмоции. Если ваша «чувствилка», сохранилась, а она явно сохранилась, то, как вам удалось сохранить рассудок в здравии?

 

На работе происходит переключение. Мне, прежде всего, интересно заниматься тем, чем я занимаюсь. Естественно, по истечении пятнадцати лет работы в морге это уже не так захватывает. Но в первые годы было интересно абсолютно всё. Я ловила азарт охотничьей собаки-ищейки, которая принимает стойку. Первый раз я сделала эту стойку, когда пришла на курс судебной медицины в мединституте. Меня всегда тянет распутывать загадки и разматывать всё в обратном направлении. Мне интересно отслеживать всю «цепочку». Но в какой-то момент началось выгорание и ощущение рутины… В этот момент я как раз попала в литературную школу и интерес к работе постепенно вернулся. Сейчас я снова испытываю в работе колоссальный подъем. Мне опять интересна моя профессиональная деятельность. Даже не из-за возможности установления диагноза и причины смерти, а из-за возможности увидеть историю, пусть я её и придумываю.

 

То есть, в какой-то момент у вас происходит некое раздвоение личности: специалист заканчивает свою работу и вместо него приходит писатель, который додумывает начатую специалистом историю?

 

Верно. Автор уводит, соединяет из разных случаев комбинацию, а в плане эмоций, относится к работе, как исследованию. И это очень помогает справляться с нежелательными эмоциями. Я всегда говорю: «Я не могу умирать с каждым». Любой врач не может болеть и умирать с каждым пациентом, иначе профессионализм растеряется. Но всегда бывают истории, которые эмоционально сильно цепляют. И в этой книге в основном описаны те случаи, которые вспоминаются в первую очередь — дети, беременные, жертвы авиакатастроф.

 

Ольга Фатеева на работе

Очень многие поэты, в особенности молодые, романтизируют смерть. Также вокруг этой темы вращается немало молодежных субкультур. Романтические сочинения о смерти вам наверно кажутся нелепыми?

 

Субкультуры вокруг смерти — это хорошо. Это — полезно. Они сохраняют психику. Смерть у нас и во всем мире — тема очень табуированная. Романтика мне не очень понятна. Я не слишком люблю открытого выражения эмоций. Считаю, что эмоции читатель должен испытывать сам, а не принимать то, что навязывает автор. Поэтому мне нравится, когда автор использует что-то такое приземленное, физиологичное. Описание физиологии наталкивает на мысль, какие эмоции переживает герой, гораздо сильней, чем просто громкие слова, романтические описания. Сначала необходима правда. А уже за ней приходит романтика. Я всегда говорю, что смерть для меня красива в любых проявлениях. Мне отвечают: «Но как же так? А как же гнилостные изменения, мумификация, травмы…?» А я отвечаю, что смерть — это явление, которое имеет право быть любым, и она всё равно будет прекрасна. Возможно, тут проявляется какой-то и самообман, самолюбование, кокетство…

 

Я где-то читал, что самураи сравнивали обряд харакири с раскрытием бутона цветка…

 

Для меня этот образ скорее связан с огнестрельным дробовым ранением головы. Да и пулевым тоже. Если пуля попадает в определенное место, голова жертвы в этом случае действительно напоминает раскрытый бутон…

 

Вы отдали предпочтение медицине, проучившись перед поступлением в медицинский вуз три года на филологическом факультете МГУ. И туда, и туда довольно трудно поступить. Конечно, филология для хрупкой женщины более уместна, чем работа судмедэксперта. Откуда такие перепады?

 

Я, вообще, приехала в Москву из Челябинска. В столице уже больше двадцати лет. Просто в моей жизни была цепь счастливых случайностей, «счастливость» которых я могу оценить только сейчас. Школу я закончила с золотой медалью. Далее было поступление на филфак, переезд в Москву... Вначале в столице мне было очень сложно, потому что я уехала из дома. Ведь я была очень домашней девочкой. И житейские переживания на первом курсе совершенно убивали переживания, вызываемые учёбой. То есть, я как-то углубилась в решение каких-то личных проблем и совершенно не занималась наукой. Далее мучилась вопросами бессмысленности учёбы и своей дальнейшей работы. Тогда у меня было представление, что диплом филфака даёт возможность лишь преподавать русский язык и литературу. Это меня совершенно не прельщало. Я тогда не видела и не понимала возможностей, которое дает прекрасное гуманитарное образование. Очень мучилась. Потом я познакомилась с человеком, который работал хирургом-андрологом. И его безумные рассказы о своей практике немного изменили мою жизнь. Мы с ним с той поры так и не виделись. И он даже не знает, что я все бросила и ушла в медицину. Покончив с филфаком, я как танк пошла напролом. Мне все говорили, что я не поступлю в мед. Родственники и друзья были в шоке. Но нет! Я бросила МГУ и поступила туда, куда хотела попасть. С первого раза. Мне хотелось что-то делать своими руками, и медицина казалась самой «рукастой» сферой. Интересно, что многие школьные друзья говорили мне, что я не смогу работать с людьми. И они оказались правы: я действительно не работаю с людьми. Но при этом, я медик.

 

Ольга Фатеева в литературной школе

Как вы, хрупкая, невысокая, красивая молодая женщина, ежедневно стоящая у секционного стола в морге, относитесь к набирающему разбег международному глобальному феминизму?

 

С одной стороны, я пользуюсь всеми возможными для современного человека свободами. Про свою семью я говорю так: «У нас семья победившего феминизма». Муж меня частенько банально спрашивает: «А тебя сегодня ждать? Или к концу месяца?» Работа моя физически тяжелая. Правда, мне хорошо помогают санитары. Но бывают очень изнуряющие моменты, например, когда ты вскрываешь травму и тебе нужно отсепарировать мягкие ткани, чтобы увидеть кость. Во время этой работы я смотрю на свою руку с ножом, вижу, как она двигается, но не чувствую её. Настолько становится тяжело чисто физически… Это с одной стороны. А с другой, мне кажется, любую идею можно довести до абсурда. И что сейчас происходит — выглядит все абсурднее и абсурднее. Идею феминизма извращают. Я как медик часто говорю: «Мужчины и женщины не могут быть равны даже с биологической точки зрения». И может не всегда нужно отстаивать равные права, не всегда нужно, наверное, женщинам выкладывать шпалы.

 

То есть, вы считаете, что мужчина — хозяин?

 

У-у—у-уфф… Я же замужем и не могу сказать, что муж мне что-то запрещает. Я не спрашиваю у мужа разрешение на то, чем я занимаюсь. Но борьбе за равноправие, мне кажется, надо немного сбавить обороты, чтобы эта борьба не превращалась в абсурд, в борьбу ради борьбы.

 

Ваши коллеги — писатели-медики Вересаев, Чехов, Булгаков, Аксёнов, Горин в литературных школах не учились. Тем не менее, они стали выдающимися писателями. Причем Чехов оттачивал свое мастерство на практике, в газетах. Допустим, литературная школа помогает реализоваться априори талантливым людям, но возникает вопрос: зачем столько писателей? Сейчас я лично наблюдаю работу порядка десяти более-менее раскрученных литературных школ. Зачем вы пошли в литшколу, имея такой богатый жизненный опыт?

 

Лично для меня литературная школа стала выходом из рабочей рутины. Я смотрю на своих коллег судмедэкспертов и вижу, что все они примерно в одно и то же время испытывают одно и то же. Кризис жанра наступает фактически у всех. И все по-разному справляются с ним. Кто-то со вскрытий уходит в отдел комиссионных экспертиз, кто-то из государственного учреждения уходит в независимое, кто-то уходит в страхование и так далее. Но кто-то остается. То есть, существуют люди, которые продолжают годами с горящими глазами ходить в секционные залы и в самом банальном случае, например, в случае ишемической болезни, находить что-то особенное. Но, тем не менее, кризис переживают все. И для меня литературная школа стала способом разнообразить свою жизнь. Мне захотелось уйти немного в сторону. Я не думала, что это все так закрутится. В 2016 году я пришла на первый курс в CWS[1], а в 2017 году уже там работала. Я и сейчас там работаю. Модератор online-курсов — моя вторая специальность. Я решаю чисто административные вопросы, устанавливаю связь с участниками и мастерами. На самом деле не ожидала, что литшкола — это так круто. Колоссальное удовольствие! Я все свожу, отвечаю на письма, кому-то что-то объясняю, и весь этот механизм работает. Возможно, это продолжение каких-то инфантильных метаний. Учась на первом курсе филфака, я то на виноделие собиралась перейти, то на библиотечное дело, то еще куда-то…

 

То есть, изначально вы пошли в литературную школу, как в клуб?

 

Да, это было такое очень приятное развлечение. Но с другой стороны… Знаете, не все способны, как Чехов сами себя усаживать за письменный стол. И в этом плане школа очень дисциплинирует. Я всегда говорю: заданная тема, deadline и ограничение по количеству знаков — это лучшие друзья писателя. И школа это дает. А ещё школа даёт отклик, причем отклик быстрый. Понятно, что тебя не сразу начинают печатать, но отклик твоих однокурсников тоже очень важен. Школа — это уменьшенная копия какого-то литпроцесса. Тебе что-то говорит мастер, и, соответственно, ты мастеру веришь. Если мастер говорит, что результат хорош, ты, естественно чувствуешь себя окрыленным. В литшколе я «ввязывалась» во всё, что она предлагала. И директор CWS мне однажды сказала: «Оля, невозможно посчитать мастерские, где ты не училась».

 

Но по идее, в литературную школу идут не для того, чтобы развлекаться, а чтобы стать профессиональным писателем. А зачем столько писателей? Если ты талантливый человек, но у тебя не хватает чеховской силы воли, если тебе нужна дополнительная мотивация, ну так может лучше просто бросить это дело? Пусть будет один Чехов, а не тысяча «получеховых», которых литературная школа вытянула за уши.

 

Мне кажется, сейчас в литературе нет иерархичности. Эта грандиозная пирамида рассыпалась. Нынче литература не делится на какую-то массовую и большую, она превратилась в скопление маленьких групп. У некоторых моих знакомых писателей есть свои читатели, у них есть своя ниша, они публикуются — кто-то в издательствах, кто-то в самиздате. И каждый — сам себе Чехов. И этот процесс насильно не остановить. Но я считаю, что это все пройдет, и мы все равно вернемся к общей иерархии. Однако в этой неразберихе, начинающему писателю все-равно необходимо на что-то опереться, кого-то послушать, потому что совсем без образцов — очень сложно.

 

Ольга Фатеева - судмедэксперт, автор книги СКОРОПОСТИЖКА

Я вас вынужден отчасти разочаровать. Литературное сообщество, действительно, разбито на группки. И некоторые из этих «междусобойчиков» провозгласили себя продолжателями традиций великой русской литературы. Так вот, в этих «могучих кучках» царит очень жесткая средневековая система со своими сеньорами и вассалами. Со стороны это выглядит очень забавно. Этот феодализм и есть та иерархия, о которой вы говорите, только в очень маленьком масштабе.

 

Да, эти институты остались. Но, в конечном счете, от литературы и от литературной учебы я просто получаю удовольствие. Но и признание профессионального сообщества тоже очень важно. Для меня было очень сильным ударом, в хорошем смысле этого выражения, когда Дмитрий Данилов и Евгения Пищикова написали рецензии на обложке моей книги.

 

Ваши коллеги не высказывают недовольства, что вы позволяете общественности заглянуть в некую закрытую, особую структуру, которая, так или иначе, делает их людьми особыми. Вы, так скажем, десакрализировали работу в морге, порвали завесу страха.

 

Я стараюсь, чтобы мои коллеги не знали, чем я занимаюсь в свободное время. Судебно-медицинские эксперты от современной литературы очень далеки. Я никому ничего не рассказываю, веду двойную жизнь.

 

Вы знаете устройство человека досконально. Отличает ли его что-нибудь от механизма? Ведь, наверняка, вам никогда не удавалось обнаружить в человеческом теле душу или её следы?

 

Человек — это не механизм. Я всегда говорю: «Медицина — эта самая точная наука, после гадания на кофейной гуще». Когда я пошла в мединститут, мне казалось, что медицина подобна математике — из одного правила вытекает другое, следующее. Нет, в человеческом организме все не так. Есть какие-то закономерности, общие правила, но эти общие правила легко разбиваются о формулировку, знакомую любому врачу «Индивидуальные особенности организма». Медицина исходит из того, что бóльшая часть органов одинаково реагирует на то или иное воздействие. Но всегда есть вероятность, что что-то пойдет не так. Человеческому организму не присущи законы механизма. Вроде, в нём все идет «по накатанной», но вдруг — бац! — совершенно необъяснимый шаг в сторону. Поэтому говорят, что надо доверять одному врачу, не бегать по разным специалистам. А люди удивляются, почему один врач прописал таблетки в такой-то дозировке, а другой врач — совсем в другой? Потому что в медицине очень важен личный опыт. И в медицине на этом личном опыте строится, во-первых, вера врача, а, во-вторых, вера пациента. Эффект плацебо в медицине — самый надежный и самый сильный. Так что, медицина — это не математика, а самое настоящее искусство. Если не по большей части, то на треть, как минимум.

 

[1] CWS - Creative Writing School, литературные мастерские под руководством писателя Майи Кучерской.   

 

Ольга Фатеева — врач, судебно-медицинский эксперт, родилась в Челябинске, живёт в Москве. Рассказы публиковались в альманахах литературных школ Creative Writing School и «Хороший текст», в журнале «Новая юность», «Независимой газете», в веб-зине «Аutovirus» и сборниках «Твист на банке из-под шпрот». Недавно в издательстве «Бомбора-Эксмо» вышла дебютная книга «Скоропостижка», посвящённая работе судебно-медицинского эксперта.

 

Владимир Гуга, родился в Москве в 1972 году. PR-менеджер Чеховского культурного центра Библиотеки им. А.П. Чехова. Журналист. Корреспондент. Книжный обозреватель «Читаем вместе. Навигатор в мире книг», «Книжная индустрия», «Год литературы», «Труд». Координатор проекта «Народная книга». Публиковался в тематических сборниках и толстых журналах.

10.11.202010 692
  • 5
Комментарии

Ольга Смагаринская

Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»

Павел Матвеев

Смерть Блока

Ольга Смагаринская

Роман Каплан — душа «Русского Самовара»

Ирина Терра

Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»

Ирина Терра

Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»

Елена Кушнерова

Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже

Эмиль Сокольский

Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца

Михаил Вирозуб

Покаяние Пастернака. Черновик

Игорь Джерри Курас

Камертон

Елена Кушнерова

Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»

Людмила Безрукова

Возвращение невозвращенца

Дмитрий Петров

Смена столиц

Елизавета Евстигнеева

Земное и небесное

Наталья Рапопорт

Катапульта

Анна Лужбина

Стыд

Галина Лившиц

Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder

Борис Фабрикант

Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»

Марианна Тайманова

Встреча с Кундерой

Сергей Беляков

Парижские мальчики

Наталья Рапопорт

Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи

Уже в продаже ЭТАЖИ 1 (33) март 2024




Наверх

Ваше сообщение успешно отправлено, мы ответим Вам в ближайшее время. Спасибо!

Обратная связь

Файл не выбран
Отправить

Регистрация прошла успешно, теперь Вы можете авторизоваться на сайте, используя свой Логин и Пароль.

Регистрация на сайте

Зарегистрироваться

Авторизация

Неверный e-mail или пароль

Авторизоваться