Обещают морозную зиму

Николаев рос единственным ребёнком в семье. Если семьёй можно считать совместное проживание одинокой некрасивой женщины с сыном.

Разумеется, мама Николаева души не чаяла в своём малыше и чрезмерно его опекала. А как иначе? Ведь в нём сконцентрировался весь смысл жизни этой тихой, малозаметной женщины. Если какой-нибудь плохой ребёнок или взрослый пытался обидеть маленького Николаева, его мама мгновенно превращалась из безобидной, тихо пасущейся овечки в яростную гусыню, отчаянно крякающую и размахивающую крыльями. Толку от подобной защиты мало, но впечатление на злых существ она производит сильное. Такая вопящая птица может, пожалуй, отогнать от своего птенчика даже грозного медведя.

Чтобы жизнь Николаева была безопаснее и счастливее, его мама старалась оградить дитя от нежелательных знакомств и общений. Поэтому во дворе он почти не появлялся, в школу ходил исключительно ради посещения занятий, ни в какие секции и кружки не записывался. Зато много времени проводил за склеиванием пластмассовых моделей самолётов и кораблей, перебиранием почтовых марок, сочинением фантастических романов и запойным чтением. Книг в квартире Николаевых пылилось несметное количество.

Постоянное чтение и жизнь в уютной изоляции превратили Николаева в профессионального мечтателя. Но, как известно, мечталка обычно хорошо работает в детстве. Поэтому подросший Николаев пристрастился поддерживать свой мечтательный аппарат полюбившимся ещё в студенческие годы эффективным средством — бутылочкой.

Он любил прибухивать в одиночестве, точнее, в компании с добротным романом или хорошим фильмом. И всё бы ничего, если бы не одно но…

В тихую, тёплую, размеренную жизнь Николаевых вдруг ворвалась Светик — женщина-рифма: разведёнка с ребёнком. Чего она нашла в этом задумчивом попивающем увальне, никто в её окружении не понял. Но, видимо, чего-то нашла. Шустрая и сообразительная, она очень быстро, к ужасу своей свекрови, уволокла Николаева к себе, в новую активную жизнь, оставив свою предшественницу в полнейшем одиночестве, среди книг и склеенных когда-то давно пластмассовых фрегатов и истребителей.

Перемены в жизни ослепили и оглушили Николаева. Поэтому он как-то не заметил уход мамы в мир иной. Ну, почти не заметил… Погоревал, конечно, немного, но Светик быстро разогнала печальный туман.

И всё бы ничего, если бы не два «но»… Сын Светика вырос, создал собственную семью, а Николаевы вышли на пенсию и причалили к большому плазменному телевизору в однокомнатной квартирке, где некогда доживала свой век одинокая мама.

Своего беззащитного мужа-пенсионера Светик тоже старалась оберегать от не очень желательных знакомств и общений. Да и сам он мало с кем стремился видеться. Из дома выходил исключительно ради посещения магазина и фотопоходов. Ни в какие общественные организации, вроде «Московского долголетия», не записывался. Зато много времени проводил за блужданием по интернету, фотографированием природы-архитектуры и чтением. Бесплатных книг во всемирной паутине — несметное множество. В общении с кем-либо, кроме жены, он не нуждался.

Однажды Светик отправилась покупать мужу зимнюю куртку. Николаев равнодушно поплёлся за ней по шуршащей красной и жёлтой листве, глубоко погружённый в самого себя.

В торговом центре, среди изобилия ярких шмоток, Лена долго рассматривала разные варианты пуховиков, а Николаев стоял молча, с покорно расставленными руками и уныло согнутой спиной.

— Вот эта вроде ничего! — объявила жена, напялив на Николаева ослепительно-сиреневую толстенную модель.

— Выпрямись, горе моё, — попросила-приказала Светик и хлопнула мужа по спине.

Николаев послушно разогнулся.

— Да, ничего, кажется, — одобрила свой выбор Светик, потом наклонилась, схватила за края куртки и со всей силы дернула вниз. Николаев, на мгновение потеряв равновесие, чуть не свалился.

— Ну-ка, стой нормально! — с шутейной угрозой в голосе приказала жена. — Да, вроде подходит. А самое главное — в ней тепло будет. Обещают морозную зиму, но в этой хламиде никакие холода не страшны.

Николаев вяло посмотрел на своё отражение. В новой пухлой куртке он стал похож на человека-приманку, убегающего от служебных собак во время их дрессировки. Последним штрихом его нового зимнего образа стала огромная меховая кепка-ушанка, нахлобученная решительной рукой Светика на мужнину лысину.

— Вот теперь идеально! — резюмировала она свой выбор.

На следующее утро Николаев с ужасом осознал, что лежит в одной постели с родной мамой: Светик с годами фактически превратилась в её копию. Фигура, голос, рост, гусиная готовность кинуться на защиту своего любимого — всё мамино. Это внезапное открытие так ужаснуло Николаева, что он резко вскочил с кровати, вбежал в так называемый «совмещённый санузел» и заперся там.

Немного потупив, сидя на бортике ванной, Николаев встал и посмотрел в зеркало. Из окошка в потусторонний мир, в обрамлении трёхдневной щетины, стариковских морщин на Николаева смотрела его настоящая мама — те же глаза, та же форма лица, те же губы, та же улыбка... Всё то же самое, только на мужском лице.

— Ну, здравствуй, мама, — сказал Николаев.

Как ни странно, но внезапная, хотя и ожидаемая, встреча с настоящей мамой моментально избавила его от только что перенесённого панического припадка. Внутреннее пространство Николаева вновь наполнилось царственным уютным умиротворением: «Мама рядом…»

— Ты с кем там разговариваешь? — спросила его Светик из-за двери. — И чего ты там вообще делаешь? Почему молчишь? Я сейчас вызову кого-нибудь, чтобы дверь выломали.

Николаев встал на колени, пошарил рукой под ванной и достал припрятанную в пыльной рухляди ополовиненную чекушку.

— Щас выйду! — ответил он и включил воду на полную мощь, чтобы вода погромче струилась. — Щас, щас…

Как-то так

Марта Петровна ещё раз проинспектировала свою опустошённую квартирку.

«Всё в порядке, — подумала она. — Полы вымыты, окна чистые, пыли нигде нет, санузел в идеальном состоянии. Ну, вот… Как-то так…»

Марта Петровна села на последний и единственный табурет и приступила к ожиданию.

Одиннадцать тридцать, одиннадцать сорок пять, одиннадцать пятьдесят пять, двенадцать. Всё. Время. Но никого нет. Двенадцать ноль три. Двенадцать ноль семь. Двенадцать ноль восемь. Где же они? Двенадцать двенадцать.

Верещание дверного звонка ворвалось в пустую квартиру, будто невидимым молотком ударив по затылку Марту Петровну. Она давно заметила, что на каждого гостя звонок реагирует по-разному. Если приходит добрый знакомый, то звонок дребезжит приветливо, если нежеланный визитёр — орёт, как пожарная сигнализация. На самом деле, Марта Петровна давно хотела поменять эту древнюю дребезжалку, но всё никак — слишком привыкла к ней. Столько лет уже с этим звонком прожила, и не сосчитать. Его ещё отец ставил.

Она, вообще, расставалась со старыми вещами очень неохотно. В её шкафу десятилетиями висело несколько совершенно обесцвеченных платьев. Одно когда-то украшали алые маки, другое — солнечные ромашки, третье — игривые анютины глазки. Но с годами эти яркие одеяния превратились в серые застиранные тряпки с мутными пятнами. Всё равно их пришлось выбросить. Вместе со шкафом.

Таким уж человеком была Марта Петровна… Она очень щепетильно хранила «зарубы» памяти — всякие детали одежды, посуду, книги, сувениры и, разумеется, фотоальбомы и семейные документы. Однако из-за ряда чрезвычайных событий, перевернувших в последние годы её жизнь, почти со всеми «зарубами» пришлось расстаться.

Зато на уголке дверного косяка между прихожей и комнатой щербились настоящие зарубы. От них просто так не избавишься. Этими насечками Марта Петровна метила взросление своего Славика. Вот — полтора годика, вот — два, вот — пять лет. Каждая метка имела надпись. Последний раз Славик позволил себя измерить в четырнадцать лет.

А дверной звонок в пустом пространстве гремел оглушительно. Резонирующие стёкла в окнах отвечали ему чуть слышным гулом. После освобождения от мебели, в квартире появилось небольшое эхо. Из «обстановки» у Марты Петровны остался один комод. А там, где раньше стояли шкаф, пианино, сервант, на линолеуме теперь светлели прямоугольные ровные пятна.

В квартиру вошли: участковый уполномоченный в новенькой форме, два здоровенных судебных пристава, молодая женщина в деловом костюме, парень в кожаной куртке, похожий на водителя-бомбилу, и какой-то суетливый тип, взявшийся тут же измерять стены рулеткой.

«Прямо целая делегация, — подумала Марта Петровна. — Давно у меня столько народу не было».

— Давайте подпишем кое-какие бумаги, — попросила женщина после обмена короткими приветствиями. — Формальность, конечно, но закон есть закон. Для начала — окончательное решение суда.

Марта Петровна обнаружила во внешности чиновницы большую странность: на совершенно спокойном, строгом, по-античному привлекательном лице бесновались очень суетливые глаза. Зрачки шныряли вправо-влево, вверх-вниз, будто женщина была не государственной служащей, а мошенницей, пойманной на месте преступления.

Хозяйка, шустрый тип с рулеткой и деловая дама склонились над комодом. Марта Петровна ставила свою изящную с вензелями подпись, почти не глядя, туда, куда показывала своим наманикюренным ногтем чиновница. Два пристава стояли у стены, словно сказочные стражники, сцепив руки на уровне пряжек форменных ремней.

— Ну, вот... — немного смущённо произнесла чиновница, складывая бумаги в папку, — как-то так… Вроде всё.

Её зрачки забегали ещё быстрее.

Стало тихо. Все присутствующие опустили глаза, ожидая от Марты Петровны заключительного действия.

— Мне можно идти? — тихо спросила она.

— Да! — ответили в унисон участковый и чиновница.

Марта Петровна направилась к выходу. Последний раз. Путь от комода до входной двери состоял всего из десяти шагов. За ней зачем-то следовали приставы и парень в кожаной куртке. Около порога бывшая хозяйка остановилась, решив проверить содержимое своего чемоданчика. Полотенце, смена нижнего белья, кофта, рейтузы, мыльница с мылом, коробочка с серьгами и золотым кольцом — вроде ничего не забыла.

Она вышла на лестничную площадку. Из окна, находящегося между этажами, лупил яркий солнечный свет.

— Марта Петровна, — раздался голос из покинутой квартиры, — вы ключики забыли отдать.

Бывшая хозяйка протянула парню, похожему на бомбилу, колечко, на котором болтались ключ от квартиры, магнитный ключ от подъездной двери и крохотный ключик от почтового ящика.

— До свидания, — попрощалась Марта Петровна и тут же про себя ухмыльнулась: «При чём тут «до свидания»? До какого такого свидания?»

Спускаясь в лифте, она умоляла того, кто, возможно, сидит наверху и управляет миром, избавить её от встречи с кем-нибудь из знакомых соседей. Впрочем, знакомых соседей в доме осталось очень мало: почти все квартиры сдавались приезжим.

Проходя мимо металлических штабелей почтовых ящиков, Марта Петровна решила проверить свою корреспонденцию и тут же вспомнила, что уже отдала свой маленький ключик.

На крыльце, около подъездной двери, стояли две лавки. К счастью, они оказались пустые. Двор тоже выглядел совершенно безлюдным. Лишь одинокий азиат в оранжевой куртке флегматично толкал невдалеке тележку с огромным, набитым мусором коробом.

Обрадованная Марта Петровна посмотрела на небо и сказала: «Спасибо!», затем быстро засеменила по пустой детской площадке прочь от дома. Отдалившись приблизительно на двести метров, она остановилась, повернула голову и взглянула на окна своей квартиры. Два чёрных квадрата, глаза покинутой квартиры, не выражали ничего — ни боли, ни обиды, ни тоски, ни радости.

«Вот и хорошо!» — заключила Марта Петровна и потопала дальше.

Она не совсем понимала, куда ей следует идти, но считала, что надо двигаться в ближайший лесопарк. Либо к рынку. Или к железнодорожной станции. Почему она выбрала для себя эти маршруты, Марта Петровна не могла, да и не пыталась понять.

Осенние каникулы

Я и Никита часто сидели на ящиках под небольшим бетонным мостом. Мост построили для того, чтобы пешеходы и велосипедисты легче преодолевали старую канаву неизвестного происхождения. Хотя смысла эта конструкция, честно говоря, не имела. Дело в том, что жизнь дистрофического ручейка на дне рва почти не проявлялась. Он возрождался лишь в середине весны, в период активного таяния снега. А жарким летом, морозной зимой и тусклой осенью не наблюдалось даже намёка на его существование.

Не знаю, что нас тянуло под мост. Там, вообще-то, царило некоторое тошнотворное запустение: валялись бутылки (иногда с остатками вина), мятые пачки сигарет, какие-то тряпки и железки. Наши бабушки, узнай, куда мы заходим, возвращаясь с уроков, обязательно бы сказали: «Вот нашли место, помоечники!»

Понимая, что кроме нас в этом укромном уголке проводят время ещё кое-какие люди, с которыми лучше не встречаться, мы сидели под мостом недолго.

Однажды мой компаньон обнаружил под мостом, в кучке сырых углей, полусгоревшую стопку самопальных игорных фотокарт. Порнографических. Рассмотреть подробности на них было сложно, но крупные детали композиций более-менее виднелись. Впрочем, то, что оставалось на снимках неразборчивым, — легко додумывалось. Став хозяином этой стопки, Никита на пару дней превратился в небольшую школьную знаменитость. Потом карты перекочевали в карман страшного хулигана-семиклассника, похожего на злого хорька. В качестве платы Никита принял от нового хозяина колоды тяжелый фофан по лбу и крепкий пинок под зад.

Время под мостом двигалось по каким-то своим обособленным законам. В конце ноября, когда все окрестности уже белели, здесь наблюдались лишь зачатки чахлого невразумительного снежка. Зато старый, перезревший и почерневший сугроб мог проторчать под мостом чуть ли не до конца мая. Там было тихо, темно, сыро, безлюдно и страшно. Мы любили сидеть под мостом и разговаривать. Или молчать.

Последний раз мы залезли под мост перед осенними каникулами. Закончилась первая четверть третьего класса. Посидели, поговорили об устройстве пневматического самострела и о великой машине «Белаз» с колёсами больше слона. Когда собрались топать в сторону двора, Никита вдруг сказал:

— Интересно, как появилась эта канава?

— Наверное, здесь решили проложить водопроводную трубу, а потом раздумали, — предположил я. — Ров вырыли и бросили.

Никита призадумался и ни с того, ни с сего сообщил:

­­— Послезавтра меня здесь уже не будет.

— Как это? — не понял я.

— Переезжаем, — ответил Никита. — Дали квартиру в Бирюлёво.

— Где?

— Район такой новый — Бирюлёво.

Мне сразу вспомнилось мороженое крем-брюле, которое и мне, и Никите казалось отвратительным.

Помолчали. Я не знал, что говорить дальше.

— Это очень далеко. Там ещё даже метро не построили, — продолжил Никита. — И телефон обещают сделать только через пять лет. Но школы уже работают. Мама и папа отложили переезд до каникул. Они говорят, что в начале четверти проще влиться в учебный процесс. Теперь мы будем жить не в однушке, а в большой трёхкомнатной квартире. Мама сказала, что ей пришлось костьми лечь за новую жилплощадь, и что скоро у нас, возможно, будет маленький. Или маленькая. А что значит «костьми лечь»?

— Не знаю, — ответил я. — У меня дома тоже часто говорят это. Но я не понимаю, о чём они. Ерунда какая-то.

Мы опять замолчали.

— Но ты не думай, — вдруг оживился Никита, — завтра я ещё буду здесь. Можно погулять! Каникулы, всё-таки.

— Давай, — согласился я, совершенно не понимая, чему он вдруг обрадовался.

Договорились встретится в двенадцать около моего подъезда. Мы решили обойти весь наш крохотный мирок, посетив все важные и незабываемые места, особо впечатлившие нас за девять лет жизни. Задумали побывать за старыми гаражами, залезть на крышу бойлерной, сходить посмотреть, что осталось от брошенного на пустыре много лет назад старинного «Москвича».

Никита подошёл к подъезду, как договорились, ровно в двенадцать. Он никогда не опаздывал. А я не вышел. Почему? Я просто не смог вот так взять и пойти гулять с Никитой, будто ничего не происходит. Я стоял и смотрел на него сквозь узенькую щель между шторами. Никита немного походил туда-сюда. Потом засунул руки в карманы и начал пинать ногой что-то мне невидимое. Когда он посмотрел наверх — я отскочил от окна. 

Выждав минут пять, я снова подкрался к шторам. Никита не уходил. Хотя, кажется, с неба посыпал сырой осенний снег. Я видел, что он одет как обычно: резиновые сапоги, махровые фиолетовые штанищи, ядовито-зелёная болоньевая куртка, шерстяная шапочка-гребешок. «Больше, — подумал я, — этого мне не увидеть никогда».

Устав ждать, Никита вошёл в подъезд. Через минуту раздался противный дребезг нашего дверного звонка. К счастью, дома не было ни родителей, ни бабушки. Я замер, стараясь как можно тише дышать. Прошло ещё минут десять-пятнадцать. Загудел телефонный зуммер. Я закрылся в ванной, будто трезвонящий аппарат мог меня каким-то образом увидеть.   

Когда телефон угомонился, я на цыпочках прошёл в комнату, сел на диван и просидел, почти ничего не делая и временами засыпая, до возвращения родителей.

На следующее утро у порога квартиры обнаружился сложенный тетрадочный листок в клеточку. По нему плясали кривые неумелые буквы троечника.

В своей записке Никита зачем-то напомнил, что мы больше не увидимся. А ещё он открыл тайну появления канавы, над которой мост. Давным-давно, писал Никита, на месте Москвы находились леса, поля, реки и ручьи. Потом всё это оказалось на дне океана. Затем океан обмелел и вновь появилась земля. А от всяких древнейших ручьев и рек остались сухие русла. В общем, нашей канаве, заключал мой бывший сосед и одноклассник, миллионы лет. Она здесь появилась ещё до московского океана. И это — не ров для водопроводной трубы.

Я засунул записку в свою коробку со всякой бесполезной мишурой и подумал, что даже если мы когда-нибудь случайно встретимся, то не узнаем друг друга. Ведь через год мы станем совсем другими. А через пять лет от нас сегодняшних вообще почти ничего не останется.   
     

Миноги с шампанским

Сергей Иванович вставил ключ в скважину и торжественно сказал:

— Добро пожаловать в наш новый дом!

Первым в квартиру вбежал Петька. Его короткие ножки смешно засеменили по старому, но очень красивому паласу, оставленному прежними хозяевами. Наталья Людвиговна сразу же устремилась на кухню, Сергей Иванович — в «кабинет», а Света в среднюю комнату.

«Просто дворец какой-то, — с восхищением подумала Света, осматриваясь. — Аж голова кружится».

Все как-то одновременно, не сговариваясь, решили, кто где будет жить. ​ Свете очень понравилась её новая комната — уютная, просторная, солнечная. Она сразу поняла, что раньше в ней жил мальчик, приблизительно её возраста. У одной стены стояло пианино с открытой клавиатурой, на другой стене висела гитара. Около огромного окна возвышался дубовый письменный стол. На его столешнице красовался микроскоп. Рядом с этим диковинным прибором лежала стопка тетрадей и книга «Популярная механика». Наверху болталась модель самолета, привязанная верёвочкой к люстре.

Света заглянула в застеклённый шкафчик, примыкающий к кровати, и увидела в нём штабели умных книг, фигурки маленьких металлических рыцарей и несколько коробок с прозрачными крышками. В коробках лежали разноцветные камни.

«Похоже на коллекцию минералов», — догадалась Света.

— Идите скорее сюда! — закричал Петька из своей новой комнаты, — здесь та-а-а-а-кое!

Петька сидел на полу среди разбросанных игрушек. Его окружали крохотные рельсы и чудесные вагончики заграничной железной дороги. Повсюду валялись машинки, солдатики, мячи. В одной руке Петька держал здоровенный пиратский пистолет, а в другой разбирающегося на части динозавра. Света в очередной раз удивилась способности брата моментально, просто молниеносно, создавать беспорядок. Она с опаской посмотрела на маму, ожидая увидеть на её лице строгую маску, но Наталья Людвиговна совсем не желала сердиться. Наоборот, она смотрела на безобразие, устроенное Петькой, с неожиданной теплотой и пониманием.

— Вот, — заметила новая хозяйка, кивнув на букет ароматных пышных роз в своей руке, — на кухне стояли… совсем ещё свежие… Видимо, только вчера срезали. Как хорошо, что в этом мире остались мужчины, дарящие цветы своим любимым женщинам просто так… без повода…

А Петька, пользуясь добрым настроением мамы, продолжал восторженно хватать и бросать одну за другой свои новые игрушки, которых в этой комнате оказалось великое множество. От восторга его глаза стали похожи на две синие пуговицы с нового плаща Натальи Людвиговны. В гигантском зеркальном шкафу бывшей хозяйки размещался целый гардероб модной импортной одежды.

Потом все пошли в «кабинет» Сергея Ивановича. Там находилась огромная, до самого потолка библиотека, полированный гигантский стол, два глубоких кожаных кресла, аквариум с пёстрыми рыбками.

— Так, так, так… Что тут у нас? — спросил Сергей Иванович, открывая резную дверцу встроенного в книжный шкаф бара. — Ага, коньяк, виски, все дела…

«Ах, Пётр Васильевич, Пётр Васильевич… — вздыхал про себя Сергей Иванович, глядя на портреты своего учителя и его семьи, развешанные по стенам кабинета. — Хорошим вы были человеком. Хотя почему были? Может быть, вы ещё есть? Кто знает, кто знает… Лучше об этом не думать. Никогда вас не забуду. И мне никто не сможет запретить нести в своём сердце уважение к вам, к вашим открытиям, никто. Но портреты придётся завтра же снять и где-нибудь от них избавиться. За городом, например, где-нибудь на мусорном полигоне. Эх… Главное, чтобы никто не догадался, что я Петьку в вашу честь назвал».

— А на кухне, в холодильнике, — заметила Наталья Людвиговна, — две бутылки французского шампанского. А ещё там есть сыр, мидии и…

— Погоди, — прервал её Сергей Иванович, — мы ещё залу и нашу спальню не осмотрели.

​

Почти до полуночи семья бродила по новой квартире, разглядывая, трогая, примеряя перешедшее к ним имущество. Удивительно, но многие вещи жившей здесь совсем недавно хозяйки, в том числе новый итальянский плащ с синими пуговицами, вполне подошли Наталье Людвиговне.

«Правда, кое-что, — думала она, рассматривая вещи, — придётся немного надставить. А так вполне сносно, вполне. Золото тоже весьма к лицу. Красивые украшения. У бывшей явно имелся тонкий вкус. И вообще, замечательные люди жили здесь — аккуратные, чистоплотные, интеллигентные. Неужели у нас теперь будет своё гнёздышко, такое уютное, стильное, в самом центре города. Даже во сне такое не могло привидеться…».

​

В какой-то момент, новосёлы, уставшие от беспорядочного блуждания по квартире, собрались в комнате Светы. Она исполнила им на прекрасно звучащем фортепиано «Сладкую грёзу» Чайковского. Оказалось, что живший здесь мальчик, разучивал пьесы из того же нотного сборника, с каким ходила в музыкальную школу Света.

«И дети здесь жили прекрасные, — продолжала размышлять Наталья Людвиговна, слушая волшебную, умиротворяющую мелодию. — Какая образованная, культурная семья… И какую хорошую они после себя оставили… Эту… Как её… Ну… слово такое восточное?»

После небольшого концерта семья собралась на кухне. Наталья Людвиговна быстро накрыла стол нехитрой, но изысканной закуской из холодильника.

— Кто это? — спросил засыпающий на ходу Петька, кивнув на блюдце с морскими диковинами, похожими на трубки.

— Это — миноги, солнышко, — ответила новая хозяйка и погладила сына по золотистой макушке. — Очень вкусные рыбки, хотя и выглядят так себе.

​

Хлопнула бутылка шампанского. В бокалы устремилась искрящаяся, шипящая струя. Свете тоже досталось.

— Сегодня можно, — объяснила Наталья Людвиговна, — ты уже не ребёнок.

Света застенчиво улыбнулась.

— Даже не знаю, что и сказать, — произнёс сияющий хозяин, — слов не найду…

— А я знаю! — неожиданно встряла хозяйка. — Я знаю… Только я забыла… э-э… одно нужное слово… Как же эта невидимая сфера называется, которая окружает энергетически мощное место?

— Аура? — предположила Света.

— Точно! Аура! Умница моя! — обрадовалась Наталья Людвиговна. — Давайте выпьем за добрую, светлую, живую ауру, обволакивающую этот прекрасный дом! Я её прямо всем телом, ну, прямо спинным мозгом чувствую!

— Экстрасенс ты наш! — усмехнулся Сергей Иванович и поцеловал свою счастливую жену в щёку.

Шампанское моментально вскружило голову Светы.

«Какое странное ощущение, — думала она, укладываясь в свежую постель на новой кровати, — будто летишь куда-то, не отрываясь при этом от земли. И всё-таки, что бы ни говорили, но счастье, пожалуй, возможно. И почему некоторые люди в этом сомневаются, почему?


Владимир Гуга, родился и живет в Москве. Закончил музыкальное училище им. С.С. Прокофьева и Литературный институт им. А.М. Горького. Сменил десяток профессий и мест работы. В данный момент занимается копирайтингом и книжными обозрениями. Публиковался в разнообразных сетевых и бумажных изданиях. Лауреат XXI фестиваля литературы и культуры «Славянские традиции-2020» в Праге; премии международного литературно-художественного журнала «Этажи». Автор книг короткой прозы «Мама нас точно убьет!» (М.: Лиterraтура, 2019); «Путь пса» (М.: Русский Гулливер, 2022); художественно-публицистической книги «Фаина Раневская. Великая и непредсказуемая» (М.: Эксмо, 2016).