Новосибирск

Человек циничный назвал бы Лёву ловеласом или даже грубее — бабником, и был бы неправ. Лёва мечтал о постоянстве. Каждый раз он влюблялся навсегда и был уверен, что нашёл ту самую женщину, одну на всю жизнь. Но каждый раз получалось иначе: остывал первоначальный восторг, и Лёву уносило прочь, к новой любви. Вот и с третьей женой удалось продержаться всего два года, хоть он и боролся с собой как мог.

Разошлись мирно, третья жена была умной женщиной и сама поняла, что не туда угодила:

— Ты не лев, Лёвушка, ты другое животное. Львы — звери семейные, добропорядочные. Знаешь кто ты? Дракон. Пожираешь наивных принцесс, каждый раз новых, и оставляешь за собой выжженную местность.

К тому времени Лёве было за тридцать: спортивная фигура, подбородок с ложбинкой, ленивые движения и растерянный, неприкаянный взгляд. В женщинах он будил двойное чувство: влечение и желание позаботиться, согреть, пожалеть.

Дополнительный шарм ему придавал рубец на щеке — память о работе в зоопарке в те годы, когда Лёва был ещё аспирантом. Как-то он увлёкся, наклонился к лигрёнку слишком близко, и мать-тигрица цапнула его когтями. Лигры — тема Лёвиной диссертации, уникальный генетический материал, гибрид тигра и льва. Вязка была незапланированной, бенгальская тигрица и африканский лев малышами вместе жили в клетке, ели из одной миски, выросли и стали парой. Родилось двое маленьких лигров: самец и самочка.

Женщины обожали слушать эту историю, Лёва всегда рассказывал им о лиграх. Он был увлечён своей работой и красиво о ней говорил. Иногда Льву казалось, что он так легко принимает конец очередной вечной любви потому, что занят самой интересной из наук — генетикой.

Детей от первых трёх браков он навещал редко и чувствовал себя при этом неловко. Что прошло, то прошло, ни к чему прошлое зря ворошить.

Эта женщина нашла его сама — ранней весной, когда тронулся лёд на Оби. От третьей жены, врача по специальности, пришло электронное письмо: есть, мол, сетевая знакомая по имени Ида. О тебе — извини, так уж вышло — она знает в подробностях, вплоть до анализов, и хочет с тобой встретиться. Правда, ставит условие: ты должен угадать её фотографию среди сотни других. И ещё условие: никаких обязательств. В любую минуту каждый может уйти без объяснения причин.

Второе условие насмешило Лёву — какая наивность! В жизни нельзя ни о чём договариваться заранее — ни о праве уйти, ни о праве остаться. Все клятвы летят кувырком под напором чувств и обстоятельств, уж кому это знать, как не ему. Впрочем, он был заинтригован и согласился на игру.

Фотографии оказались интересными, передавали не только внешность, но и характер, и темперамент. Нежные, холодные, деспотичные, задумчивые, смешливые — сотня женщин, и все хороши собой. Лёва рассматривал их на экране одну за другой, не торопясь. Улыбался и хмурился, проникаясь настроением фотографий, отражая выражение лиц на своём лице. В чём-в чём, а в женщинах он толк знал — как в некотором роде невольный коллекционер.

Одна привлекла его больше других, хоть была и не самой красивой. Напоминала вторую жену, застенчивую девочку с глазами спаниеля. Она стояла у дерева, обняв ствол, смотрела исподлобья. Брови сведены, будто думает о грустном. Аккуратная фигурка, бледное лицо, крупноватый нос и тень улыбки — то ли вопросительной, то ли насмешливой.

Лёва вглядывался в фотографию и всё яснее чувствовал: это она, Ида. Если угадал, если это она — значит, судьба. Значит, это та самая женщина, одна на всю жизнь.

Горный Алтай

В мае Лёва взял отпуск и полетел к Иде в горы. Сначала самолётом с пересадкой, затем на маленький аэродром в глухом посёлке за ним прилетел вертолёт.

Узкая долина, луг и река, дорог нет, только звериные тропки. Когда-то через перевал шла лошадиная тропа, но обвалилась, ухнула в пропасть, теперь сюда и отсюда только по воздуху.

Ида оказалась точно такой, как на фотографии — только лучше. Будто кто-то понял, какая женщина нужна Лёве, и сотворил её, такую, для него.

В деревянном доме с верандой не было видно ни обслуги, ни родственников, ни соседей. Кто-то убирал, накрывал на стол и исчезал, как в сказке.

— Медовый месяц, — смущённо улыбалась Ида, — моё племя отдало нам это место и оставило одних.

Каждое утро начиналось с вопроса — по своей ли воле он здесь, хочет ли остаться ещё на сутки? Каждое утро наготове стоял вертолёт, вдруг Лёва соберётся улететь. Пилот появлялся неприметно, сидел в кабине, пока Ида совершала утренний ритуал: неизменный вопрос, как того требовали обычаи племени, — и неизменный ответ.

Вопрос казался Льву смешным. Если бы какая-то сила унесла его отсюда, он вернулся бы через горы, взобрался по скалам, цепляясь когтями и зубами. Непостижимым образом эта женщина затрагивала в нём что-то самое важное. Она отзывалась на его ласку, порыв, слово, мысль, резонировала как корпус виолончели со звучанием струны.

— Кто ты? — спрашивал он.

— Для тебя — та самая женщина. Ровно такая, какая тебе нужна.

— Почему ты выбрала меня?

— Ты здоров и красив, от тебя родится хороший ребёнок. Но главное не это. В тебе есть жажда любви, которую никто не может утолить. Гормональный дефицит особого рода. Поэтому мне нужен именно ты.

— Нет, нет у меня никакого дефицита, никакой жажды! Ты её утолила. Тебя я не разлюблю никогда.

— Нет, милый, как можно! Будет ребёнок, я стану другой, даже внешне. Ты меня не узнаешь.

— Ты мне нужна любой, какой бы ты ни стала. Я угадал тебя по фотографии, это судьба!

— Нет, милый, ты выбрал не меня, а только внешность. Пока не появится ребёнок, ты диктуешь, какой мне быть. Так уж устроено наше племя.

Лёва лежал на спине и прижимал ладонь к рёбрам пониже сердца: какое-то неудобство слева, как от ушиба. Ночью снилось — или это было на самом деле? — будто Ида раздвинула кожу у него на боку и вложила что-то круглое. Он было проснулся, но она прошептала:

— С-с-с-спи, с-с-с-спи... — и он уснул.

Лёва нащупал округлую массу в подреберье, довольно крупную. Так, справа печень, а слева что? Он тихо встал, Иды нет, уже сидит у компьютера в кабинете. Посмотрелся в зеркало: вдоль нижнего левого ребра тянулся двойной рубец. Он погладил это место, ощущая боль и странную приятность. Погладил снова, и трогал бок всё утро. Как крыса жмёт на рычаг, чтоб возбудить участок мозга, приносящий удовольствие, подумал Лёва.

После традиционного утреннего вопроса, убедившись, что Лёва не хочет улетать, Ида сказала:

— Милый, я тебя поздравляю! У нас будет девочка.

— Радость моя... как ты знаешь так скоро?

Она взяла его за руку, отвела в ванную, поставила перед зеркалом, расстегнула на нём рубашку, погладила двойной рубец, похожий на сжатые губы, зашептала:

— Ну же, покажись, мама хочет видеть, как ты у папы приживаешься.

Лёва в полуобмороке смотрел в зеркало. Посредине рубца появилась щель, и он раскрылся, как рот. Внутри красной слизистой пасти лежали кожистые яйца. Одно большое и белое, как теннисный мяч, окутанное прозрачными плёнками, и два мелких, на тонких стеблях, как синие виноградины.

Льва вырвало в раковину. Ида поддерживала ему ладонью лоб, омывала лицо, подавала полотенце, приговаривала:

— Ничего, милый, ничего, ты скоро привыкнешь. Видишь синие железы рядом с яйцом? Они выделяют гормоны, чтобы ты любил нашу девочку и хорошенько о ней заботился. Это гормоны, те самые, что так нужны тебе были всю жизнь. Раньше ты их получал только от новой влюблённости, а теперь они будут у тебя всегда! Правда, это замечательно устроено?

Льва вырвало ещё раз.

Гормоны работали: мир сосредоточился вокруг кожистого мешочка под сердцем. Лёва соблюдал во всём умеренность, берёг себя, не прыгал больше с камня на камень, а степенно прогуливался, вынашивая плод.

Он пытался расспросить Иду, что за странное племя здесь живёт, что за нечеловеческая биология. Та отмахивалась, смеялась:

— Считай, что ты просто-напросто в сказке! — и добавляла серьёзно: — Поверь, радость моя, чем меньше знаешь, тем крепче спишь.

Уместить происходящее в известную систему знаний Лёва не мог, но, как ни странно, это его не заботило. Центром жизни стало яйцо под рёбрами, всё остальное не имело значения.

Ида изменилась, у неё сузились плечи и расширился таз, укоротились ноги, огрубела кожа, особенно на спине. Льва это не отталкивало: она — мать его ребёнка, пусть выглядит как угодно. Когда у неё отвис до земли живот и наметился хвост, это стало несколько мешать в постели. Впрочем, их обоих теперь меньше интересовала физическая сторона отношений.

— Милый, покажи мне нашу девочку, пожалуйста.

— Идём в ванную, здесь сквозит. Ты руки вымыла? Да, забываю спросить, откуда ты знаешь, что это девочка?

— У нас только самочки рождаются. Самцов приводят извне, как я тебя привела.

По ночам Лёва слушал, как малышка толкается под сердцем, иногда больно. Он прижимал рубец ладонью и чуть не плакал от нежности. Ребёнок внутри рос, сквозь мягкую оболочку яйца уже можно было прощупать голову и спинку.

К моменту рождения малышки Ида окончательно превратилась в некрупного прямоходящего дракона. И правильно, думал Лёва, ребёнок должен увидеть мать в её настоящем виде, а не в свадебном убранстве течки.

Когда пришло время, Ида приготовила нож и облизала лезвие — слюна дракона отличное дезинфицирующее средство.

— Не бойся, милый, больно не будет, у тебя там нет нервных окончаний.

Она раскрыла двойной рубец, разрезала прозрачные плёнки, вынула яйцо и надорвала кожистую оболочку. Ребёнок внутри пошевелился и затих. Ида сказала Льву:

— Да не дрожи ты так, не поранила я её, первый раз, что ли!

— У тебя что, много детей?

— Четверо. У нас, драконов, течка примерно раз в двадцать лет. Что смотришь, удивляешься, какая старая? Я втрое старше, чем ты сейчас высчитал, две трети моих детей не прошли осмотр.

— Осмотр? Это что? — у Льва заранее сжалось сердце.

— Потом расскажу. Пусть сначала ребёнок вылупится.

Девочка оказалась зелёной ящеркой, ни в отца, ни в мать. Ида радовалась: всё идёт как нельзя лучше, в её племени считались удачными новорождённые без человеческих черт. Драконами, похожими на людей, прямоходящими, двуногими и теплокровными, дети становились постепенно, с возрастом. Младенцев с признаками млекопитающих старейшины племени выбраковывали, из таких детей не вырастали драконы. Что с ними делали, Ида не рассказывала.

— Как мы её назовём?

— Не спеши, милый, пусть пройдёт осмотр.

— Мне страшно, Ида.

— Видишь, как девочка хватает мясо, чуть пальцы не откусывает? Это ровно то, что нужно! Она у нас молодец, ничего человеческого.

Лёва тонко резал сырое мясо и держал полупрозрачные полоски у носа дочери, чуть сбоку, пока она, клацнув челюстью, не хватала еду. Иногда ящерка хитрила, делала вид, что не замечает корма, ждала, чтоб он поднёс кусочек поближе, и в броске пыталась вонзить зубы в отцовский палец. Довольно часто ей это удавалось. Раны заживали быстро, но оставались тонкие рубцы необычного голубоватого цвета. Видно, что-то было в слюне, какой-то энзим.

Дочерью Лёва гордился, она была хороша собой и чрезвычайно сообразительна. Он возился с детёнышем весь день: солнечные ванны, массаж, прогулки, чистка чешуек и коготков. У матери на руках были настоящие человеческие пальцы, а у малышки пока ещё острые звериные когти. Уж кто-кто, а Лев хорошо знал эти цап-царапки, ему от них доставалось не раз.

Он тревожно следил, не проявится ли у малышки сосательный рефлекс. На осмотре детишек провоцируют сосать, и не дай бог, несмышлёныш поддастся на провокацию. Такой ящерке никогда не стать полноценным драконом.

За неделю до осмотра Лёва потерял сон. Он похудел, вздрагивал от громких звуков, вскакивал по ночам, стоял над спящей девочкой. Чешуйки переливались перламутром, и у него захватывал дух от такой красоты. Ида казалась спокойной, все заботы о дочке передала отцу, а сама работала за компьютером — запасала провиант к зиме, заочно управляла каким-то консервным заводом в Монголии. Льва её дела интересовали мало.

На осмотр явились три драконьих матроны. Лёва с утра оставил малышку голодной, чтобы была позлее, держал на виду покусанные пальцы и расцарапал свои ранки, в надежде, что запах крови сделает дочь агрессивней. Драконихи видели его насквозь:

— Ох уж эти отцы, какие вы все одинаковые с вашими хитростями!

Его выдворили на веранду. Он стоял у перил, уставившись на склоны долины, желтеющие к августу, ничего не видел пред собой.

— Господи, — бормотал Лёва, — пусть всё будет хорошо! Я больше никогда... — он поискал, чем бы пожертвовать, — больше никогда не прикоснусь ни к мясу, ни к вину!

Это была его первая просьба, в прежней жизни Лёва был атеистом. Через бесконечные полчаса дверь открылась, и три матроны удалились гуськом. Одна из них высоко держала забинтованный палец. Ида сияла:

— Прошла! Наша девочка прекрасно прошла осмотр!

Отец и мать обнялись и стояли, похлопывая друг друга по спине. Лёва взял лицо Иды в ладони, посмотрел в её блестящие коричневые глаза, точно такие же, как прежде, — и поцеловал бородавчатый лоб.

Дочь, клацнув зубами, поймала неосторожную муху.

На следующее утро Ида не задала традиционного вопроса. После завтрака Лёва решился спросить сам:

— Значит, я остаюсь с вами?

— Нет, милый, ты сегодня улетаешь.

— Нет, как же... Как же малышка без меня? Как я без неё?

— Малышка идёт в детский сад, ей будет весело. Тебе, милый, придётся помучиться, но тут ничего не поделать. Поверь, тебе не нужно зимовать в драконьих пещерах. Здесь ты не доживёшь до весны.

Лёва выдавил хрипло:

— Скажи хотя бы её имя.

— Это лишнее. Поверь, без имени тебе будет легче. И не пытайся вернуться в наш мир, милый, тебе его не найти.

Ида повела его в ванную, раскрыла рубец под сердцем, взяла нож, облизала лезвие для дезинфекции:

— Не бойся, милый, больно не будет. У тебя там по-прежнему нет нервных окончаний.

Ловко отрезала одну синюю виноградину, но не тронула меньшую, с горошину величиной.

— Эту железу я оставлю. Пусть выделяет гормоны, чтобы ты хоть немного любил нашу девочку, чтобы хранил нашу тайну. Ты же не хочешь, чтоб люди забрали твою дочь в зоопарк, правда, милый?

— Значит, сюда всё же можно прийти?

— Сюда можно вломиться силой. Так что ты уж молчи, если желаешь нам добра.

Новосибирск

Лёва не был в родном городе три месяца, а казалось, много лет. Он вышел из самолёта, постоял под августовским солнцем. Идти никуда не хотелось, хотелось лечь на лавку в аэропорту и не двигаться. Кое-как добрёл до такси, приехал домой. Повалился на диван и пролежал трое суток. Вставать не имело смысла. Чесались шрамы на пальцах, заживали. Если бы так же заживала память, думал он. Каждое утро в первую минуту после пробуждения Льву казалось, что алтайская сказка с драконами ему приснилась. Но нет, слишком реальной была тоска.

В конце концов голод выгнал его на улицу. По дороге из магазина на глаза попался сине-зелёный плакат — реклама городского зоопарка. Из-за морд тигров и гиббонов холодно смотрела игуана.

Лёва понял, что он должен делать. Забежал домой, взял документы и отправился в зоопарк, на ходу жуя булку. В троллейбусе ему хотелось толкать ногами переднее сиденье, чтобы ехать быстрей.

Директора он не застал. Секретарша обещала, будет через час. Лёва прошёлся по аллеям, мимо когда-то любимых кошачьих, не задержался ни у белого тигра, ни у новой жительницы зоопарка — южноамериканской кошки ягуарунди. Остановился только возле лигрицы Зиты, из-за которой носил шрам на щеке. Пробормотал:

— Бедная девочка, твои родители тоже разных племён. Почему я раньше не думал об этом? Тигры — одинокие звери, львы живут семьями. Папаше твоему, льву, тоже несладко пришлось.

Террариум построили недавно, в нём Лёва ещё не бывал. Постоял на пороге, сердце билось, стучало в висках. Прислонился к стеклу и добрую четверть часа не спускал глаз с водяных агам. Знал, точно чувствовал, что все три ящерицы довольны жизнью и здоровы, хотя меньшей самочке не мешало бы слегка помассировать ноги. И первым делом у всех рептилий заменить лампы, им нужен полный солнечный спектр.

Директору просьба Льва показалась странной:

— В зоопарке нет должности для кандидата наук, тем более генетика. Ну зачем вам в техники? Место есть, конечно, но работа тяжёлая, оплачивается средне. Вас интересуют чешуйчатые, именно ящерицы? Ладно, попробуем, приступайте в понедельник — с месячным испытательным сроком. Что вы, что вы, не стоит благодарности!

Прошло пять лет. Лев день и ночь на работе, спит на раскладушке у задней стенки террариума. Из других питомников к нему в Новосибирск ездят учиться выхаживать рептилий, но сам он не ездит никуда — не на кого оставить ящериц. Сотрудники стараются, но они обыкновенные люди: устают, хотят домой, к семьям. Питомник растёт, рук не хватает, Лев порою приходит в отчаяние. Собеседования с теми, кто хочет у него работать, он всегда проводит сам.

С этим кандидатом явно что-то не так. Лев ему уже отказал, но тот не уходит, просит дать ему шанс. Псих какой-то, маньяк, его брать нельзя, не оберёшься неприятностей.

— Послушайте, у вас отличная специальность, строители сейчас нужны. Зачем вам ящерицы? У вас и опыта нет, никогда не ухаживали за животными.

— Я справлюсь! Не сомневайтесь, вы не пожалеете. Пожалуйста, дайте мне шанс.

Лев возвращает ему папку с бумагами, тот не берёт. Лев нажимает кнопку вызова охраны. Неудачливый кандидат опускает голову и протягивает за папкой руку. Его пальцы покрыты шрамами, тонкими рубцами необычного голубоватого цвета. Он берёт свои бумаги и бредёт к выходу, волоча ноги. Нащупывает ручку двери, никак не сообразит, тянуть или толкать...

— Постойте! — говорит ему в спину Лев. И немного придя в себя, добавляет: — В понедельник выходите на работу.

Страница Анны Агнич в «Этажах»

Анна Агнич (1952-2019). Окончила Киевский политехнический институт. В 1989 году с семьёй переехала в США, работала программистом, бизнес-аналитиком. В 2013 году организовала литературный клуб «Бостонские чтения», где выступали авторы из разных городов США, Канады, Израиля, России, Украины. В 2016 году вышел сборник рассказов «Девочка в окне». В 2017 году выпустила альманах поэзии «Бостонских чтений». Лауреат премии журнала «Этажи» за 2018-й год в номинации «Лучшее прозаическое произведение года».