О книге Михаила Эпштейна «Философские случаи»

Рецензия-интервью

Это поистине удивительная книга. Удивительно в ней всё — начиная с лицевой стороны обложки, картинка на которой: мужчина, выгуливающий на поводке точно такого же мужчину, только размером поменьше, который, в свою очередь, на точно таком же поводке выгуливает уже не собственного клона, а миниатюрную собачку, — вряд ли сможет оставить не заинтригованным кого-нибудь из потенциальных её читателей. На что, по всей видимости, и был сделан авторский — а также и издательский — расчёт.

Первоначально «Философские случаи» были опубликованы в 2022 году в восьмом номере московского журнала «Знамя»[1]. При первой публикации они были сгруппированы Михаилом Эпштейном в несколько разделов: «Мастера своего дела», «Романтические истории», «Люди как люди» и так далее — в зависимости от сюжета той или иной миниатюры, а также действующих в ней персонажей. В книжном издании такого разделения нет, автор от него отказался. По какой причине? Вероятнее всего, для того, чтобы не ограничивать рассказываемые им истории какими-то рамками и не отделять тем самым одни от других, а другие — от третьих и четвёртых и так далее. Поскольку любое ограничение для полёта свободной философской мысли губительно по определению — мысль на то и мысль, чтобы, подобно киплинговскому коту, ходить, где вздумается, и гулять сама по себе.

Что же касается персонажей «Философских случаев», то среди них встречаются как люди, так и самые разнообразные предметы (в основном домашнего обихода), а также представители флоры и фауны, атмосферные явления и даже мифические (то есть сказочные) персонажи — которые, так же как и люди, способны общаться между собой на понятном людям языке. В самом деле, кого здесь только нет: тут и человек, возомнивший себя собакой (см. обложку); и философ, беседующий с аквариумной золотой рыбкой; кот Бердяева и собака Павлова. И самый настоящий квант, хотя и невидимый, но говорящий. И огромная скрепа, которая приходит на смену маленькой устаревшей скрепке…

Каждый поведанный Михаилом Эпштейном «случай» несёт в себе, как и положено сочинению философа и культуролога, свой general message, основной посыл. Причём, что интересно: никакого универсального, то есть единственно возможного толкования данный посыл не содержит, предлагая каждому читателю понимать — или, если угодно, толковать — его, исходя из собственного разумения прочитанного. Ну, а тем, у кого не очень хорошо обстоит дело с логическим мышлением или отсутствует способность к структурному анализу, — а таковых среди нынешнего человечества, увы, как это ни прискорбно, всё же подавляющее большинство, — имеет смысл перед началом знакомства со «случаями» ознакомится с авторским предисловием. Тем паче что оно, во-первых, весьма краткое, а во-вторых, чрезвычайно доходчивое.

«Обычно философия обходит случаи стороной, имея дело только с принципами, идеями, законами, универсалиями, — информирует в этом тексте Михаил Эпштейн. — Но в основании мира, как склонна считать современная наука, лежит именно случайность. По мысли Нильса Бора и вопреки Альберту Эйнштейну, Бог играет в кости, — именно это он делает с квантами. На случайностях и вероятностях построена самая точная из наук об основах мироздания — квантовая физика. Почему бы и философии не обратиться к случайному? Дадим шансу шанс!»

И продолжает — объясняя читателю, почему его книга носит именно такое название:

«“Философские случаи” — это мыслительные эксперименты, которые разрывают привычную связь явлений, расщепляют реальность на смысловые кванты и дают толчок медитации и воображению. Каждый “случай” — зёрнышко новых представлений о мире. В традиционных поучительно-иносказательных жанрах, таких как притча или басня, обычно вещи или животные следуют тем ролям, которые им предписаны. Семя растёт; вино наливается в мехи; овцы пасутся; стрекоза пляшет; муравей делает запасы на зиму; волк съедает ягнёнка… В данных “Случаях” вещи выходят из повиновения, пересекают отведённые им границы: дела бегут от мастера, золотое перо рисует каракули, песчинка вопиет в пустыне, скрепа диктует приказы… Такова природа случая как внезапного происшествия: он ломает правила, нарушает ожидания. Если притчи или басни учат вести себя сообразно с природой вещей и поэтому отвечают на запросы религии и морали, то философия ставит под сомнение наличный порядок, её суть — удивление, неожиданность, подрыв устоев и вопрошание о смыслах. Поэтому “случай” в моём понимании — жанр философский».

Вероятнее всего, каждому из читателей книги Михаила Эпштейна какие-то случаи (полагаю, что в дальнейшем от взятия этого слова в кавычки следует отказаться — ибо оно, по сути, становится не чем иным как литературным жанром) понравятся больше, а какие-то — меньше. Лично мне в книге Эпштейна больше всего понравились два случая. Которые я, беззастенчиво воспользовавшись своим привилегированным положением (как автор рецензии), здесь и приведу — чтобы поделиться этой своей радостью с потенциальными её читателями.

Первый — под названием «Теолог и атеисты» — очень короткий:

«Теолог стал защищать Бога от нападок атеистов. Атеисты решили придушить теолога и посмотреть, что им за это будет от Бога. Проходит день, другой, а на третий один атеист приходит к другому и говорит: “Мы были неправы. Бог милосерд”».

Второй — он называется «Рассказы» — подлиннее:

«Максим был влюблён в Катю, и она отвечала ему взаимностью. Он рассказывал ей истории из своей жизни, и хорошие, и плохие. Чем дальше, тем больше плохих, испытывая силу её чувства. Признавался в дурных поступках и помыслах. Она не укоряла его, а пыталась понять. И рассказывала в ответ истории из своей жизни, чуть-чуть очерняя себя, чтобы не выглядеть слишком уж белой на его фоне.

Одновременно Максим встречался с Машей и тоже рассказывал ей истории из своей жизни. Маша была рассудительной, справедливой и говорила Максиму в лицо всё, что о нём думает. Любви между ними уже не было, но дружба ещё держалась.

Однажды Максим рассказал Маше про Катю и поделился её историями, и Маша прогнала Максима. Тогда Максим пришёл к Кате и рассказал ей про Машу и про то, что он делился с ней Катиными историями. Тогда Катя тоже прогнала Максима.

А Максим, оставшись один, стал писать рассказы, и теперь их читают многие, но друзей и любимых у него нет».

Отчего именно эти два, а не какие-то другие?

Первый — по причине того, что его сюжет содержит в себе вопиющее противоречие. А именно: теолога (то есть учёного-богослова) в нём убивают атеисты — чтобы проверить, покарает ли их за это Бог, а если покарает, то как именно. Однако атеист по определению не может таким образом поступать, поскольку он так устроен, что отрицает существование Бога — напрочь, то бишь априори. И доказать ему, насколько глубоко он заблуждается, пользуясь конвенциональными способами убеждения, попросту невозможно — вообще. Человек же, совершающий какой-либо неправильный поступок (в данном случае — не поступок, а преступление, тягчайшее из возможных) для того, чтобы таким способом проверить — какой будет реакция Бога, — это никакой не атеист. Это — богоборец. Самый заурядный, типа какого-нибудь Владимира Маяковского, но от этого ничуть не менее противный. Кардинальное отличие богоборца от атеиста заключается в том, что атеист отрицает самый факт существования Бога, а потому свято уверен в том, что «человек сам всем и управляет», несмотря на возможность внезапного падения кирпича с крыши дома на Малой Бронной или рака печени в клинике Первого МГУ; тогда как богоборец абсолютно уверен в том, что Бог есть, и всей своей деятельностью пытается установить предел Его всемогуществу — для того чтобы возвыситься тем самым в собственном о себе мнении. То есть удовлетворить одолевающую его сатанинскую гордыню — если называть вещи их подлинными именами. Именно по этой причине атеисту (или компании атеистов — на изготовленной нейросетью иллюстрации к данному случаю таковых имеется аж девять персон разного пола и возраста) нет никакой надобности убивать богослова, чтобы проверить реакцию Бога — он (они) всё равно не поймёт (не поймут), в чём эта реакция проявится. Даже если их главный заводила, ненароком поскользнувшись на неизвестно какой чумой пролитом возле турникета подсолнечном масле, попадёт под трамвай, который и отрежет ему голову.

Объяснение насчёт второго так сильно понравившегося мне случая будет гораздо короче и совершенно лишено всевозможной метафизики, кантианства и гегельянства. Дело, видите ли, в том, что ровно такая же история, которая описана Михаилом Эпштейном в случае «Рассказы», несколько лет тому назад происходила на моих собственных глазах. Разумеется, начинающего писателя, моего знакомого, звали не Максим, а барышни, с которыми он так некрасиво обращался, звались вовсе не Маша и не Катя, но сюжет этой истории был в точности такой, какой описал в данном случае Михаил Эпштейн. Который, само собой, не только лично не знает — на этот счёт у меня нет ни малейших сомнений — тех моих знакомых, но и не мог о них ничего слышать, поскольку я ему о них никогда ничего не рассказывал. Соответственно, прочитав данный случай, я был сначала весьма сильно поражён, но потом это ощущение прошло. Это произошло после того, как я вспомнил, что планета у нас очень маленькая, а народу на ней обитает столько, что нет ни малейшей гарантии в том, что какое-то событие, приключившееся на этой неделе в Воркуте, не повторится — в точности, вплоть до мельчайших деталей — через месяц в Кейптауне. Или наоборот.

В завершение рассказа о новой книге философа и культуролога Михаила Эпштейна никак нельзя обойтись без того, чтобы не коснуться имеющихся в ней иллюстративных материалов. Поскольку эти самые материалы — или, если угодно, картинки — этого более чем заслуживают.

В ранее уже цитированном авторском предисловии Эпштейн рассказывает о том, кто стал его художником-иллюстратором:

«[Случаи] сопровождаются иллюстрациями, созданными с помощью нейросети. Картинки, выдаваемые нейросетью в ответ на мои запросы и подсказки (промпты), порой отходят от текста, вводят дополнительные подробности или опускают какие-то моменты сюжета. Иллюстрации — не буквальный перевод с языка словесного на изобразительный, но создание самоценных образов, новых ассоциаций, подсказывающих дальнейшее развитие ситуации.

Как и сами “философские случаи”, картинки тоже случаются: их рождение в нейросети так же прихотливо и непредсказуемо, как вспышка мысли или образа в человеческом мозге. Вопреки стереотипному мнению о «механистичности» такого творчества, каждая картинка уникальна. Сама нейросеть не может её повторить и по точно такому же запросу, в ту же самую минуту выдаёт совсем другой образ. Перефразируя Гераклита, в одну и ту же нейросеть нельзя войти дважды.

Если соединить классическую ясность, сюрреалистическое воображение и техническую изощрённость, добавив юмор и иронию, получится тот род искусства, который можно назвать “техно-арт” или “нейро-арт”».

Пересказывать живопись словами — самое дурацкое из известных мне занятий. Ну, или одно из наиболее дурацких. По этой причине я от него в данных заметках воздержусь. А напоследок сообщу тем из своих читателей, кто после ознакомления с данным сочинением захочет стать также и читателем книги Михаила Эпштейна, что помянутая им нейросеть — точнее, большая языковая модель Chat GPT4 и связанная с ней нейросеть Dall–E3 — стали не только коллективным иллюстратором «Философских случаев», но и выступили в качестве его… соавтора. Да, именно — соавтора. Поскольку три последние в книге случая сочинены, как об этом явствует из авторского же послесловия, именно ими. То есть нейросетями. Что это за случаи и чем они отличаются (если отличаются) от творения человека — каждый из вас может узнать в том случае (шутка намеренная), если приобретёт эту удивительную книгу и откроет её на странице 79-й. Не забыв при этом прочитать — и просмотреть — также и предыдущие семьдесят восемь. Они этого вполне заслуживают.

Интервью

Теперь пришла пора от разговора о книге перейти к разговору с самим автором, поскольку он любезно согласился ответить на три наших вопроса (как в сказке — «загадай три желания»). Таким образом, мы учреждаем здесь, с лёгкой руки Михаила Эпштейна, новый жанр: рецензия-интервью.

— Есть ли что-то общее во всех этих историях-притчах?

— Конечно. Помимо того, что сказано об этом в Предисловии, я бы подчеркнул, что каждая из них представляет собой парадокс, то есть выворачивает наизнанку то, что принято считать нормой, закономерностью, здравым смыслом. И совсем не ради забавы или эксцентрики, а потому, что без парадоксов ничто не случается в этом мире. Чтобы жизнь продолжалась, живое должно умирать. Бесплотная мысль перестраивает мир. Ошибки в передаче информации создают новую информацию. Каждая из притчей — это парадокс в его концентрированном выражении. Возьмём хотя бы ту притчу, иллюстрация к которой вынесена на обложку. Человек вышел на прогулку, заметил, что рядом все гуляют с собаками, и ему стало совестно, что он идёт один, сам по себе. И вдруг он осознал, что выгуливает сам себя. В нём сосуществуют хозяин — и тот, кого он держит на поводке. Тем самым человек постигает свою жизненную задачу: вести себя так, чтобы поводок оказался не слишком коротким, позволял всё увидеть и исследовать вокруг, но и не слишком длинным, чтобы не давал от себя убежать. Такой парадокс самораздвоения и саморефлексии.

Или ещё одна история, из самых коротких: «Лимон долго созревал на ветке, тяжелел, наливался соком. Наконец упал. Лежит и думает: “Как-то мне кисло сегодня”». Это не просто игра слов, а сочетание объектного и субъектного в одном существе. Лимон вообще кислый, а тут вдруг стало кисло ему самому. А это же порой происходит и с нами, когда те качества, которые мы проявляем по отношению к другим, обращаются на нас самих. Человек наводит на всех скуку, хотя считает себя душой общества, — и вдруг ему становится смертельно скучно, кисло с самим собой.

Или выражение «дело мастера боится». Хорошо ли, если дело боится своего мастера, которому на него наплевать, — лишь бы наводить страх?! И тогда испуганное дело бежит от мастера за тридевять земель — релокация! — и там без страха и зависимости начинает процветать. Ещё одна притча: золотое перо, которое мастер стиха дарит начинающему поэту. Казалось бы, благословляет на сочинение бессмертных виршей? — Нет, золотым пером сам мастер рисовал всякую ерунду, каракули, чтобы воздержаться от графомании. Получив такой дар, молодой поэт осознаёт, что лучше ему вообще не писать стихов, то есть реализуется метафора «молчание — золото». Каждая история — маленький парадокс, раскрывающий сложную природу вещей.

Ваше истолкование притчи о теологе и компании задушивших его атеистов не совсем убедительно. Там опять-таки не противоречие, а парадокс. Случаев, когда атеисты убивали теологов (священников) за их «неправильное» мировоззрение, — множество, вспомним 1920–1930-е годы. Атеисты в первом поколении вырастали в вере, и им было любопытно, а будет ли им за их преступления какое-нибудь наказание. А вдруг? Когда же наказания не последовало, один из них вдруг осознал это как знак милосердия Бога, а не его отсутствия. Такова ситуация человека: Бог вроде бы прямо не вмешивается в наши дела, но что за этим стоит: его отсутствие? терпение? милосердие? — нам не дано в точности знать. Притча вскрывает этот парадокс, на котором основан целый ряд теологий XX–XXI веков, в том числе «диалектическая теология», «экзистенциальная теология», «а-теология», «теология бедной веры»…

— Как правило, Ваши притчи — очень краткие, несколько строк, кстати, по контрасту с тремя гораздо более длинными притчами, сочинёнными искусственным интеллектом (в последнем разделе книги). Что для Вас означает краткость? Важная ли эта структурная особенность Ваших текстов?

— Разумеется. В эпоху, перенасыщенную информацией, важно её концентрировать в сжатых текстах, не столько пополняющих наше знание (оно всегда под рукой, достаточно нажать клавишу компьютера), сколько взрывчатых, парадоксальных, меняющих структуру мышления. Есть разные жанры мини-прозы. Например, «flash–fiction» (от английского слова «вспышка») — рассказы до 1 000 слов. Есть «микропроза» — до 300 слов. Но есть и ещё меньшие жанрообразующие размеры, которые, пользуясь суффиксальными и префиксальными возможностями русского языка, можно, по контрасту с «рассказом», назвать:

рассказец (до 100 слов)

рассказик (до 50)

микро-рассказ (до 20)

нано-рассказ (до 10)

рассказ-квант (до 5)

Такие микро-рассказы обнажают структуру сюжета, точнее, самой сюжетности. Сюжет есть последовательность событий как нарушений устойчивого порядка, пересечений знаковой границы. Рождение и смерть, любовь, женитьба, победа и поражение, заточение и освобождение — всё это сюжетообразующие события. Число таких событий определяет длину сюжетной цепочки, где каждое событие — ещё одно звено. Микрорассказ представляет одно-единственное событие, напрямую сближая крайние звенья цепи. Своего рода квант сюжетности — два слова, соединяющие завязку и развязку. Например: «Полюбила. Долюбилась». Это минимальный по объёму двухсловный рассказ, от начала и до конца. В промежутке — событие, дуговая растяжка от зарождения любви до её крушения.

Вот ещё несколько миниатюр, размером до десяти слов:

«Вошёл не в ту дверь. Вышел не тем человеком». (Это рассказ о Киркорове и «голой вечеринке».)

«“Хорошие были суши”, — пробормотал он на реанимационном столе».

«Ночь. Улица. Аптека… И труп на фонаре».

Среди этих рассказиков встречаются те же жанры, что и в «большой» литературе: детектив, хоррор, мистический триллер, сентиментальный, апокалиптический… Есть и философско-аллегорический, к которому относятся притчи, составившие эту книгу: как правило, не более пятидесяти-ста слов, а некоторые до двадцати. Именно потому, что начало и конец в них сближены напрямую, не опосредованы длинной цепочкой событий, они образуют парадоксы: завязка и развязка отрицают друг друга. «Назначение золотого пера — ставить кляксы».

— Можно ли сказать, что сочетание текста и картинки приводит к рождению нового жанра?

— Да, безусловно. Можно его назвать эйдосом, сращением идеи и образа («идея» и «эйдос» — слова одного греческого корня). Идея, которая ещё у Платона, по мере развития абстрактного философского мышления, оторвалась от эйдоса («вида», зримого образа), возвращается в эйдос, философия становится эйдетикой. Новая технология позволяет мыслить визуально. Для меня возможность иллюстрировать свои тексты с помощью нейросети — это как обретение второго крыла для полёта мысли. Я формулирую запрос, «промпт», объясняю, что хочу видеть на иллюстрации, или загружаю весь короткий текст притчи, — и нейросеть пускается в поиск по всей визуальной памяти человечества, по искусству всех времён и народов, и за минуту синтезирует образ, который в наибольшей степени соответствует словесному заданию. Это творческий, ассоциативный способ собирания разных элементов образа из всеобъемлющего ресурса общечеловеческой памяти и воображения всех веков.

Таким образом, нейро-арт, искусство нейросети, имеет глубокую философскую подоплёку. Конечно, это не «живопись» в смысле воспроизведения реальности, какой она видится человеку, воспринимается его глазами. Это скорее «умопись», движение от идеи к образу, что уже происходило в искусстве XX века, например, в концептуализме, как предвосхищение новейшего эйдетизма в работе нейросетей. И критерии у этого «не-искусства» выработаются другие, не «живописные», а эйдетические, исходящие из мыслительного наполнения образа и образного воплощения идеи. Не следует ждать от этих картинок «правдоподобия»: они погружают нас в иную реальность, фантасмагорию, напоминая о том, что «жизнь есть сон», но и сон есть жизнь. Эти картинки раскрывают широкий спектр эстетических возможностей ИИ: от юмористических до мистических, от примитива до сюрреализма.

Книга состоит из текстов и образов, расположенных попарно на разворотах: слева и справа. Кстати, так же соотносятся и полушария головного мозга: левое отвечает за логическое мышление и понимание языка, правое — за зрительное и художественное восприятие. На страницах книги читатель-зритель найдёт диалог двух полушарий, целостное произведение словесно-изобразительного искусства.

Кстати, отмечу, что это первая книга в таком жанре, целиком иллюстрированная искусственным интеллектом. Она вышла из печати 7 декабря 2023 года, то есть всего через полтора месяца после того как была запущена нейросеть Dall–E3 (это произошло 20 октября). Вторая книга, психиатра John V. Wylie, об эволюции человеческих мотиваций, вышла по-английски 8 декабря.

Яйцо и курица

(Один из 35 случаев из книги Михаила Эпштейна «Философские случаи»)

 Яйцо стало доказывать курице, что оно появилось раньше. Курица огрызнулась:

— Яйца курицу не учат!

Яйцо привело научный довод, что первая курица вылупилась из яйца, которое высидела самка динозавра.

— Ах, так? — сказала курица. — Тогда я не снесу больше ни одного яйца!

— Ах, так? — сказало яйцо. — Теперь из меня не вылупится ни один цыплёнок!

Так они и остались при своём, каменное яйцо и девственная курица, и спорить им уже не о чем, потому что каждый оказался прав.

Михаил Эпштейн. Философские случаи. Franc-Tireur USA, 2023. — 87 с.

Иллюстрированное подарочное издание. 38 иллюстраций, созданных автором с помощью нейросети DALL–E3.

Купить бумажную книгу

Купить электронную книгу

[1] Эпштейн М. Философские случаи // Знамя (Москва). 2022. № 8. С. 194–203.

Михаил Эпштейн — филолог, философ, культуролог, эссеист, заслуженный профессор теории культуры и русской литературы университета Эмори с 1991 г. (Атланта, США). Основатель и руководитель Центра гуманитарных инноваций в Даремском университете (Великобритания, 2012-2015). Основные темы исследований: философия культуры и языка, методология гуманитарных наук, поэтика русской литературы, постмодернизм, философские и религиозные движения в России ХХ-ХХI вв., проективная лингвистика. Автор более 40 книг и более 800 статей и эссе, переведенных на 26 языков, в том числе книг «Sola Amore: Любовь в пяти измерениях» («Эксмо», 2011); «Отцовство. Опыт, чувство, тайна» («Никея», 2014) и «От Библии до пандемии: Поиск ценностей в мире катастроф» («Пальмира», 2023). Лауреат Премии Андрея Белого (1991), лондонского Института социальных изобретений (1995), Международного конкурса эссеистики (Берлин – Веймар, 1999), Премии «Liberty» (Нью-Йорк, 2000), премии MLA (Modern Language Association, США, 2023) и др. 

Павел Матвеев — редактор рубрики Exegi Monumentum в журнале «Этажи», литературовед, эссеист, публицист. Сферой его интересов является деятельность советской цензуры эпохи СССР, история преследования тайной политической полицией коммунистического режима советских писателей, литература Русского Зарубежья периода 1920–1980-х годов. Эссеистика и литературоведческие статьи публиковались в журналах «Время и место» (Нью-Йорк), «Новая Польша» (Варшава), «Русское слово» (Прага), «Знамя» (Москва), а также в интернет-изданиях. Как редактор сотрудничает со многими литераторами, проживающими как в России, так и за её пределами — в странах Западной Европы, Соединённых Штатах Америки и в Израиле. Лауреат премии журнала «Этажи» 2020 года за лучшее эссе.