(Цикл «Рассказы о любви» из литературного наследия С. и Е. Калачовых)

Публикация Михаила Эпштейна

Рот, орган речи, — промежуточное звено между мозгом и лоном,

органами мышления и зачатия. Если у женщины при разговоре

выразительно растягиваются губы, если она чётко и обаятельно

выговаривает слова, значит, есть высокая вероятность того,

что столь же выразительно она произносит «глаголы бытия».

Леандро ди Винченцо. Трактат о частях человеческого тела.

У художника Вагина были две любимые картины: «Происхождение мира» Г. Курбе и «Крик» Э. Мунка. Он пытался понять, что же их объединяет, и вдруг осознал, что это две вариации на одну тему. Зияние, из которого исходят любовь и смерть, порыв желания и вопль ужаса. Разверстое лоно, разодранный рот. И задумал написать картину, которая объединит Курбе и Мунка в одно целое.

Он много раз брался за кисть, но замысел оставался голой схемой. Нужно было наполнить его чувственным опытом, возродить в своей памяти то, что хотя бы отдалённо приближало к нему. И тогда он вспомнил две истории своей молодости, чтобы на холсте соединить их в одну.

 1.

В этой женщине была загадка. Чем она так привлекает его? Да, понимающая, образованная, одного круга. Но этого недостаточно, чтобы вызвать такое сильное влечение. Никаких особых статей и красот.

Ему нравилось с ней разговаривать. И порой он ловил себя на том, что уже не столько воспринимает смысл слов, сколько наблюдает за тем, как она их произносит, как округляется и удлиняется рот, как играют уголки губ. Иногда он даже переставал слышать и понимать, будто это беззвучная пантомима или речь на незнакомом языке.

Когда наконец пала последняя завеса, он вдруг понял тайну и прелесть «другого» разговора. Она не просто раскрывалась ему, но и внятно говорила с ним оттуда. Это была та же самая свободная, осмысленная речь, в которой было место и страсти, и согласию, и дразнящей шутке, и бурному спору. Эти уста ликовали, убеждали, подсказывали — но при этом чётко выражали каждую мысль, поворот темы. В ритме этих движений ощущалась даже пунктуация — и доставляла осязательную радость. Особенно в моменты двоеточий, когда всё замирало в ожидании, и тире — сильные всплески.

И заключительный аккорд прозвучал как возглас благодарности и хвалы. Когда они, разъединившись, лежали рядом, он сказал: «Потрясающий разговор!» И вспомнил, как влюбился в её рот, как был заворожён её речью.

Она засмеялась: «Как же я теперь буду при тебе разговаривать с другими? Мне будет стыдно, как будто я голая».

Этот двойной разговор мог бы продолжаться между ними целую жизнь, но профессия и призвание вскоре увели её в далекую страну. Теперь он мечтал о том, чтобы увидеть выражение её губ, когда она говорит на иностранном языке.

У неё была заурядная внешность. Не особо привлекательная, но задевающая. Можно было пройти мимо неё, даже не заметив, а можно было невольно заглядеться и «запасть». Выделялись губы. Они были твёрдо сжаты и выдавали редкое упрямство. В чём оно могло бы проявляться? В том, чтобы изрекать догмы и лозунги, призывать на штурм, вести за собой толпу, убеждать оппонентов на диспуте? Или исступленно впиваться в мужские губы, будить зверя, целовать, задыхаться? Это ему предстояло испытать на себе.

Когда они впервые ужинали вместе, он не отрываясь смотрел на её губы. Как она грызла куриную косточку, как подхватывала губами ягоды с пирожного, слизывала крем. Он влюблялся в эти губы, как будто они были самостоятельным существом. И уже чувствовал ту же хищность в её глазах, руках, в том, как она, натягивая свитер, выгибала грудь. Потом всю ночь он укрощал её, выбивал из неё спесь, а проснулся от жжения — через его грудь тянулась цепочка красноватых следов. Это была не помада. Она лежала рядом и насмешливо смотрела на него, поджав губы. И вдруг спросила: «Ты еврей?» — «Наполовину», — пробормотал он. — «Ненавижу! Что ни мужик попадётся, то еврей. А других нет». И ещё сильнее сжала губы.

Он набросился на неё, впился в губы, чтобы их разжать. На нижней губе выступила капелька крови, которую они поцелуями стали размазывать по её лицу, по всему телу. Она показaла ему свои покрасневшие соски и засмеялась. «Рожу от тебя ребенка, буду кормить, вырастет здоровый, кровь с молоком». И вдруг оба почувствовали себя счастливыми. Он не мог понять, что притягивает её к нему: страсть или ненависть, пока не сообразил, что для неё это одно и то же… И всё, что происходило между ними, их сплетение, слияние, разговоры — было чередой поцелуев-укусов. Когда она до боли сжимала его в себе, он вспоминал миф о vagina dentata, «зубастом лоне»

Эта сладкая боль продержала их вместе ещё недолго. «Есть в тебе хоть капелька любви?» — спросил он её напоследок, пытаясь поцеловать. Она в ответ оттолкнула его язык и ещё упорнее сжала губы… А он долго носил на себе маленькие шрамы, и один из них, внизу живота, так и остался. Никому не заметный. Он иногда трогал его пальцем.

…Прошли годы. Однажды он получил письмо без обратного адреса. Там была только фотография мальчика. На улыбающемся лице выделялись упрямые губы. Он не узнал в нём себя.

* * *

Художник долго работал над полотном под названием «Зияние», вдохновляясь своей памятью и искусством предшественников. И вдруг почувствовал, что оба они, и Курбе, и Мунк, с их откровенным натурализмом или кричащим экспрессионизмом, уже отступили в прошлое. Ему хотелось наполнить это зияние теплом и светом, спрятать первозданный мрак и напомнить о том, что рот и лоно жизнетворны, давая рождение слову и плоти. Художник отбрасывал одну версию за другой, как будто перелистывая и выдирая из книги своей жизни самые мрачные страницы и оставляя только радость, сияние глаз, смеющиеся лица. Вглядываясь в это зияние, он видел, что оттуда возникает что-то светлое, всё ближе подступает к нему, но не мог его разглядеть.

Когда женский рот впервые вошёл в духовную историю и соединился с тайной деторождения? Вероятно, когда Ева вонзилась зубами в сочный плод с древа познания — и была за это наказана муками деторождения: «умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей». Через её рот в мир вошёл искуситель, а потом из лона женщины явился спаситель мира!.. Такое превращение совершается в женском теле и в человеческой истории.

Он проводил целые дни в библиотеках, рассматривал альбомы, вникал в древние трактаты и новейшие исследования, от мифологии до медицины. Он узнал, что мир рождается из дыхания Брахмы и что в искусстве гротеска лицо сводится к разинутому рту — всё остальное лишь обрамление для этой поглощающей бездны. Обнаружилось и анатомическое подобие между двумя вместилищами. «Vagina dentata» — эта жутковатая метафора подкреплялась теорией эволюции. Рот и влагалище возникают из одних и тех же эмбриональных складок на ранних стадиях развития плода, потом разделяются и дают начало разным органам, но сохраняют глубокую эволюционную связь… Он вспомнил женщину с упрямыми губами, принесшую ему столько боли. И повторил выражение, услышанное от друга-писателя: «Победа почётна на поле прежнего поражения». Да, он должен победить на том же месте, где испытал боль, — заклясть её кистью.

Он предпринял множество отчаянных попыток изобразить «зияние», преодолевая стыд, впадая в кощунство, испытывая отвращение к себе… И вдруг его осенило. Нет, не лоно как рот, а рот как лоно. Такого ещё не было ни в древней мифологии, ни в новом искусстве, во всём бесконечном компендиуме образов и мотивов. Женщина рождает дитя через рот!

Свою первую серию картин он так и назвал: «Зияние». Но потом демонстративно перечеркнул первую букву и на её место поставил «С». Друзья, приходившие к нему в мастерскую, поначалу впадали в ступор. Младенцы, смеющиеся из ярко накрашенных женских ртов. Карнавал, мениппея, гротеск, раблезианство… они не знали, как это назвать. Да он и сам не знал. Это зрелище разрывало глаза, взрывало мозг!

Потом пошли маленькие выставки… Следом — большие. Музей современного искусства «Гараж». Отдел современного искусства в Третьяковке… Его отчаянно ругали за «физиологизм» и одновременно за «бредовые фантазии», за ненатуральность и вычурность, за потакание вкусам толпы. Хотя сама толпа отнюдь не приходила в восторг и оставляла негодующие отзывы. «Если в это поверить, можно сойти с ума», — сказала одна пожилая женщина и чуть не упала в обморок, её подхватили под руки. А молодая пара пришла на выставку с большими сосками во рту. «Хорошо, что не презервативы», — пошутил один зритель, и на следующий день пришла другая пара, надувая резинки на губах…

Но тон быстро сменился. «Наше депрессивное время ни в чём так не нуждается, как в инъекции радости!» «Лицо времени — рожающий рот». «Пир плоти на останках чумы». «Физиология как лучшая из идеологий». «Слово, рождённое во плоти». «Чудовищно? — нет, чудотворно!»

А вскоре и мир взорвался. Выставки на всех континентах. «Илья Вагин — лицо XXI века». Арт-мир вдруг воспрянул от своей хронической меланхолии: дескать, ничего нового под солнцем. Бесконечные унылые вариации поп-арта, концептуализма… Оказывается, новое есть: солнце не только заходит, но и восходит. Лицо в лице, смех внутри смеха, фрактал! Эта была новая пластика, неведомая искусству прежних веков. Газеты, журналы, сайты — от бульварных до самых рафинированных — пестрели новыми арт-лозунгами. Критики, кураторы и журналисты изощрялись в кричащих заголовках. «Речь и роды: оральный миф сегодня», «От языка до младенца: материнская метафора нового сюрреализма», «Искусство снова вселяет веру», «Разомкнутые уста: явление плоти из слова», «От китча до канона», «Родовая травма и рождающий рот», «Вагин выворачивает тело и время наизнанку», «Рот как целительная метафора»…

Три его картины, по оценкам экспертов, вошли в «новый канон» XXI века: «Ева», «Плодоротная» («The Fruit of the Mouth») и «Рождение цвета» («The Birth of Color»). А вскоре после начала международных турне у Вагина возникла группа последователей в разных странах, которая заявила о себе манифестом: «Долой смерть и мертвецов — травматиков, меланхоликов, мизантропов! Naissance-art (род-арт) — искусство рождения, новая надежда человечества. Мы без страха глядим в лицо зияющей бездны. «Рождение через рот» — корневая метафора нашего искусства».

На вернисаже в Ванкувере к нему подошла подруга его молодости. Та, с которой и началась его одержимость тайной устного жизнетворения. Он не сразу её узнал, но первое движение губ вернуло ему знакомый облик. Они не могли наговориться. Когда к ней подошли друзья и она обратилась к ним по-английски, он увидел в ней нечто новое: резкие движения губ словно взрывали воздух, порождая ударную звуковую волну. На миг он испытал смятение, но эта тревога стала быстро перерастать в новую влюбленность...

Приложение

Илья Вагин (Ilya Wagin). Три картины, признанные иконами ХХI века.

Oтветы художника на вопросы критиков и зрителей.

1. Почему у Евы, вкушающей запретный плод, на руке кольца?

— Это подарок змея, отобразившего в них свой лик: тело, свитое в кольца.

2. Почему новорождённый в рубашке?

 — Он рожден, чтобы быть счастливым.

3. Почему на картине мать представлена в чёрно-белых тонах, а ребёнок — в цвете?

— Дитя рождается от любви, и с каждым поколением лица, впитавшие любовь предков, становятся всё ярче.

Страница Михаила Эпштейна в «Этажах»

Михаил Эпштейн — филолог, философ, культуролог, эссеист, заслуженный профессор теории культуры и русской литературы университета Эмори с 1991 г. (Атланта, США). Основатель и руководитель Центра гуманитарных инноваций в Даремском университете (Великобритания, 2012-2015). Основные темы исследований: философия культуры и языка, методология гуманитарных наук, поэтика русской литературы, постмодернизм, философские и религиозные движения в России ХХ-ХХI вв., проективная лингвистика. Автор более 40 книг и более 800 статей и эссе, переведенных на 26 языков, в том числе книг «Sola Amore: Любовь в пяти измерениях» («Эксмо», 2011); «Отцовство. Опыт, чувство, тайна» («Никея», 2014) и «От Библии до пандемии: Поиск ценностей в мире катастроф» («Пальмира», 2023). Лауреат Премии Андрея Белого (1991), лондонского Института социальных изобретений (1995), Международного конкурса эссеистики (Берлин – Веймар, 1999), Премии «Liberty» (Нью-Йорк, 2000), премии MLA (Modern Language Association, США, 2023) и др.