Мы давно знали друг друга. Ещё когда даже не встретились. Бывают, такие люди, рядом с которыми теряешь чувство времени. Она совершала подвиги. А я искала людей, которые совершают подвиги не по расписанию.  Про хаш, Шушу, Арарат я узнала не от неё. От неё же узнала, что у неё есть бабушка. А армянская бабушка, согласитесь, это явление. И вот именно то, что я очень мало знаю об этом воробушке, в момент опасности или несправедливости становившемся орлом, и сподвигло немедленно брать интервью. Вокруг всех нас летают птицы высокого полёта, вы только всмотритесь.

Сегодня я разговариваю с Гаянэ Степанян — писателем, публичным лектором, преподавателем. Гаянэ родилась в Москве 22 июня 1979 года. Закончила филологический факультет РУДН и с тех пор преподаёт там литературу. Соучредитель фонда «Поиск пропавших детей», в настоящее время — один из создателей книжного Клуба «Dостоевский «писатели и почитатели». Воспитывает приёмную дочь.

Гаянэ Степанян создала в фэнтези-саге любопытно сконструированную вселенную, основанную на соединении древнего мифа и современной физики. Во время работы над своим романом она освоила неожиданные для себя навыки: ходила в походы в археологические экспедиции, брала уроки исторического фехтования, игры на ударных инструментах, гадания на Таро.

Помимо фэнтези она пишет и нон-фикшен. В издательстве «Бослен» вышли две её книги: «Достоевский и шесть даров бессмертия» и «Пушкин. Наше время. Встречи на корабле современности» в соавторстве с Михаилом Визелем.

Ты родилась в памятный день — 22 июня. Что эта дата значит для тебя?

Должна признаться: с момента, как появились первые отношения с социумом вне семьи (детский сад, школа), у меня не проходило ощущение инаковости по сравнению со сверстниками: у всех русские имена, а я — Гаянэ Степанян, моя внешность не такая, как у других. Раннее детство всех моих знакомых детей проходило в Обнинске, у меня — в Вене. Всех растят мамы и папы, а меня — бабушка и дедушка. Двадцать второе июня стало для меня закономерным продолжением этой логической цепочки: у всех дни рождения как дни рождения, а у меня — страшная дата. Но это сейчас, в 44 года, я говорю «страшная». А тогда, когда детский миф о себе только формировался, этот день был ещё одним знаком моей особенности по сравнению со сверстниками. Вообще, мне было приятно, что люди с первой встречи запоминали Гаянэ и дату её рождения.

 В разное время я к своей инаковости относилась по-разному: то гордилась ею, то наоборот. Но такого времени, чтобы я её не ощущала, не помню. Вероятно, это ощущение я и передала герою своего романа «Книга аэда» Вальдерасу.

Ты — один из создателей фонда «Поиск пропавших детей». Как тебя поменяла работа там? Было ли тяжело покидать фонд?

Организация «Поиск пропавших детей» была смыслом моей жизни десять лет. Шутка ли, с сооснователем и на тот момент моим супругом Дмитрием Второвым мы строили фонд с 2009 года с нуля: когда мы начинали, во всей нашей стране было только два человека, обеспокоенных проблемой, — это мы сами. А за десять лет всё очень сильно поменялось, в том числе, и не без наших усилий.

Но в 2016 году обстоятельства сильно изменились. Я не могла даже представить себе уход из организации, я так много в неё вложила. Единственное, чем я занималась кроме «Поиска пропавших детей», было преподавание в университете. Я не строила карьеру, я не писала книги (учебники не считаются), я занималась только развитием фонда. Уход был сравним с пожаром, который выжигал всю мою прежнюю жизнь. Бросаться в его пламя добровольно было немыслимо. Но жизнь распорядилась по-своему, и я вдруг обнаружила, что мне жаль отдавать столько времени общественной деятельности и я хочу писать.

Самое важное, что мне дала работа в фонде (помимо богатого жизненного опыта) — это моё ретроспективное понимание такой своей черты: я очень люблю и, главное, могу строить полезные сообщества.

Почему ты поступила в РУДН именно на филологический факультет? Откуда в тебе тяга к филологии?

Честно говоря, я не представляла и не представляю, чем бы ещё могла заниматься всю рабочую неделю годами. В юности учителя говорили о многих моих способностях, имея в виду, что для меня свет на филологии клином не сошёлся. Но их замечания я вспоминаю только сейчас: вероятно, иметь способности и хотеть чем-то заниматься — это не одно и то же. Я всегда хотела делать три вещи: читать, писать и рассказывать истории, прочитанные или придуманные (да какая разница?), изумлённым слушателям.

Какие направления были у твоих археологических экспедиций? Какой опыт ты там приобрела?

Действие «Книги аэда» заканчивается в лагере археологической экспедиции, и я нуждалась в том, чтобы получить какой-то археологический опыт ради достоверного описания. Меня связали с руководителем учебной археологической экспедиции студентов-историков в Дивногорье. Он проверял свою гипотезу, связанную с массовым древним лошадиным захоронением. Мне было не важно, что они раскапывали, главное было поучаствовать в процессе вживую. Я застала этап, когда в дело идут лопаты, а не кисточки. Это походило на работу на картошке: мы в пять утра завтракали, потом брали лопаты и копали. К обеду заканчивали, потому что июльская жара в Воронежской области беспощадная.

Я не только посмотрела на организацию работ и быта у археологов, но и увидела поразительное Дивногорье, его меловые Дивы, сохранившиеся с ледникового периода, вырубленные в меловых пещерах монастыри и многое другое. Всё это вошло в «Книгу аэда».

Откуда возник интерес к Таро и урокам исторического фехтования? Связано ли гадание на картах с поиском детей?

И Таро, и историческое фехтование происходило из общего источника: я собирала информацию, чтобы работать над книгой.

Невозможно полноценно описать боевую сцену, не почувствовав, пусть и примитивно, механику боя. Впрочем, фехтование мне дало намного больше, чем слова для батальных сцен: я на физическом уровне обнаружила свои мировоззренческие заблуждения. Спарринги дают возможность прожить в ограниченное время знания, которые в силу протяжённости интеллектуального опыта подчас приходят слишком поздно, если вообще приходят.

Вот неполный перечень моих открытий:

Если всё время отступать, то тебя непременно прижмут к стенке, и дать бой всё равно придётся. Может, начать наступление, пока не прижали?

Пацифизм и бессилие — это разные вещи. Мать пацифизма — сила (необязательно физическая), а бессилия — слабость. Пацифизм — это выбор, а бессилие — отсутствие выбора. Выбор — это всегда действие, возможное с позиции сильного, а не слабого.

Мудрость в том, чтобы различать состояния мира и войны. Моя партнёрша по спаррингу — это моя подруга до и после него, и в этом есть состояние мира. А во время боя я делаю страшное лицо и угрожаю ударом в грудь, чтобы, если она поверит и выставит блок, ударить в незащищённое место. Или же чтобы заставить отступить на пару шагов и выиграть пространство за своей спиной. Иными словами, спарринги научили меня не путать стратегии, необходимые для одного состояния и губительные для другого.

Я догадываюсь, насколько очевидными и даже банальными кажутся кому-то мои уроки. Прочитай я о них до фехтования, я бы тоже пожала плечами: мол, нашли чем удивить. Но только то, что прожито собственным телом, обретает смысл. Пока телом не прожито — слова имеют значение, но не смысл.

Кроме понимания боя, для книги мне нужно было разработать свою систему карточного гадания, и я стала изучать систему, уже изобретённую человечеством. Она оказалась для меня очень неплохим инструментом для разговора с бессознательным — теперь время от времени я раскидываю карты по важным вопросам, чтобы понять, что о них думают в моём «трюме».

 

Какое искусство для тебя главное? Хотела ли ты в детстве быть актрисой?

Главное искусство для меня, конечно, литература. Вероятно, это из детства: я не помню ни одного вечера, чтобы бабушка не читала мне на ночь. Что бы ни происходило, как бы мы ни ссорились или ни уставали, хотя бы одна страница на ночь должна быть прочитана. Бабушкино упорство научило меня, что ритуальность — важнейшая часть любого процесса. Это значит: хочешь, чтобы дело шло, — не только прикладывай новые усилия, но и регулярно повторяй одни и те же действия.

А вот актрисой никогда не хотела быть. Даром, что, по семейным рассказам, армянская бабка, женщина замечательной красоты, была артистически очень одарена, но дед запретил ей выходить на сцену.

Вольное высказывание может менять действительность. Почему из всех литературных жанров ты выбрала фэнтези? Что тут совпадает с самой Гаянэ Степанян и как фэнтези меняет действительность?

Человечество возглавило эволюцию, потому что попало во власть мифов. Кроме нас, ни одно животное не живёт в мифологическом пространстве. Я имею в виду не только что-то самоочевидное вроде Зевса. Помните в «Матрице»? «Ложки нет». Ложки нет, потому что ложка — это миф, это чистая идея. Ложек не было, пока не появились люди, и ложки исчезнут вместе с людьми, даже если и останутся в виде предметов с ручкой и углублением.

Язык мифа — это архетипы. Как говорил Юнг — кто владеет архетипами, тот говорит на тысяче языков. Фэнтези же — это производная мифа, отличающаяся от него только тем, что нас заведомо предупредили о том, что ложки нет (в быту нам редко кто оказывает такую любезность). Фэнтези — самый первобытный жанр, самый древний и, я верю, самый могущественный благодаря тому, что архетипы в нём явлены в наиболее очищенной по сравнению с другими эстетическими системами форме.

Меняет ли фэнтези действительность? Не в большей мере, чем любое другое произведение, то есть, как я подозреваю, ни в какой. Действительность меняют люди, забывая про одни ложки и уверовав в другие. Но фэнтези — это отличный способ через архетипы, не скрытые повседневными реалиями, объяснить нам, что мы творим и куда идём. Это способ или задача встретиться со своими мифами лицом к лицу.

Мариэтта Чудакова говорила, что писатель всегда решает какие-то глубоко личные проблемы. Применимо ли это утверждение к жанру фэнтези?

Я думаю, это применимо к любому виду искусства, не только к литературным жанрам. Любое произведение — это попытка решить внутреннее противоречие, найти ответ на волнующий вопрос. А о чём напишешь в каком бы то ни было жанре, если вопроса нет?

Нынешняя твоя деятельность лектора — это из детства? Есть понятие «ребёнок с табуретки». У ребёнка вошло в привычку что-то рассказывать, выступать, получать аплодисменты, и это становится мотивацией в будущем.

На табуретки и сцены я сама рвалась: очень любила быть в центре внимания и вызывать восхищение. Это правда — но неполная.

Если что-то делать только ради денег или восхищения, то деятельность станет пустопорожней, бессмысленной: совершит ли чудо врач, который лечит ради денег? Или учитель, писатель, строитель? Помимо потребности что-то взять (любовь, деньги, восхищение) должна быть ещё более острая потребность что-то разделить. Моё первое воспоминание связано именно с этой потребностью.

Мне было два года, и мы с родителями летели в Армению. Мы сидели около иллюминатора, и стёкла почему-то были зелёные. Я помню небо и высокую ель, которые были видны через стекло, — и это меня так поразило, что я захотела непременно сообщить родителям о том, что стекло необычное. В два года я ещё не умела говорить и располагала очень скудным арсеналом привлечения внимания: я могла только орать. И я самозабвенно заорала — тоже отлично это помню! — прямо с удовольствием заорала. Когда они стали меня утешать вместо того, чтобы обратить внимание на стекло, я стала кричать ещё старательнее.

Лет пять назад я рассказала маме про это воспоминание. Она облегчённо выдохнула: «А мы-то всё гадали, что с тобой было!»

Моя потребность разделять радость, восхищение и удивление с годами только растёт, и я делюсь этими чувствами с другими людьми — словами, написанными или сказанными.

И мне кажется, что нравственный урок христианства заключается в том, чтобы снижать свою потребность в людском одобрении, но растить в себе потребность разделять самые важные чувства — веру, надежду, любовь. Я не преуспела, но очень стараюсь.

 

Есть ли страх публичных выступлений и что помогает его преодолевать?

Я волнуюсь, но не боюсь. Наоборот, чем больше слушателей, тем увереннее себя чувствую. Мечтаю выступить на площадке вроде «Лужников» или «Олимпийского»: мне очень хочется получить опыт энергообмена с аудиторией такого масштаба.

Ты читаешь лекции по Пушкину и Достоевскому. Почему для начала ты не выбрала, например, творчество Трифонова, Домбровского или Тынянова? Почему сразу такие величины?

Это из детства: бабушка только такими величинами и восхищалась. Прабабушка знала «Онегина» наизусть. К Трифонову и Тынянову транслировалось уважение, но не восхищение. А я только сейчас учусь мудрости спокойных частот. Всю предыдущую жизнь в разное время я обреталась у противоположных границ спектра, но не в его середине.

Чему тебя учат твои студенты?

Я думаю, что на самом деле мы учимся друг у друга одному и тому же: пониманию и доброжелательному любопытству. Понимание — это когда ты сознательно оставляешь право другому человеку быть другим человеком, а не тобой. А доброжелательное любопытство — это любопытство к чужому опыту. Мы все учимся этому друг у друга, но позиция преподавателя здесь сложна: она подразумевает иерархию в степени приближённости к конечной истине. Я учусь её преодолевать благодаря студентам.

Ты один из создателей Клуба «Dостоевский «читатели и почитатели». Что тебе даёт это писательское сообщество?

Клуб даёт три моих любимых эмоции: радость, восхищение и любопытство. Я очень радуюсь нашим встречам, нашим новым знакомствам, нашим успехам вместе и порознь. Я горячо восхищаюсь каждым участником, и мне обо всех хочется рассказывать. Мне всегда любопытно: что мы почитаем и обсудим в следующий раз?

Каждое из этих чувств для меня много значит. А когда они встречаюся вместе, то я обретаю смысл своей деятельности. Получается, Клуб даёт мне этот смысл.

Согласна ли ты, что роман — это системное произведение в творчестве и бэкграунде автора? Может ли автор достичь узнаваемости, имея опубликованные рассказы, повести, новеллы и не имея произведения большой формы?

Вся история литературы свидетельствует о том, что непременная эволюция творчества писателя от малой формы к большой — это миф. Кто-то эволюционирует именно так, а кто-то совсем иначе. Форма зависит от конституции писателя, от природы его дара. А узнаваемость зависит от целого комплекса других обстоятельств, и форма точно в него не входит.

Кто герой твоей прозы: всепреодолевающий, универсальный солдат или маленький человек?

Я думаю, герой моей прозы — богоискатель.

Философ Александр Секацкий говорит о существовании удвоенного модуса желания — «хочу хотеть». Кажется, творческим людям этот модус необходим. Что тебе помогает иссекать искру творчества? Что тебя мотивирует?

Однажды мой добрый знакомый так объяснил мне, почему он хочет очередного ребёнка: «Я мечтаю показать ему, как красив наш мир!» Но ведь это верно не только в отношении детей. Радость бытия, восхищение, любование, которые хочется разделить с миром, вбирает в себя и проза. Она позволяет думать всем своим существом, не только неокортексом. А это значит, что, написав книгу, есть шанс понять о себе и о других чуть больше, чем понимала до.

Есть одно издание, которое предлагает авторам в трёх-пяти строках написать смешную автобиографию. Как бы ты рассказала о себе в таком формате?

Смешно не смогу. Я, простите за неологизм, пафосник.

Однажды меня спросили, какую эпитафию я себе хочу. И я подумала вот о какой: «Жила полно и разнообразно. Стояла на вершине и наслаждалась всем миром». В качестве автобиографии мне тоже нравится.

Беседовала Галина Калинкина,

Июль 2023

Рассказ Гаянэ Степанян в «Этажах»

Калинкина Галина родилась и живет в Москве, окончила РГГУ, прозаик, критик, эссеист. Публикации выходили в журналах «Знамя», «Дружба народов», «Юность», «Этажи», «Новый Свет», «Север», «Сура», «Textura», «Кольцо А», «Традиции и авангард», Формаслов, ЛИTERRAТУРА и в «Независимой Газете» ( НГ-Exlibris). Автор книг: сборников «Поверх крыш и флюгерных музык» и «Идти по прямой», а также романа-надежды «Лист лавровый в пищу не употребляется» (сага о старообрядцах). Лауреат международных литературных конкурсов им.Бунина, им.Катаева, им. Короленко, им.Анненского, «Русский Гофман», «Антоновка+» и Волошинский сентябрь» (Критика). Лонг-листер премии «Ясная Поляна», 2023 за роман-надежду.