Время собирать. Коллекция Блещунова. Часть 1

Время собирать. Коллекция Люсика Беккермана. Часть 2

Особая разновидность коллекционирования – собирание священных вещей, "предметов культа". Применительно к нашим условиям речь идет почти исключительно об иконах. Варианты – мелкая пластика, литые иконки из красной меди (те, что постарше) или из бронзы и латуни (более новые), иногда – изукрашенные многоцветой эмалью ("трехцветки", "пятицветки", редко – "шестицветки") – совсем новые, вплоть до начала нынешнего века, а часто – подделки новейшего периода.

Гораздо реже собирают собственно священные предметы – потиры, чаши для причастия, дискосы, на которых помещается просфора во время таинства Преосуществления, "копья" – специальные ножи для вырезания кусочков просфоры, "лжицы" – ложечки для причащения. Предметы эти обычно делались из серебра (в великой же скудости – учит древняя книга – из меди или дерева) и стоили очень дорого. Сюда же следует отнести и дарохранительницы, чаще всего выполненные в виде храма, под шатром которого в маленьком серебряном "гробике", размещенном между двумя склоненными ангелами, держащими в руках рипиды, сохранялись Святые Дары для причащения больных. Тут играл роль и еще один фактор. Даже неверующие коллекционеры знали – этих предметов не должна касаться "несвященная рука", прикосновение мирянина профанирует, оскверняет священный предмет. Это – тяжкий грех. А некоторые из коллекционеров были людьми верующими или шли по пути к вере...

Вот характерный эпизод двадцатилетней давности, который не могу забыть до сих пор. Несколько раз я заходил в мастерскую к двум художникам, которые немного "прирабатывали" продажей икон. Меня интересовала икона "Никола в житии", я пытался несколько "сбить цену", но безуспешно. Икона в конце концов попала в другие руки. Но речь не о ней. На полочке стоял небольшой потир. Не серебряный, медный, без эмали, только с гравировкой. Стоил он пятьдесят рублей, деньги относительно небольшие. Но даже мысль о том, чтобы купить потир не приходила мне в голову, следуя правилам, я даже не прикоснулся к нему... Но вот однажды я зашел в подвал и увидел потир буквально смятым в лепешку, валяющимся в углу. Как выяснилось, приятели художников, "прилежаще пития хмельнаго", играли священным сосудом в футбол.

Мода на собирательство икон устойчиво держится в Одессе с начала семидесятых годов. Огромную роль в этом виде собирательства сыграла публицистическая повесть Солоухина "Черные доски", в которой много говорилось не только о собирательстве, но и о бессмысленном, варварском уничтожении духовно-культурного наследия большевиками (добро бы – в антирелигиозном запале первых революционных лет! Волна разгрома церквей прокатилась по стране в последний раз в самый разгар хрущевской оттепели. Вот и суди: кому оттепель, а кому – смертельные холода).

Книгу Солоухина воспринимали как руководство к датировке икон и их реставрации. Для этого книга совсем не предназначалась. Результатом была не только неверная атрибутика, это полбеды, но и уничтожение тысяч и тысяч икон при попытке "отмыть" их, то есть – удалить потемневший слой олифы, а иногда – позднейшие записи и "открыть" древнее письмо. Беда заключалась в том, что технология работы и состав растворов в книге Солоухина описывались "лирически": вспомнить только незабываемую сцену, как художник (вероятно, Илья Глазунов) со своей женой удаляют с иконы грубую запись девятнадцатого века и под ней видны "жемчуга", характерный атрибут письма семнадцатого века...

Сотни неумелых рук, под впечатлением прочитанного терли иконы тампонами с нашатырем и ацетоном, мыли их детергентами, ставили "компрессы". Результаты бывали различными, в зависимости от природного чутья и терпеливости новоявленных специалистов по реставрации. Но и поныне попадаются "перемытые" иконы, оригинальная живопись которых практически полностью разрушена химически активными растворителями. Современные мастера (а такие появились в последние десятилетия) часто используют такие иконы для того, чтобы написать на старой доске новый, часто – весьма искусно выполненный образ. К чести этих иконописцев – они никогда не выдают свою живопись за старое письмо. Иное дело – перекупщики...

– Скажи, ты заметил, что в самом лексиконе собирателей икон есть нечто богохульное? Скажем, само слово "аечка" (от англ. "айкон" – икона) звучит слишком игриво. Походный алтарь называется "забор". Крест, обрамленный иконками с праздничными сюжетами – "лопата"... И так далее.

– А чего стоит манера слюнить палец и тереть им икону, чтобы разглядеть живопись под олифой? М. всегда так делает... Но ты все же не совсем прав. Икона – предмет священный, но это все же предмет, который всегда был объектом продажи или дарения. Продать икону и продать Христа это разные вещи...

После книги Солоухина некоторые слова, прежде знакомые лишь узкому кругу специалистов, вошли в обиход повсеместно: "паволока" (материя, наклеиваемая на доску), "левкас" – особый грунт, накладываемый на паволоку, "темпера" – краски на яичном желтке (позже появится темпера поливинилацетатная), "ковчег" – особое углубление в доске, по Солоухину – непременный атрибут древней иконы (так-то оно так, но – далеко не всегда!), "двойной ковчег" (ассоциируемый с семнадцатым – началом восемнадцатого века, но рядом с нами, в Молдавии, мастера писали на досках с двойным ковчегом и в начале нашего века).

Долгие годы я был знаком с В. – самозабвенным собирателем икон, в его отношении к коллекции было нечто экстатическое. Он был чужд церковной религиозности, но буквально поклонялся иконам, как самый истовый верующий. Как-то В. вспоминал о конце шестидесятых, золотом времени собирательства "когда ковчеги шли на круг по четвертаку".

О чем речь? Типичная ситуация была такой. В Одессу приезжало несколько молодых людей из Средней России, обычно летом, отдохнуть и заработать. С собой они привозили мешок икон и (реже) старопечатных книг. Товар вывозился либо на Староконный рынок, что было небезопасно, милиция там все же появлялась, либо держался на "штаб-квартире", где "гуляла" компания. Слух о том, что привезена партия икон, распространялся среди коллекционеров и они приходили к "коробейникам" домой, перебирая иконы, по большей части – девятнадцатого века и грубого письма (но все – с ковчегом!), среди которых можно было обрести подлинное сокровище. Хозяева икон редко прерывали застолье при приходе покупателя. Цена была стандартной – двадцать пять, позднее – пятьдесят рублей.

В. рассказал мне о том, как однажды он пришел на такую квартиру и увидел среди привезенных икон настоящую "черную доску", покрытую непроницаемым слоем потемневшей олифы, с двойным ковчегом. Хозяева сидели на ковре и глушили водку. Коробки консервов "братская могила" (килька в томатном соусе) валялись на полу; в некоторых были кильки, в некоторых – окурки, в некоторых коктейль из того и другого.

В. спросил: "Сколько?". Бородатый парень с бечевкой поперек лба растопырил пять пальцев (пятьдесят). У В. было тридцать. Хозяин не уступал. Тогда В. стал на колени, прижав икону к груди, и простоял так больше часа. Над ним сжалились и отдали икону за тридцать рублей, вернее, В. "отмолил" ее.

Он был вознагражден: после реставрации икона засияла: редкий сюжет, тонкое письмо... Увы, иконопись была не единственной страстью В.: выпивка и картежная игра делали свое дело. В течение нескольких лет В. пришлось расстаться практически со всей коллекцией. Но, насколько мне известно, эту, отмоленную икону, он не отдавал – до последнего.

Другой персонаж – М. Тоже страстный собиратель икон, но совсем "в ином вкусе". Не пил. В карты не играл. На коленях перед заезжими коробейниками не стоял. В некотором роде, его коллекция была лучшей в городе. М. начинал в свое время с нумизматики. И его подход к иконе был в некотором роде "нумизматическим". Три критерия определяли подбор – "сюжет", "время", "состояние".

Сюжет должен был быть редким, время – не менее двухсот лет назад, состояние – не менее чем "на четверку". И еще один критерий – размеры. Икона не должна быть слишком большой. Увы, за гранью этих критериев оказывались замечательные вещи. Похоже, М. это понимал, но оставался верен "формальному подходу" к собирательству. И еще М. был известен своей "деловой жилкой", весьма жестким и даже агрессивным стилем коллекционирования. О нем рассказывали легенды.

Как-то по Одессе пронесся слух: привезли несколько икон в серебрянных окладах (попросту, как говорили в коллекционерской среде – "в серебре") по умеренным ценам, оставался так называемый "воздух", т.е. – возможность заработать на перепродаже. М. и Б. удалось "локализовать" христопродавца (сленговое обозначение для торговца иконами. А как назвать торговца иудаикой? Торопродавец? Мошепродавец?). М. назначил свидание Б. на углу, чтобы вместе, на паях, "сделать дело". Пока Б. нервничал, ожидая М. в условленном месте, М. отправился непосредственно к торговцу и сделал дело сам. Вследствие этого эпизода М. и Б. поссорились надолго. Но – не навсегда.

Еще один эпизод: М. встречает на улице двух своих знакомых. Чутье подсказывает ему, что эти двое не просто так гуляют, а чего-то ждут. И впрямь, через минуту к двоим подходит третий со свертком подмышкой. В свертке икона, принесенная "на смотрины" одному из приятелей. В ходе переговоров М. просит "показать" ему икону. И больше уже не выпускает ее из рук: объект интересный, северные письма, середина семнадцатого века. Правда это не вся икона, а лишь часть ее, "клеймо", вырезанное из огромной церковной иконы. (Заметим кстати, что житийные, многосюжетные иконы иногда "расчленялись" и продавались по частям. Иногда так поступали просто потому, что живопись на других частях иконы была разрушена. Но порой – просто пытались сделать транспортировку более удобной, а заодно и увеличить получаемую сумму.) Эта икона уже не предназначалась для перепродажи: она украсила коллекцию М. а незадачливый приятель, который поссорился с М. надолго, но тоже – не навсегда, еще много раз пивал чаи в доме М., косясь на икону, которую буквально вырвали у него из рук.

Прием "а ну дай посмотреть" на коллекционный объект в ходе совершаемой сделки, как говорят, получил наибольшее распространение в нумизматике. С одной стороны – грубое нарушение этики, с другой – особая доблесть, "перехватить" вещь у растяпы.

– Я хочу рассказать тебе одну историю. Как-то Блещунов решил пригласить к себе реставратора икон. Пришел Саша Харон. Каждую икону, которую Саша брал в руки, он, прежде всего, целовал – прикладывался к святыне. Блещунов потом называл это "дикостью", и высказывал сомнение в Сашиной психической полноценности... Я эту историю слышал непосредственно от Саши. Он был человек истовый, но его поведение у Блещунова носило "дидактический" характер: он хотел показать, как нужно обращаться с иконой. Кстати, к участникам этой истории подходит пушкинское "иных уж нет, а те – далече".

– "Нет" – это про Блещунова, а Саша?

– В Сан-Франциско.

***

С весны 1996-го года государство приняло радикальное решение. Все равно те деньги, которые оно платило раньше, зарплатой назвать было невозможно. Прожить на эти деньги – дело немыслимое. "Для чего же выплачивать их вообще?" – подумало государство, которое вообще-то редко задумывается. И решило отложить выплаты до лучших ( для кого?) времен...

Эксперимент государства вызвал к жизни новое собирательство: сотни людей ходят по городу, глядя себе под ноги. Иногда они останавливаются у мусорных баков и производят микрораскопки... Зрелище это сегодня уже никого не удивляет. Город посмотрел на своих несчастных детей, сочувственно покачал городской головой и обставил мусорные раскопки более комфортабельно: теперь граждане города-героя могут иметь дело не с ржавыми металлическими баками, но с современными пластиковыми закрывающимися контейнерами. Европейский дизайн привлекает все новых и новых "археологов".

Среди людей, внимательно смотрящих себе под ноги можно встретить интеллигентного бородатого человека с палочкой. Приблизительно каждые десять метров он нагибается и поднимает с тротуара (или мостовой – особенно благодатна граница между проезжей и прохожей частями) что-то ненужное (или нужное? как знать?).

Человек этот, разумеется, нуждается.

Но его собирательство к материальным нуждам отношения не имеет. Он ищет подножный корм для ума, от которого, как известно, горе. Зовут человека Олег Губарь. Он – краевед, историк, археолог. Называет себя Президентом клуба городских сумасшедших имени Володи Дубинина, специалистом в области алкогольной топографии и топонимики. Городские сумасшедшие, впрочем, Губаря не выбирали – титул присвоен им самовольно. Но он мечтает о том дне, когда в Одессе будут проведены подлинно демократические выборы, когда каждый достойный гражданин отдаст за него свой голос, опустив справку из психдиспансера в урну, которые все еще встречаются среди раскошных контейнеров фирмы "альтфатер".

Губарь не побирается, а подбирает. Что именно и почему? Когда археолог производит раскопки он пробирается через слои мусора, которые из вежливости называются "культурными слоями". При раскопках типичного античного причерноморского города (на руинах которого стоит и наша Одесса) попадаются преимущественно, типологически – груды обломков керамики, посуды различного предназначения, главным образом "амфорная тара", что соответствует нашим бутылкам, банкам, битым чашкам, старым алюминиевым кружкам, и даже треснутым фаянсовым ночным горшкам. Попадаются также и перегнившие металлические изделия, шлак – подобие нашей фурнитуры, автозапчастей, болтов с двойной нарезкой. Когда-никогда отыщется монетка, мелочь, дельфинчик ольвийский, вроде нашего гривенника (не путать с гривной), а на статер или большой ас (это не английское, а греческое слово, так называется круглая ольвийская монета с головой Горгоны, Медуза была такая) рассчитывать не приходится, на это существуют клады – аналог оброненного бумажника, или сейфа коммерческого банка.

Попадаются терракотовые статуэтки – игрушки или предметы культа, вроде наших "Барби" и гипсовых статуэток Ильича Виссарионовича.

И – конечно кости тех, кого кого люди съели, а их собаки – доглодали. Бывает все наоборот...

Если история будет продолжаться (на что рассчитывают историки и их дети, собирающиеся также иметь детей), то когда-нибудь тот слой мусора, который останется от нас, неизбежно назовут культурным слоем, раскопают, а предметы, которые мы выбросили – пронумеруют, атрибутируют, рассортируют и отправят в запасники музеев.

Губарь решил позаботиться о своих потомках: он изучает "отбросы общества" старых русских и украинцев до того, как они будут погребены под слоем отбросов общества "новых русских". Наши отбросы не нужно раскапывать, они плавают на поверхности.

Но вот поступает с найденными объектами материальной культуры Губарь в полном соответствии с правилами и методиками классической обработки археологических находок. У него все как в аптеке – составлен реестр, указано время и место находки, каждая пуговица имеет свой порядковый номер, классифицирована и хранится в отдельном конверте. Проводится строгий подсчет и смелые попытки классификации не только самих вещей, но и породившей их эпохи.

Оговоримся: Губарь подбирает не все, и роется не везде. Во-первых, говорит он – нет полномочий и официальных документов позволяющих провести исследования на территории СБУ, обладминистрации, горисполкома и других ценных в археологическом отношении социальных институций. Не увидишь Губаря (он поправляет – "пока") и у мусорных баков. С точки зрения археологии собранный там материал некоректен.

Разумеется, можно собрать репрезентативный материал и на помойке, но для этого нужно заниматься исключительно помойками. Так учит нас археология повседневного. К тому же здесь у Губаря много конкурентов и эта область исследований будет развиваться и в дальнейшем. На моих глазах отважный археолог не подобрал отличную морковку, мирно лежащую на бывшей улице Карла Маркса, что и впрямь было Капиталом, но не было в руках кулька. При других обстоятельствах овощи подбираются и, после типизации, регистрации и варки – съедаются... Не подбираются также окурки и некоторые иные предметы индивидуального пользования после такового использования.

А теперь – сплошной реестр: расчески – шесть, использованные и непригодные к дальнейшему народному потреблению, зажигалки – сорок, крышечки от пива бутылочного, а также иных напитков – около семи тысяч!, бутылки разные – около восьмисот, подставка под пивную кружку – две, одна из них с рекламой "Радиогласа", шприцы одноразовые – около шестидесяти, овощи – см. выше, нож столовый – один, батарейки для плейеров – около семидесяти, колпачки для шариковых авторучек – около восьмидесяти, бусины разные – восемь, кронштейны с колесиками от хозяйственных сумок – три, крюки хозяйственного назначения – три, кусачки для ногтей – две штуки, коробки из-под аудиокассет, стекло от наручных часов – одно, костяшки от счетов – три, невидимки и заколки для волос – двенадцать, прищепки для белья – около двадцати, подковки металлические для обуви – четырнадцать, пуговицы мелкие – тридцать три, крупные – двенадцать, джинсвоые – четыре, заклепки – три, медиатор для гитары – один, гвозди ровные – девять, гнутые – около сорока. Монеты СССР – всего восемь штук. Среди них – настоящих антиквариат, 20 копеек 1955 года. Купоны украинские на общую сумму 107.203, больше рваные и мятые, частью со следами насилия и презрения, монеты независимой Украины на сумму 88 копийок преимущественно от одна (двенадцать) и десять (шесть штук) копеек. Игрушки и их фрагменты: колеса от машин – 8, бамперы – 2, фара – 1; фрагмент кубика Рубика – 1, кубик игральный – 1, погремушка – 1... Три соски, значок с портретом Башлачева – 1, ключ (от квартиры где деньги лежат без указания адреса и суммы) – 1.

Десятки позиций. По сравнению с эпохой эллинизма мы просто купаемся в материальной культуре. Со всеми вытекающими последствиями.

Повторимся: Губарь забегает в будущее, чтобы посмотреть на нашу эпоху глазами археолога века, скажем, двадцать пятого. И вот какие выводы были бы сделаны о нас по тому, что от нас остается.

Вывод первый. Люди жили и жили, судя по всему, неплохо. У них были деньги – три эмиссии за пару лет, что свидетельствует о том, что в финансах украинцы конца двадцатого века больше всего ценили разнообразие. Очевидно, они плохо различали цифры и больше ориентировались на размеры монет: гривенники теряли, а пятаки берегли. Путали гривенник с гривной. На деньгах рисовали много всякого, но больше всего – нулей (см. раздел "купоны").

Еще один финансовый вывод. Учитывая среднюю продуктивность поисков, Губарь авторитетно сообщает: если ты ничем не занимаешься и мало к чему пригоден, то, только гуляя по городу и глядя себе под ноги, можно заработать около шестидесяти гривен в месяц при восьмичасовом рабочем дне и пятидневной рабочей неделе. И это если только ориентироваться на собирание мелочи.

Одежда и обувь. Прежде всего – они одевались, несмотря на теплый климат. Кстати на раскопках на пляже обнаружены остатки специальной легкой одежды: чашечки от верхней части дамских купальников (люди будущего! археология доказала – у ваших прабабок была грудь. Опосредованно можно судить о размерах и форме).

Интересно, что в районе Чкаловского пляжа никаких остатков одежды не обнаружено. Выводы из этого предстоит сделать потомкам. Качество одежды было сносным. То есть каблуки ломались, пуговицы отрывались, но случаи падения брюк с оставлением последних на месте потери не зарегистрированы. Некоторые детали обуви свидетельствуют об изысканности вкуса. Так, на улице Дворянской (бывшая Петра Великого, бывшая Дворянская) была подобрана замшевая черная "бабочка" – украшение дамской обуви. При обращении владелицы (по предъявлении симметричной туфли), бабочка будет возвращена – за вознаграждение. Коллекционер провел долгие часы, пытаясь вообразить себе внешность незнакомки, чья легкая нога оставила столь впечатляющий след на тротуаре...

Транспорт. Ситуация с общественным транспортом неясна. На улицах в изобилии попадаются рельсы (по техническим причинам не изъяты, но досконально типизированы). Однако следов прохождения по этим рельсам транспортных средств практически не выявлено. В слое второй половины девяностых годов не обнаружены талоны или билеты на пользование горэлектротранспортом. Три возможных вывода. Транспорта не было. Талоны все были счастливыми и съедались суверенными и суеверными одесситами на месте. Третий вывод спорный, но интересный: транспорта было мало, но даром. Выводы подтверждаются многочисленными находками автозапчастей.

Внешность, секс, дети. Детей любили, но избегали. Об этом свидетельствуют неподобранные предметы. Они же свидетельствуют – в конце девяностых сексу было тесно в квартирах, и он смело вышел на улицы, переливаясь всеми цветами радуги. Родившиеся по недосмотру дети продолжали находиться в состоянии недосмотра. Готовясь к трудностям жизни, они охотно вооружались и применяли оружие. Обнаружено несколько сот пластмассовых пуль от оружия различного калибра и систем. Свинцовых пуль не найдено: патроны берегли, а выпущенные пули, вероятно, попадали в цель. В честь побед друг над другом и легковоспламеняющимися родителями дети устраивали фейерверки (обнаружены остатки ракет, петард и иных пиротехнических изделий). Люди имели вредные привычки. Они пили, курили и писали. Соотношение бутылок и деталей авторучек показывает: на одного пишущего приходилось не менее десяти пьющих... Олег Губарь согласен устроить выставку-раздачу своих находок, если власти предоставят ему помещение клуба, дворца, или хотя бы одного из новых фирменных пластиковых контейнеров.

Борис Херсонский (родился в 1950 г, в г Черновцы). Поэт, переводчик, эссеист. Автор многочисленных журнальных публикаций и поэтических книг. Лауреат ряда международных премий, в том числе стипендии им. И.Бродского. Стихи переводились на английский, французский, шведский, нидерландский, итальянский и немецкий языки.