Перевод с украинского: Аркадий Шпильский

+ + +

И хотелось бы отплатить за возможность оставлять без ответа,
не растолковывать, не пережёвывать и не касаться,
за возможность не слушать сетований и не давать совета,
благодарить за монотонность, благодарить за цветастость.

Благодарить за то мгновение между вдохом и выдохом,
когда сердце останавливалось, как от пытки,
благодарить за голос, умевший снижаться до тихого,
благодарить за безразличие, благодарить за любопытство.

Благодарить за то, что вдруг не выдержал испытания,
за то, что даже не смекнул в былое всё отправить,
за то, на что никогда не хватало внимания,
и за то, на что не было жаль огня и отравы.

Благодарить за надрезы смеха — как одинокие ноты,
благодарить за безмолвную преемственность растений,
за готовность идти до конца, лишь бы не упустить чего-то,
за готовность всё отдать, лишь бы избежать потрясений.

+ + +

Птица ночью, в комнату забившись вдруг,
хочет вырваться, воздух кромсает крыльями,
не находит выхода, шарахается от рук,
осторожно замирает, собравшись с силами.

Я прошу: ну что ты, послушай, угомонись ты,
не бейся так звонко, как с монстрами пещерными,
эта ночь стоит, словно тяжёлая пшеница,
отражаясь в тебе голосами и нервами.

Эта ночь может быть нескончаемой и немой,
она может делиться с нами мечтами и шансами.
Но раз ты уже здесь, если ты и впредь со мной,
оставайся, пока можешь оставаться, решайся.

И пусть эта ночь ранит тебя и цепляет,
и пусть касания её кажутся тебе небрежными.
Оставайся, даже когда тебя кто-то ожидает,
оставайся, даже когда я не буду тебя удерживать.

Какими шрамами тебя удивить, какими стигматами?
Каких только не было слов, поступков, попыток.
Ты же знаешь, что, в сущности, нет ничего невозвратного,
и что все мои окна действительно всегда открыты.

Какие могут быть обиды и какие счёты с судьбой?
Ты же знаешь, что я ни о чём тебя не просил бы.
Более всего мне хотелось бы не расставаться с тобой,
менее всего мне хотелось бы держать тебя силой.

Я просто и впредь в ночи ощущать буду тебя,
забывая всё со временем, памятуя без срока,
слушая и говоря, утопая и гребя,
затаив дыхание, не закрывая окон.

+ + +

Я с ней познакомился чисто случайно, в чужом городе.
Просто увидел, как вверх она смотрит смело,
узнал, как внезапны и несовместны в её говоре
имена поэтов, о которых она говорит то и дело.

Говорит о их долгих болезнях, как заведённая,
словно намеренно уличный гвалт затевает,
и губы у неё при этом такие кровавые и воспалённые,
будто она всю ночь плакала или целовалась.

Если это от слёз, поцелуев, — подумалось сразу, —
а, скажем, не от имён поэтов,
насколько это зависит от её разорванных связей,
от её взрослых обид и детских секретов?

От чего зависит перестук её босоножек,
победоносный смех, безошибочные цитаты?
Как бы то ни было, всё зависит от него, похоже,
заставляющего её еженощно читать и плакать.

Всё, как бы то ни было, зависит от тончайших магий,
от послеобеденных снов, дающих ей преобладание.
Тот, кто держит её в своей ауре, даже не понимает,
что с ней делается, когда он обращает на неё внимание.

Всё, как бы то ни было, определяется зарифмовками,
всё, как бы то ни было, вплетено в тёплую фонограмму.
Каждая её любовь — изнурительный чат с недомолвками.
Каждое её несчастье — рукопись гениальной драмы.

+ + +

Они могут жить даже в разных городах
и в разговорах не касаться очевидного,
но слова, что он шлёт ей в своих строках,
она читает так, будто он их выдумал.

И когда, не дождавшись от него письма,
она впадает в смурь, и кажется временами,
будто то, что он ей говорил — обман,
она ненавидит всё, что о нём напоминает.

И когда он открывает мир, словно верстак,
прилаживая его к своей любви неумело,
всё, что он делает, он всегда делает так,
чтобы она поняла, для кого он это сделал.

Так как худшей мукой из всех, что он знал,
мигом, когда начинались все его беды,
всегда было провожать её на ночной вокзал,
до последнего надеясь, что она не поедет.

Потому он хочет быть с ней до самой весны,
класть ей на подушку упавшие звёзды,
и, как псы, стерегущие детские сны,
Спать с ней, согревая ночью морозной.

И он говорит — пусть будет так, пусть будет без тайн.
Пусть будет так, — соглашается она, считая метели.
Язык им нужен, лишь чтобы глупостей не наболтать.
Волынка сердца весело гудит в горячем теле.

+ + +

Ловить её, словно рыбу, не отходить от волн,
смотреть, как море выкатывает песка влажную руду.
Всё началось с того, что я за ней пришёл.
Всё завершится тем, что я без неё не уйду.

Распахивается небо и светится глубина.
Птицы вычерчивают наверху что-то своё.
Я знаю этот мир наизусть, до самого дна.
Единственное, чего я не знаю — как поймать её.

Сколько времени на это ушло, сколько сил.
Птицы перекликаются в своём косяке.
Я бы с радостью бросил всё и отсюда свалил,
просто нет никаких других ремёсел в моей руке.

Я бы с радостью оставил берега своего хмурь,
с радостью забыл бы порезы от его краёв,
но те, кому я верю, учили меня лишь тому,
как ловить её, словно рыбу, ловить её.

Никогда не знал я, что такое обычный труд,
выбрав однажды то, что делать было не лень —
мастерить крючки, звенящие на ветру,
чтобы удить на голос, удить на тень,

наблюдать, как лепится летнего солнца ком,
как дивный танец зима начинает плясать,
наблюдать за месяцем, поскольку только он
влияет на движение океанов и женские голоса,

влияет на их радости и на их тоску.
Истощённая галька. Влажная руда.
Кто-то провёл береговые линии по песку,
чтобы мир казался сложным, как морская вода,

 
чтобы тебя вырывало из сна, пытало огнём,
чтобы приливы были ожесточённее всех боёв,
чтобы ты всё своё время, день за днём
ловил её,
потом отпускал
и снова ловил её.

+ + +

«Будущего не будет, — она повторяет ему, —
и так было столько всего не впору.
Не будет ни странного, ни неприятного,
такого, что можно выверить или оспорить».

Летом наутро сверкает в лучах её улица.
Влюблённые и пропойцы просыпаются первыми.
«Что ж, ничего не будет, — она удивлённо щурится —
всё начиналось, но всё наконец отмерено.

Больше не будет обид, ожиданий и чаяний,
и возвращений с сомнениями и оправданиями,
больше не будет подростков, чудящих отчаянно,
и никаких стариков с ужасными предсказаниями.

Только лишь город с парящими в небе верандами,
и с откровением — трогательным, но бесполезным.
Увижу я женщину, что торгует цветами нарядными,
все их куплю у неё. Все заберу до последней.

Буду идти за солнцем или за звёздами.
Больше не будет побегов, ошибок, капризов.
Буду куда-то брести себе с мёртвыми розами.
Словно на тризну, чёрт, словно на тризну».

Переводы напечатаны в "Этажи" №3 июль 2016

Сергей Жадан. Украинский поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Родился в 1974 г, в г. Старобельск Луганской области. Окончил Харьковский национальный педагогический университет имени Сковороды. Автор романов «Депеш мод», «Ворошиловград», «Месопотамия», поэтических зборников «Цитатник», «Эфиопия» и др. Литературные произведения Сергея Жадана получили многочисленные национальные и международные награды, были переведены на тринадцать языков, сделав автора одним из самых известных украинских писателей. В октябре 2015 г. за книгу «Месопотамия» награждён ежегодной премией «Ангелус», которая вручается лучшему автору из Центральной Европы.

Аркадий Шпильский. Ньютаун, шт. Пенсильвания, США. Родился в 1949 г. в Киеве. Окончил Киевский политехнический институт. Работал в научно-исследовательских центрах СССР и США. После эмиграции в 1992 г. специализируется в области биостатистики. Подборки переводов опубликованы в журналах «Этажи», «Связь времён», «Слово\Word» и в «Вестнике Пушкинского Общества Америки».