литературно-художественный журнал «ЭТАЖИ»

etazhi.red@yandex.ru

Иван Терехов

Папоротник

09.02.2023
Вход через соц сети:
29.06.20223 159
Автор: Марат Баскин Категория: Проза

Китайский хлеб

Рисунок Всеволода Шмакова


В Китае хлеб не пекут. Там готовят рис. Но Ли Фу, как это ни удивительно, был пекарем. Выучился он этому мастерству на нашем Дальнем Востоке. С его появлением в пекарне сначала по выходным, а потом каждый день стали печь пахучий поджаристый белый каравай, который все в Краснополье называли китайским хлебом, хотя к Китаю он никакого отношения не имел. Когда меня посылали за этим хлебом в магазин, я никогда не приносил домой буханку целой. Я не мог устоять перед ее дурманящим запахом и отламывал кусочек за кусочком, испытывал непередаваемое ощущение вкусности. Вкуснее этого хлеба я не знал ничего на свете.

Ли Фу в Краснополье привезла Рахиль. Привезла из Биробиджана, куда почему-то прямо из эвакуации поехала их семья. Пожили они там года четыре, а потом им там разонравилось, и они вернулись в Краснополье. Приехали они все: и дед Моня, и баба Ента, и сам хозяин Мойша-Аншел, и его жена Шиме-Перл и пять дочек — Рива, Злата, Соня, Доба и Рахиль. Отличить из них, кто старшая, а кто младшая было невозможно, потому что они появлялись на свет подряд, и разница в каких-то пару лет не влияла на их внешний вид. Всем им давно пора было под хупу, но с мужем приехала только Рахиль. Этим мужем и был китаец Ли Фу. Рахиль называла его Лейзером и всем говорила, что он китайский еврей. Может оно так и было, если вообще существуют китайские евреи, и в подтверждение его еврейства следовало признать, что он был мастером печь мацу и готовить тейглах. Без его тейглах не обходилась ни одна еврейская свадьба в Краснополье. Да и белорусская тоже, ибо тейглах любили все. Поселились они отдельно от мишпохи, купив старый, полуразвалившийся дом у Малки, которая уехала в Славгород к сыну. Дом они никогда не ремонтировали, и он оставался вечно развалюхой. Когда у дяди Лейзера спрашивали, почему он не займется домом, он говорил одно слово: «Засудят! — и добавлял совсем по-еврейски: — А кому это надо?»

Может он был и прав — в те годы засуживали неизвестно за что и почему, и спокойнее было жить в развалюхе. Когда заготовитель Янкель построил дом чуть-чуть лучше, чем у других, в райзоготконтору зачастили ревизоры и, в конце концов, Янкеля засудили на пять лет с конфискацией имущества и забрали дом для сельхозлаборатории.

Кроме китайца Лейзера, Рахиль удивила Краснополье и близняшками: двумя девочками — Миррой и Голдой. До этого в Краснополье близняшек не было, и все дивились ими не меньше, чем китайцем. Они были одинаковые, похожи одна на другую, как две капли воды, и отличить их друг от друга было невозможно. Обе были в отца: узкоглазые, широкоскулые, худенькие — настоящие китайки, и только рыжие вьющиеся волосы говорили об их еврействе. Все дети звали их китайками, и они охотно откликались на это. Так звал их и родной брат Шмулик, который был старше на год. Шмулик был похож на своего деда Моню, и ничего китайского в его внешности не было. Он был моим одногодком, и я с ним дружил. И, конечно, китайки были тоже моими друзьями, потому что от Шмулика они не отходили ни на минуту.

Жили они на нашей улице, и утром, едва проснувшись, перехватив что-то на ходу, я бежал к ним.

«Немке, вос ду ловст! Слофун дайрэ хавейрым! Немке, куда ты бежишь! Спят твои друзья!» — говорила бабушка, но я отмахивался от ее слов и бежал.

Я спешил к приходу дяди Лейзера. Пекарня работала по ночам, и дядя Лейзер возвращался домой часам к девяти утра. И приносил две горячие буханки китайского хлеба. К этому времени все дети сидели за столом, и тетя Рахиль, взяв у Лейзера хлеб, отрезала большие пышущие жаром куски, мазала их холодной сметаной, чтобы мы не обожглись, посыпала сверху солью и давала нам. Китайки ели хлеб медленно, откусывая по маленькому кусочку, долго жевали его и аппетитно приговаривали после каждого откусывания: «Ох, как вкусно! Прелесть! Объедение!»

А мы со Шмуликом съедали наши куски мгновенно и потом с завистью в глазах смотрели на жующих китаек. Почему-то новых кусков мы никогда не просили, хотя на столе оставался лежать хлеб и стояла кастрюлька со сметаной. Надо сказать, что сестренки часто не выдерживали нашего взгляда и делились с нами, ополовинив от своего хлеба довольно большие куски. Со мною всегда делилась Мирра, а со Шмуликом Голда. Я долго не мог отличить их одну от другой и спрашивал Шмульку, а тот говорил, что не знает и сам. А потом мне Мирра под большим секретом сказала: «Я верхнюю пуговицу на платьице не застегиваю, а у Голды застегнуты все».

Она меня любила. Это мне сказал Шмулик. А я любил их всех. И готов был пропадать в их доме весь день.

Бабушка ругала меня за это, и особенно за утренние набеги:

— Как будто у нас нет своего хлеба? — говорила она. — Две буханки лежат, сохнут! Бери и ешь, сколько хочешь! Так ему чужой хлеб вкуснее! Как слэпер! Как нищий!

— Не слэпер! — не соглашался я с бабушкиными словами. — Я же халы им твои ношу? Ношу! Поэтому могу кушать их хлеб!

Бабушка не понимала, что наш хлеб был совершенно иной. Он был из магазина. И пока за ним приезжал райпотребсоюзовский возчик дядя Хаим, пока его везли на телеге через все Краснополье, пока разгружали в магазине, он терял хлебный дух, как говорил Шмулик… А дядя Лейзер брал хлеб прямо с печи — пышущий жаром, с поджаренной коркой. Он заворачивал его в старый шмулькин свитер, потом для верности, чтоб не вышел дух, оборачивал старой газетой и упаковывал в кошелку, прикрыв сверху шерстяным платком, и хлеб оставался свежим и горячим, как будто только что вынутым из печки. Ну разве можно было сравнить этот хлеб с хлебом из магазина?! Он был такой же вкусный, как пятничная бабушкина хала! Готовила бабушка халы в четверг вечером и на ночь ставила их в печь. Перед тем как поставить их туда, она мазала дно противня маслом (это делал я), потом она мазала сверху халы яичным желтком и медом. Вынимала противни с халами из печки бабушка утром. И с первыми халами я бежал к Шмулику. И мы со Шмуликом управлялись и с халой, и с хлебом. А китайки ели только халу. С молоком. Как всегда, отламывали маленькие кусочки и приговаривали: «Ох, как вкусно! Бабушка твоя бэрья! Бабушка твоя умелица! Спасибо твоей бабушке! Ой, как сладко! Медом пахнет!»

И говорили, что хала вкуснее хлеба. А нам и хала, и хлеб были вкусными одинаково.

Пиршества эти продолжались долго-долго. Я думал, что будут они всегда. Но однажды они прекратились.

В то утро я как обычно помчался к друзьям.

Вбежал, как всегда, запыхавшись на кухню и замер. Шмулик и китайки сидели за пустым столом, и у всех был какой-то растерянный вид. И они смотрели в сторону зала. Я тоже посмотрел туда. И увидел в зале милиционеров и Лейзеровых соседей Пивонковых. Милиционеров было трое. Двое незнакомых и наш участковый Ванька, сын нашей соседки тети Любы. Тетя Рахиль стояла перед ними, опустив голову, и молча перебирала что-то на столе. Я сел возле Шмулика и тихо спросил:

— Что случилось?

— Облава сегодня была в пекарне, — тихо сказал Шмулик. — Милиция ловила тех, кто выносит хлеб. Папку забрали.

— И что? — растерянно спросил я.

— У нас сейчас обыск делают, — зашептала то ли Мирра, то ли Голда.

В это утро у обоих были расстегнуты верхние пуговички. И я не знал — кто из них кто. Да и не до этого мне было в эту минуту. Я не знал, что мне делать: уходить или оставаться. Я уже было решился уходить, но в это время на кухню зашел милиционер…

— О, новый гость! — сказал он и вопросительно посмотрев на меня спросил. — Ты здесь часто бываешь?

— Да, — неестественно тихо сказал я.

— Ты, наверное, видел, как гражданин Ли Фу приносил из пекарни хлеб? — Он остановился напротив и впился в меня маленькими настороженными глазами.

Мне стало страшно. Дрожь пробежала по моему телу, как будто я дотронулся до электрического провода.

Я всегда говорил правду. Я даже не понимал, что такое ложь. Меня учили говорить правду бабушка, дедушка, папа, мама. Но в эту минуту я вдруг каким-то непонятным мне чувством понял, что нельзя говорить правду. Я посмотрел на замершие лица Шмулика и китаек, сжал пальцы в кулаки, чтобы унять дрожь и буквально выкрикнул:

— Нет!

 — А чего ты кричишь? — спросил милиционер.

Я не знал, что мне ответить. Меня трясло. И от того, что я сказал неправду, и от того, что правду нельзя говорить. Не знаю, что бы со мной произошло через минуту, может быть я расплакался и все рассказал бы, но в это время на кухню заглянул Ванька. Он спас меня от предательства.

— Я его знаю, — сказал он милиционеру и успокаивающе посмотрел на меня, — это мой сосед! Он всегда говорит правду! А кричит он, потому что испугался!

— Да, я ис-пу-гал-ся! — сказал я заикаясь, и пока Ванька не ушел из кухни стал проситься отпустить меня домой.

— Беги, — сказал милиционер и нравоучительно добавил: — А милицию бояться не надо! Не будешь больше бояться?

— Не буду! — выдавил я из себя и не помню как выскочил из дома и, ни на кого не глядя, побежал домой.

Когда бабушка увидела меня, она всплеснула руками и испуганно закричала:

— А клог цу мир! На тебе лица нет? Что случилось?

Я подбежал к ней, прижался к ее фартуку и слезы ручьем потекли из моих глаз. И я, глотая их, стал кричать:

— Я соврал! Я соврал! Я соврал!

Бабушка гладила меня по голове и молчала. Я не знаю сколько прошло времени, пока я, наконец, смог рассказать все бабушке. Она молча выслушала меня, а потом сказала:

— Говорить правду — это хорошо. Но в жизни правда не всегда приносит добро! А добро в жизни главнее правды, зуналэ! — и добавила: — А сын тети Любы — а гутер мэн! А сын тети Любы — хороший человек!

— Да, — подтвердил я.

А потом она сказала:

— Можешь оторвать подсолнух. Хоть и рано еще их рвать, но я разрешаю.

Семечки я любил, но сегодня мне их не хотелось. И я не пошел в огород отрывать подсолнух. Я вышел на улицу и сел на скамейку возле дома. Я сидел и думал про Шмулика и китаек. Я так задумался, что не заметил, как ко мне подошел Эдик, сын тети Перлы с нашей улицы. За то что не заметил, я получил щелкан в лоб.

— Немка, — сказал он, — а я придумал, как буду завтра дразнить Шмулика.

— Как? — спросил я.

— Шмулик-срулик, главный вор, из пекарни булку спёр! — пропел Эдик и гордо добавил: — Сам придумал!

— Не воровал он хлеб, — сказал я.

— Воровал, воровал, — сказал Эдик. — Лейзера в милицию забрали! Я сам слышал, как тетя Дуся моей маме говорила. А тетя Дуся уборщицей в милиции работает! Она все знает.

— Дядя Лейзер не вор! — сказал я.

— Вор, вор! — закричал Эдик. — И я знаю, почему ты их защищаешь!

— Почему? — спросил я.

— Потому что тили-тили тесто, немка и китайки — жених и невеста!

Я вскочил со скамейки. И он дал мне второй щелкан. Тогда я изловчился и дал ему морской щелкан, который научил меня делать папин брат дядя Меер. Двумя пальцами с прищепкой. В два раза более болючий, чем простой щелкан. Эдик закричал, как Чапаев на белых, и кинулся на меня. Я тоже замахал руками, как индеец перед боем. Нам было не миновать кровопролитной схватки, но тут меня позвали в дом. И я удалился с поля боя под боевой крик врага.

Я не мог заснуть в эту ночь. И еще много ночей не спал. Я боялся, что узнают, что я соврал. Каждый день я ждал, что за мной придут из милиции. Ждал ночью и днем. Но не пришли. И дядю Лейзера не арестовали. Судили многих, а дядю Лейзера только оштрафовали и уволили из пекарни. Папа сказал, что его, наверное, не тронули, потому что он китаец. Так как в это время в Москву приехал Мао Цзэдун и во всех газетах писали, что Сталин и Мао — братья навек. И местное начальство не захотело портить великую картину дружбы народов. А мне хотелось думать, что дядю Лейзера отпустили из-за меня. И Мирра мне это сказала. Под большим секретом.

Дядя Лейзер устроился слесарем на льнозавод. И даже потом попал на доску почета.

Пекарня перестала печь китайский хлеб. И стала как прежде печь кирпичики: черные, серые и белые. Тоже вкусные, но не такие, как хлеб дяди Лейзера.

А бабушкины слова я запомнил на всю жизнь. И когда мне нужно выбирать между правдой и добротой, я всегда выбираю доброту. И не люблю правдолюбцев, размахивающих правдой, как мечом.

Страница Марата Баскина в «Этажах»

 

Марат Баскин родился в 1946 году в поселке Краснополье, в Беларуси. Сейчас живет в Филадельфии. По первой профессии инженер. Пишет повести и рассказы о Краснополье и краснопольцах. Печатался в журналах «Неман», «Крещатик», «Мишпоха», «Особняк», в русскоязычных еженедельниках США, Израиля, Беларуси, в различных антологиях. 

29.06.20223 159
  • 5
Комментарии

Павел Матвеев

Смерть Блока

Ольга Смагаринская

Роман Каплан — душа «Русского Самовара»

Ирина Терра

Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»

Наталия Гулейкова-Сильвестри

Мир Тонино Гуэрры — это любовь

Елена Кушнерова

Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже

Эмиль Сокольский

Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца

Михаил Вирозуб

Покаяние Пастернака. Черновик

Юлия Медведева

Андрей Битов. Начало

Игорь Джерри Курас

Камертон

Сергей Чупринин

Вот жизнь моя. Фейсбучный роман. Избранное

Людмила Штерн

Зинка из Фонарных бань

Людмила Безрукова

Возвращение невозвращенца

Леонид Бахнов

В сетях шпионажа

Дмитрий Петров

Смена столиц

Лена Берсон

Мама, я на войне, позвоню потом

Елизавета Евстигнеева

Земное и небесное

Анна Лужбина

Стыд

Наталья Рапопорт

Катапульта

Галина Лившиц

Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder

Борис Фабрикант

Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»

Уже в продаже ЭТАЖИ 3 (31) сентябрь 2023




Наверх

Ваше сообщение успешно отправлено, мы ответим Вам в ближайшее время. Спасибо!

Обратная связь

Файл не выбран
Отправить

Регистрация прошла успешно, теперь Вы можете авторизоваться на сайте, используя свой Логин и Пароль.

Регистрация на сайте

Зарегистрироваться

Авторизация

Неверный e-mail или пароль

Авторизоваться