Ох, уж эти мини-юбки 70-х! «Набедренные повязки!» — осуждающе поджимали губы старушки, глядя на смелых модниц, радостно спешащих навстречу своему будущему. Конечно же, счастливому — разве может быть иначе, если тебе всего семнадцать?

...Полный солнца зал Академии художеств, подготовительные курсы. Тихо, лишь слышен шорох карандашей по бумаге. Она — длинноногое юное создание в той самой мини-юбке, и обладательница стирательной резинки чешской фирмы «Кохинор». Самый что ни на есть дефицит по скудному советскому времени. Он — длинноволосый, бородатый, в драных джинсах. Типичный хиппи. Сидит рядом, рисует гипсовую голову Люцифера. Косится из-за мольберта на стройные ножки соседки, и то и дело просит у нее резинку. Она передает. Раз, другой, третий… Передавала, передавала, а потом взяла, пополам разрезала и половинку ему отдала: «Бери насовсем...»

Вот с такого символического жеста и началось знакомство тогда еще будущих архитекторов-реставраторов Елены Скрылёвой и Рафаэля Даянова. Словно две половинки одного целого, они всегда были вместе: со студенческой скамьи и до долгой совместной работы в созданном ими архитектурном бюро «Литейная часть-91». Никольские ряды, Инженерный замок, Мариинский дворец, особняк Гаусвальд, здание Варшавского вокзала, «Агатовые комнаты» Екатерининского дворца в Царском Селе, Храм Рождества Христова на Песках — вот лишь малый список исторических памятников, восстановление и воссоздание которых произошло при участии «Литейной части-91». Сколько их было за 32 года работы бюро — перечислить невозможно.

— Елена Николаевна, расскажите, а как началась ваша совместная жизнь?

— Мы поженились, как только мне исполнилось восемнадцать. Поначалу жили в мастерской у нашего друга в Апраксином переулке. Так совпало, что мастерская находилась напротив дома, где родился Рафаэль — Апраксин, 13. Этот дом снесли, там теперь бассейн. Мастерская располагалась в мансарде. Жизнь была веселая, богемная: художники, театралы, актеры, архитекторы… Рафаэль был душой общества. С ним всегда было интересно, он очень много знал. Много читал. Был прекрасным и рассказчиком, и слушателем. Очень любил классическую музыку, собрал колоссальную коллекцию дисков. И в джазе прекрасно разбирался. Он и меня в свои увлечения погружал с головой. Но я была хоть и юная, но строгая, гостей богемных гоняла время от времени, а то они так и сидели бы круглосуточно за беседами под кофе с коньяком (смеется).

Потом мы сняли квартиру на 8-й Советской, где и прожили все студенческие годы...

Я слушаю рассказ Елены Николаевны и думаю о том, насколько жизнь полна знаков и символов. Могли ли тогдашние студенты представить, что через много лет именно там, в бывшей Рождественской слободе, Рафаэль воссоздаст взорванный в 1934 году Храм Рождества Христова на Песках.

«...С 2004 года начались поиски архивных документов, свидетельств и сведений об утраченном храме. В 2012-2013 годах были произведены археологические раскопки, в результате которых был обнаружен фундамент здания храма. С 2017 года начались строительные работы, которые окончательно завершились в июле 2020 года...» — гласит краткая справка о Храме. И кто мог знать, что еще через полгода Рафаэля Маратовича не станет, и 21 января 2021-го состоится отпевание в построенном им Храме…

...После Академии я попала в Екатеринский дворец, в группу к Александру Александровичу Кедринскому. Мы тогда работали над воссозданием Янтарной комнаты. А Рафаэль работал в Художественном фонде, занимался диорамами. Он часто приезжал в Царское Село, его очень интересовали работы, которые там велись. Работать с Кедринским было чудесно. Александр Александрович — блестящий профессионал, продолжатель традиций ленинградской школы реставрации, которая была и есть лучшая в мире. У нас столько специалистов, столько реставраторов — мастеров на все руки, всё могут воссоздать один в один. Но нам постоянно твердят: Венецианская Хартия! Флорентийская Хартия!

— А что это за Хартии?

— Венецианская Хартия предписывает сохранение исторических памятников путем консервации объектов в том виде, в каком они до нас дошли. А Флорентийская — часть Хартии Венецианской, касающаяся садово-парковых памятников. Но ведь мы не Италия, у нас климат другой. Здесь каждые пять лет надо фасады штукатурить, перекрашивать. И ведь если бы объекты разрушались только под влиянием времени! Наша страна пережила страшную войну, принесшую катастрофические разрушения. Если бы ленинградские реставраторы действовали согласно этим итальянским Хартиям, у нас были бы одни законсервированные руины. Представьте себе разрушенный войной Большой зал Екатерининского дворца, а вокруг — стенды с фотографиями, каким он раньше был прекрасным. Концепция европейской школы реставрации построена на утверждении, что реставраторы не в состоянии в точности воссоздать объект, что это нереально. Но ведь это лукавство! После войны наши мастера доказали всему миру, что умеют в деталях возрождать исторические памятники. Нам нужно создавать свою Хартию, Северо-западную! И мы счастливы, что наши с Рафаэлем Маратовичем учителя — Ирина Николаевна Бенуа, Александр Александрович Кедринский, — привили нам традиционное отношение к сохранению исторического наследия и передали свой профессиональный подход к воссозданию памятников.

— Воссоздание парка Монрепо — фантастический по масштабу проект. Расскажите, что было самым главным?

— Самым главным было то, что нам удалось, образно говоря, реанимировать труп. Поднять из руин и воссоздать, сохранив максимум всего исторического, что было возможно. Работа была проведена колоссальная. В разные годы в зданиях размещали то детский сад, то дом отдыха. Последние время они стояли нежилыми. Постройки сплошь из дерева, нижние венцы и углы сгнили, внутри, поверх альфрейной живописи — штукатурка. Все это свисало лохмотьями. Когда художники-реставраторы работали, я все время им говорила: ребята, вы делаете историю! Снять бесконечные слои побелки, вырезать по трещинкам сохранившиеся фрагменты, увезти в мастерскую, отреставрировать, а потом поставить на место… Адский труд.

На сайте Монрепо можно прочесть подробно про все этапы реставрации. Я всегда просила прессу брать интервью непосредственно у исполнителей. Потому что каждый эпизод уникален, это все ручная работа. Например, естественный подъем к чайной беседке. Она всегда была открыта, и люди к ней поднимались по скале. Мы проложили ступеньки, чтобы никто не наступал на природные мхи. Камни подбирали, выкладывали вручную, закрепляли. Со стороны кажется, что так было всегда, а работа кропотливая и крайне непростая.

— Сколько времени ушло на реставрацию?

— Проектирование началось с 2012-го года, подрядчик приступил к работе в 2017-м. В начале 2023-го состоялась Госприемка. Работы шли непрерывно, даже в пандемию. Состояние парка было ужасным: корни деревьев оголены, исторические защитные дамбы времен барона Николаи, — земляные, на гранитном основании, — разрушились и осели, ушли под воду. Это северная сторона, и когда с Финского залива шла нагонная волна, вода затапливала все. Наносило горы камыша, мусора, тины. Устанавливать огромные гранитные глыбы с берега было невозможно, если не очистить бухту Защитную. И мы занялись береговой линией. Пришлось переквалифицироваться в гидрогеологи, изучить движения воды, выяснить причину заболачивания.

— А что было самым сложным?

— Противостоять тем, кто мешал работать. Против восстановления парка псевдоградозащитники организовали целую кампанию. Собирали кучу горластых специалистов, которые приезжали и тыкали, что мы все не так делаем. Открываешь в сети «Новости Выборга» — а там сплошь: «Монрепо уничтожают!» И такие «новости» тиражировались по всем газетам. Писали: «Весь парк уничтожили, а Даянов ездит на последней «Ласточке» с бензопилой и сам лично пилит!» Нервы нам мотали ужасно. Помню, приехали кураторы из Международного банка. Видят, что работы идут по плану, проект выполняется. Спрашивают: «Почему вы не реагируете на эти гадости в СМИ?» А Рафаэль отвечает: «Нам некогда. Мы работаем».

— Интересно, а какие аргументы приводили ваши недоброжелатели? Они ведь на что-то ссылались?

— Ссылались наши недоброжелатели на ту самую Флорентийскую Хартию: романтика увядания, люди должны видеть парк постепенно умирающим и черпать в этих руинах какое-то особое состояние души. Но ведь это невозможно! Это как сидеть над трупом и умиляться. Барон Павел Николаи мечтал о парке, который будет из любой точки создавать разное настроение, в зависимости от направления взгляда. Подразумевалось, что уголки дикой природы будут находиться в здравом состоянии. И мы разделили 35 гектаров парка на квадраты, ходили со специалистами из лесотехнической академии, отмечая каждое больное дерево. Потом анализировали: если это дерево убрать, нарушится ли концепция восприятия парка, раскрытие видовых точек на павильоны, скульптуры? И если дерево являлось доминантой, организовывало видовую точку, то на его месте высаживали новое, уже взрослое. Самосевные деревья мы не спиливали, а пересаживали. Был устроен питомник, куда эти деревья переносились — липы, сосны, черная ольха. Некоторые сорта растут только здесь, на северо-западе.

— Выходит, и ботаником пришлось побывать?

— И ботаниками тоже! (смеется) На самом деле, конечно, в проекте были заявлены специалисты по каждому направлению, а мы как архитекторы все координировали.

— Вам с Рафаэлем Маратовичем довелось реставрировать Георгиевский зал в Инженерном замке. Расскажите об этом.

— После войны дворцы отдавались военным, и все ценное из них развозилось в разные места. Может быть, это даже хорошо — не сожгли, не уничтожили, сохранили в других интерьерах. Но нам предстояла огромная работа по поиску.

Началось с дверей. Вернее, с их отсутствия. Согласно описанию, двери в Георгиевском зале были уникальные, с инкрустацией. И тут пришлось по работе побывать в Законодательном собрании. Идем по коридору, и вдруг Даянов говорит: «О! В кабинете господина Т. наша дверь стоит, из Инженерного замка!» Замдиректора «Русского музея» по реставрации организовал нам встречу с Т. Уж как мы его просили: «Поставим новую, точно такую же, не отличить, а нам оригинал нужен!» Не удалось уговорить! Так что двери в Георгиевском зале новодельные.

Колонны мы обнаружили... в Эрмитаже. Их, конечно, нам никто бы и не отдал, не просили даже, но зато сумели определить цветовую палитру и породу мрамора, и полностью воссоздали. Камины по описанию тоже были мраморные, инкрустированные бирюзой, лазуритом. Очень красивые. Я говорю Рафаэлю: «А я видела этот камин в Павловском дворце, в Греческом зале!» Поехали в Павловск, но и там история повторилась: «Не отдадим, он уже на балансе». Зато удалось изучить камин изнутри и снаружи до мелочей, вплоть до того, как идут переходы и соединения рисунка камня. С другим камином были сложности с определением цвета мрамора. В описании указано: мрамор чиполлино. Но у этого сорта палитра — от зеленого до охры. Как быть? И тут нас осенило: во время войны при попадании бомбы был разрушен фрагмент одного из каминов, а значит, в щели паркета могли завалиться раскрошенные осколки. Вскрыли пол — и — о, счастье! — нашли малюсенькие кусочки! В Горном институте определили, из какого месторождения мрамор — увы, оно было давно выработано и закрыто. Нашли аналог в Италии; Рафаэль Маратович составил подробнейшие инструкции: как выбирать мрамор, под каким углом смотреть на рисунок камня… В результате все получилось (смеется).

— Мы с вами — соседи по Комарово. Директор комаровского музея Екатерина Боярская как-то раз сказала о Рафаэле Маратовиче: «Я давно поняла, что для любого, даже самого масштабного проекта, нужен всего один человек. Не надо сто. Один вот такой пассионарий, который загорится идеей и зажжет других. И тогда к нему потянутся, и все состоится». Благодаря Рафаэлю Маратовичу в Комарово была воссоздана церковь во имя Сошествия св. Духа. Расскажите, как это произошло?

— Рафаэль был прирожденным краеведом, страстно интересовался историей Карельского перешейка. Во всех путешествиях на развалах выискивал и покупал старинные открытки с видами Келломяки, Терийоки и прочих окрестных мест. Однажды ему попалась дореволюционная раскрашенная открытка с изображением храма в Келломяки (как раньше называли Комарово). На обороте написано: «Милая мама! На этой карточке не красная церковь, а белая, крыша зеленая, а купола голубые. Приезжай поскорее. Твой сын Боря. Папа тебе кланяется».

Письмо с ошибками, трогательно исправленными — видимо, папой. Выяснилось, что храм сгорел в 1917 году. Стали изучать историю вопроса, искать место и обнаружили сохранившийся фундамент. Рафаэль съездил в Финляндию, в архивах города Миккели нашел все старые документы и материалы, перевел на русский язык. Сделали проект на свои собственные средства, однако дело встало на долгую паузу. Уже потом, спустя время, по нашему проекту храм был возведен другой фирмой. Но это неважно. Главное — храм есть, стоит. С зеленой крышей и голубыми куполами, как в письме мальчика Бори.

— Вы столько лет проработали вместе, бок о бок. Как распределялись ваши роли в работе?

— Я всегда называла себя «боевой подругой». Он придумывал, зажигал меня, и вместе мы горы могли свернуть. Наша «Литейная часть-91» за три десятилетия разрослась в огромную фирму с колоссальным объемом работ. Рафаэль Маратович умудрялся даже в рутине найти искру и увлечь всех. Сотрудники его боготворили, студенты тоже. После того, как Рафаэля Маратовича не стало, мне было очень нелегко. Крупные, серьезные объекты требовали завершения, и все легло на меня. Я была, как выжатый лимон, хотела даже все бросить от отчаяния. Хорошо, коллеги из объединения реставрационных мастерских остановили. Трудно, тяжело, но за мной люди, общее дело, которое нужно продолжать.

...На прощание Елена Николаевна срезала мне подсолнух из своего сада. Подсолнухи в этом году вымахали огромные, выше человеческого роста. Она стояла на фоне этих могучих цветов — такая стройная, хрупкая. А мне казалось, что за её плечом незримо стоит Он — молодой, весёлый, солнечный Рафаэль. И было понятно: она — справится.

Беседовала Галина Илюхина

Интервью инициировано Центром мемориальной культуры

«ПАМЯТЬ БЕСКОНЕЧНА»

Галина Илюхина живет и работает в Санкт-Петербурге. Автор шести книг стихов. Лауреат премии «Молодой Петербург» (2009), премии журнала «Дети Ра» (2012), обладатель Специального приза Волошинской премии (2013) в номинации «Лучшая книга года», лауреат Международного литературного конкурса «Русский Гофман» (2017), лауреат Всероссийской премии искусств «Созидающий мир» (2022) и др. Одна из основателей и организаторов ежегодного международного литературного фестиваля «Петербургские мосты». Составитель поэтической антологии современных стихов о Петербурге «Аничков мост» (СПб, 2010). Зам. главного редактора журнала «Зинзивер». Член Союза писателей Санкт-Петербурга и Союза российских писателей. Стихи публиковались в многочисленных альманахах, антологиях, журналах «Дружба народов», «Юность», «Звезда», «Аврора», «Интерпоэзия», «ШО» и др., переведены на польский, украинский, английский и испанский языки.

Даянов Рафаэль Маратович — архитектор-реставратор, профессор Международной Академии архитектуры (отделение в Москве). Обладатель государственных наград и званий: «Заслуженный строитель России», «Почетный архитектор России», «Почётный реставратор Санкт-Петербурга», Почётный знак Госстроя России, медаль «В память 300-летия Санкт-Петербурга». Автор около 20 научных и историко-исследовательских статей. Около 40 лет своей жизни Даянов отдал реставрации и не собирался останавливаться на достигнутом, трактуя свою жизненную задачу так: «Когда спокойно, методично работаешь, это больше удовлетворяет, чем штурмы или прорывы. Если моими руками осуществляется связь времен в архитектуре, то это и есть мое жизненное предназначение».

Скрылёва Елена Николаевна — архитектор-реставратор, директор ООО «Архитектурное бюро «Литейная часть-91», которое они создали совместно с Рафаэлем Даяновым. Обладатель государственных наград и званий «Почетный строитель России», «Почетный архитектор России», «Почётный реставратор Санкт-Петербурга», медали ордена «За заслуги перед Отечеством» и других.