Я родилась в Самарканде. Из нашего окна была видна Шахи-Зинда.

Летом жарилась на солнце, как урюк. Осенью собирала хлопок. Зимой один раз в три зимних месяца каталась на санках. Весной в конце мая уже ела черешню.

В 1992 году поступила в Самаркандское училище искусств. Зимой 1993 года переехала в Рязань — на санках здесь уже можно было кататься все четыре месяца!

Через четыре года занялась графикой — полюбила чёрную линию и белую бумагу. Всё началось бурно, рука сама требовала напряжения. Вдруг всё стало понятно и легко… Люблю рисовать людей и цветы. Отвечать на вопросы рассказов иллюстрациями. Стараюсь не мучить себя и бумагу, поэтому не рисую нарочито. Люблю рисовать сегодняшний день — быстро, как дождь вдруг в пять минут намочит белёсый асфальт…

Таня Кноссен-Полищук

Туманность Андромеды

В юности мне довелось прочитать очень популярный тогда в нашей стране научно-фантастический роман учёного и писателя Ивана Ефремова «Туманность Андромеды». Этот роман определялся советскими критиками «как первая в советской литературе попытка нарисовать всеобъемлющую картину коммунистического общества». Читая его с интересом, я всё-таки отдавала себе отчёт, что это прекрасная утопия как в смысле межпланетных путешествий, так и земных преобразований, в частности тех, что ныне называются глобализацией и вызывает к себе неоднозначное отношение. Но всё же я безоговорочно приняла фантазию писателя насчёт того, что со временем исчезнут границы между странами, как, собственно, и сами страны, и на планете Земля возникнет единое государство, каждый житель которого станет Гражданином Мира, сможет свободно перемещаться по своей планете и жить, где захочет.

В 1957 году, когда вышел роман, в нашей стране порицалось желание россиянина жить где-нибудь, кроме Советского Союза. Хотя четырьмя годами раньше были разрешены в СССР браки с иностранцами — представителями Социалистического лагеря, — девушки, выходившие замуж за венгра или румына, осуждались так называемой общественностью, а родители некоторых из них имели крупные неприятности на службе. Я не упоминаю юношей потому, что они, патриоты, как правило, не влюблялись в иностранок. И такому положению в стране не видно было ни конца, ни края.

Однако вымыслы фантастов порой сбываются в течение короткого времени. И хотя всё ещё существуют границы между государствами, они сделались преодолимыми для жителей этих государств, для их национальных культур. И вот уже не только весьма востребованные российские физики очутились за пределами своей страны, но и куда менее дефицитные отечественные «лирики». Среди последних оказались и близкие мне люди… И в их числе Таня Полищук-Кноссен.

Тане судьбой было уготовано не замыкаться в жизненном пространстве какой-то одной страны. Она, русская по происхождению, родилась в древнем Самарканде и до юности прожила в Узбекистане.

Узбекистан не только наложил отпечаток на её внешность, но повлиял и на характер, на творческие способности. Там в художественном училище Таня начала постигать изобразительное искусство. Едва ли особенно различались программы в учебных заведениях Советского Союза. Но ведь художники учатся не только в их стенах.

За стенами же училища в Самарканде были не меняющиеся тысячелетиями знойные краски Востока. Пытливому взгляду Тани предлагала их и природа, и прекрасные памятники древнего зодчества, такие как, например, медресе Улугбека или мавзолей Гур-Эмир, и даже одежда горожан.

С гармоничным сочетанием красок в изысканности состязались очертания многих прекрасных архитектурных сооружений, которые тоже своим совершенством были обязаны гармонии — безупречному сочетанию линий.

Память Тани сохраняла эти образы. И, трансформируясь в её сознании, они ложились на бумагу, на холст лишь в присущей ей интерпретации. Неудивительно, что, по приезде в Россию, в художественном училище исконно русского города Рязани Таня Полищук сразу обратила на себя внимание соучеников и преподавателей творческим своеобразием.

У искусствоведов не принято говорить о рязанской школе изобразительного искусства, тем не менее, она существует. И доказательством тому могут служить работы выпускников Рязанского художественного училища (теперь это колледж), насчитывающего уже более 90 лет со дня своего основания. Все эти работы, на мой взгляд, объединяет цветовая сдержанность их колорита, отсутствие бьющёй в глаза солнечности, а в сюжетах — строгое следование соцреализму.

Таня воспользовалась тем лучшим, что предложила ей рязанская школа изобразительного искусства, постигла в училище основы мастерства и при этом не утратила того, что приобрела в Узбекистане. О ней как интересной самобытной художнице я узнала от недавних выпускников училища. И меня их непредвзятая оценка Таниных способностей удивила: в творческой среде очень редко признаются дарования коллег, да ещё в их отсутствие. Познакомившись позднее с Таниными работами, я удивилась ещё больше. Предполагала увидеть живопись — буйство красок знойного дня, чуть смягчённых светом предзакатного солнца, — а увидела графику, сочетание длинных и коротких сделанных пером и тушью линей. Они создавали красивые и загадочные композиции, разгадать которые мне, зрителю, очень захотелось, но так до сих пор не все и удалось. До сих пор я так и не поняла, как приходят к Тане её таинственные образы и сюжеты, какой глубины и силы её раздумья заставляют их сойти на бумагу. В изобразительном искусстве она, безусловно, то, что в литературе фантаст и философ. В этом смысле Таня последователь или точнее соратник писателя Ивана Ефремова, хотя и обходится без слов — мыслит непосредственно образами.

Давно признано, что графика — вид изобразительного искусства, требующий большой работы ума и особой творческой строгости, интуиция, которой якобы отличаются женщины, ей плохой помощник. А потому женщины занимаются ею редко. В Рязани в пору Таниного становления как художника графиков вообще было мало. «Не хочу никого обижать», но мэтров, чьи имена были на слуху, насчитывалось человек пять. К ним примыкала одно время четвёрка молодых людей, недавних выпускников училища (двое мужчин и две женщины), смело заявивших о себе на «Выставке четырёх». Таня, было, примкнула к ним, но четвёрка оказалась творчески нежизнеспособной: мужчины продолжили учёбу в высших учебных заведениях, женщин одолел быт. Тем и другим нужно было, кроме того, зарабатывать на жизнь. Тут не до творчества, которое один художник определил как «каприз», не до выставок. В общем, альянс четырёх распался. Тане тоже нужно

было зарабатывать на жизнь: она стала работать в Детской картинной галерее, организованной при Рязанском художественном музее. Но сумела найти время и для творчества, смогла сделаться активным участником художественных выставок разного уровня: камерных персональных в Рязанском музее молодёжного движения и Рязанской областной юношеской библиотеке им. Паустовского, общих художественных областных, зональных, международных. Кроме того, она вошла в среду литераторов и принялась иллюстрировать книги. Несколько лет оттачивала перо, истирала кисти на страницах и обложках литературно-художественного журнала для молодёжи «Утро», главным редактором которого я была.

В творческом отношении жизнь её складывалась вполне успешно. Вот-вот она должна была стать членом Союза художников России. Но ветер перемен, он же — ветер странствий уже не дремал — и повлёк нашу Таню за тридевять земель, в Голландию.

О путешествии в Голландию, наверное, художники всего света мечтают не меньше, чем в Италию. А россиянину со школьных лет известно имя и работы великого Рембрандта. Наш с Таней рязанский земляк, известный географ Пётр Петрович Семёнов-Тян-Шанский шестьдесят лет собирал в антикварных лавках и на аукционах Европы картины голландских мастеров. Были в ней работы Рембрандта, Рейсдалей, Ван Гойена, Темпеля, Гальса-Младшего. Свою коллекцию в начале ХХ века он передал Эрмитажу — сотню картин и несколько тысяч гравюр. Приняв её, работники музея сообщили в прессе: «Отныне Эрмитаж обладает первым в мире собранием картин голландской и фламандской школ в период зарождения, наивысшего расцвета и начала упадка».

Так что историческое основание оказаться в Голландии у Тани было. Там к её фамилии прибавилась ещё одна — Кноссен: Таня вышла замуж за голландца.

Конечно, это не первый прецедент — русские художницы, отнюдь не как туристки, и прежде осваивали дальнее зарубежье. Правда, прекращали там свой творческий рост. Одни из-за того, что попадали в тень своих знаменитых мужей — тоже художников, другие потому, что лишались родины, которая питала их творчество.

Надеюсь, Таня их участи не разделит.

Ирина Красногорская, член Союза российских писателей

О РЫБАХ, КОШКАХ, ПТИЦАХ И ДЕВОЧКАХ-ЖЕНЩИНАХ ТАНИ ПОЛИЩУК-КНОССЕН

Таня Полищук-Кноссен — иллюстратор книг в издательствах «Узорочье», «Издатель Ситников», «Багров», художник журнала для юношества «Утро», участник многочисленных выставок.

Родилась и училась в Самарканде, затем переехала в Рязань, где преподавала графику в художественной студии. С 2005 года живет и работает в голландском Эйндховене (Eindhoven).

Сначала придется о себе. Немного. Потому как однажды, в прошлом веке, вышла моя книжка. Первая. Книжка с картинками. Не то чтоб с веселыми. Нет-нет. Книжка с такими вот кластерными, что ли, картинками. Книжка, за которую неловко уже в веке нынешнем (буковки те сейчас бы кюреткой, пинцетом, скальпелем…). Картинки для книжки той подарила Таня Полищук-еще-не-Кноссен, с который мы не были знакомы. С легкой руки Валентины Осепян, занимавшейся составлением «Москвы по понедельникам», тексты безбашенной моей юности, когда только прицеливаешься к письму после нот, попали к художнице. И заиграли. Так казалось не мне одной. Книжку с картинками листали и, разглядывая иллюстрации, кивали и вопрошали: «как тонко!», «как здорово!», «чьи же рисунки?», «кто она?». Я не знала, что отвечать: называла лишь имя-фамилию — в то время Таня Полищук жила еще в городе на Оке, ну, а я из него уже уехала; мы, волею случая, так и не увиделись. Но книжка с картинками осталась.

Вот с ахматовским профилем девушка, на бандане которой разными почерками выписано «понедельник» — куда она смотрит, что видит и видит ли?

Вот клавиатура фортепьяно, на которую опирается хрупкое создание, ведь клавиатура — единственная точка опоры! Руки обнимают колени, глаза закрыты — закрыты для всего, но не для музыки Океана, которую можно слушать с единственным другом — говорящей крысой. «Клавиша — пройденная улица… маленькая дорожка через ступень, которую нужно успеть перебежать…» (Little).

Вот портрет императрицы Ян Гуй-фэй эпохи Тан, чью голову затребовала однажды разъяренная толпа — портрет китаянки, намеренно сотканный художницей из тончайших, нарочито безжизненных, линий.

А вот Ключ Скрипичный и Ключ Басовый, держащие заколдованные часы («Ключ от двух королевств»): чем не Арлекин и Пьеро? «Всё остановилось на земле. Ни одно послание невозможно стало передать с неба на землю и с земли на небо…»

И все же послания такого рода передаются. Передаются на пресловутом тончайшем плане, если не помышлять, будто ты сам — почтальон Печкин-Лавочкин, передаешь их. Иначе «канал» — звездная та почта — закрывается. Марки не продаются. Конверты заканчиваются. Сеть не работает.

Мне отчего-то хочется верить, что Таня Полищук-ныне-Кноссен, живущая теперь в Голландии, так не думает. Не считает творения свои избранными или

гениальными. Иначе не рисовала бы всех этих загадочных девочек-женщин с домиками на головах, не выпускала бы на волю диковинных птиц, и не разговаривали бы ее сами-по-себе-летящие-кошки с цветами и рыбами… Какая-то целомудренность есть в ее сюжетах — целомудренность не в смысле аскетизма, но идущая из глубин сердца, которое, отдаваясь безусловной любви ко всему живому, не понимает, как можно стыдиться естественной наготы. И потому смеется. Бьется. Играет. Всего с кулачок, а сколько же крови!.. ТЕПЛО-то свое художник, «увы» иль «не-увы», проводить может только через нее: так его плазма, его лейкоциты и эритроциты с тромбоцитами, провернутые через мясорубку плотного мира, рождают новое измерение: то самое, безмерное — в мире мер.

Вспомнилось: в «Розе Мира» Даниил Андреев писал о т. н. творческой скромности, называя одаренных людей, озабоченных собой в искусстве, а не искусством в себе, рабами самости и самозванцами гениальности. Писал и о том, что истинные таланты даже на высших планах ответственны за созданных ими персонажей (особенно за их финал!) — мыслеформы героев известных литературных произведений, по сути, стали давно формами, наполняющими иные пространства. Что же можно почувствовать «на тонком плане» Таниных работ?

Просеянную сквозь сито тепла — доброту. Оглушительное тепло, которое хочется взять в ладони и прижать к щекам — как в детстве. И потому, быть может, нет смысла разбирать ее рисунки и картины — это всё равно что объяснять Поэзию. Все равно что, станцевав менуэт с Прекрасной Принцессой — станцевав непременно во дворце из андерсеновской сказки, — идти в скучный класс для прослушивания курса анализа музыкальных форм: «Менуэт, товарищи, это французский грациозный танец, названный так вследствие своих мелких шажков на низких полупальцах, pas menus…».

«Мне тебя мало» — пишет Таня над изображением девочки-женщины, целующей крышу дома. На спине у нее колючки, на колючках — сердце… Казнить-нельзя-пересказать, ведь — привет, персонаж! — «если я не буду протирать звезды каждый вечер, — думал Ёжик, — они обязательно потускнеют»…

Возможно, персонажи Тани Кноссен перемещаются из своих собственных ирреальных пространств в ирреальные пространства других героев, и это просто еще одна параллельная реальность. Назовем это фантастическим допущением: ровно в полночь, когда карета стремительно превращается в тыкву, Танина Золушка бежит в лес, чтобы помочь Ёжику протереть звезды, ну, а когда туман очень сильный и они понимают, что до звезд сегодня ну никак, — рождается новый «Шиповник». Выхода из объятий его, кажется, нет, но если собрать все линии в одну, усилием воли распрямить и идти по ней к Горизонту, то, быть может, среди мерцающих светил и найдется не пресловутое, а то самое имя. «Не потому что я ее любил, а потому что я томлюсь с другими», — делает ход конем Сердце с рисунка «Моя Алиса»: так начинается новая сказка для взрослых.

Мою короткую прозу «Снег на даче», опубликованную в журнале «Меценате и мир» тоже проиллюстрировала Таня Кноссен. В издании этом она оживила в свое время более двадцати текстов и других авторов: ее дар слышать музыку слова и переводить на язык линий порой восхищает. Как восхищает невольно (чем? не знаю!) рисунок к рассказу «Утро в нашей квартире», где всего-то — мужское лицо, да очки с отраженным в них семейством: ничего необычного, но вот цепляет…

Я сравнила бы то, что делает Таня Кноссен, с тем, что написала однажды Эмили Дикинсон: «Я нахожу восторг в существовании: чувствовать, что существуешь, — само по себе достаточная радость». Именно этой радостью, часто завуалированной, проникнуты многие работы художницы, увидев которые, снова хочется перечитать «A long, long Sleep, a famous Sleep!..»:

О долгий — долгий — скучный Сон — Без проблеска зари — Где пальцем не пошевели, Ресницей не сморгни — Что с этой праздностью сравнить? Ужели так — все дни — Томиться в каменном плену, А погулять — ни-ни?

Гулять = дышать. Дышать — кошкам, дышать — девочкам-женщинам, дышать — нарисованным и всамделишным домикам, покуда их хозяева спят… Дышать, чтобы найти. Себя — или вот, как художница, фикус: да не где-то, а в голове — рисунок так и называется… Ибо маленькие эти вселенные немыслимы без уюта и простых радостей. Возможно и поэтому тоже Таня учит детей рисовать — ее студия в Эйндховене называется «Радуга», где краски маленьких подмастерьев несут то же тепло, что и вдохновленная любовью палитра мастера.

Даже если над шариком нашим туман и сложно протереть звезды на небе, которые зажигаются, потому что кому-то это все — как ни крути у виска — для чего-то нужно.

Наталья Рубанова