* * *

Никто не верил слухам о беде,

Всю ночь кошмарил город, и в кошмаре

Рождался новый трудный, трудный день

И задыхался в копоти и гари.

Над городом стояла тишина,

Стеной стояли серые солдаты,

И чья-то участь в этот день проклятый

Была бесповоротно решена.

1941

* * *

Приказ подкреплялся угрозой расстрела,

Они покорились, но их расстреляли,

В те ночи свеча ни одна не горела,

Кто мог, уходил и таился в подвале.

И спрятались в тучи и звёзды, и солнце

От нашего слишком жестокого мира,

Покуда баварцы, покуда саксонцы,

Стреляя по окнам, врывались в квартиры.

Стучали прикладами в двери и стены,

Ломились в театры, дома и музеи,

Смеялись, как лошади, и неизменно

Горланили хором не в лад «Лорелею»…

Её утащили у Генриха Гейне,

Как брали хорошую вещь у еврея,

Её утащили у синего Рейна,

И пели, от водки и крови зверея.

1941

* * *

Они кружат по улицам, как звери,

Они каштаны рубят в нашем сквере,

В людей стреляют просто, для забавы,

Ты видишь, видишь, снег идет кровавый,

Идет, и все становится багряным,

Да, и такое снится киевлянам…

И я уже не верю, что когда-то

Была на свете Аппассионата.

1941

* * *

Они, как дети Гамельна, ушли,

Ушли под землю, канули, как в воду,

Исчезли навсегда в глухой дали

С глухим и страшным сорок первым годом.

Глазами обречёнными глядят,

Убогие котомки за плечами…

И длится это шествие в молчаньи

Под лающие окрики солдат.

1942

Поминовение

(По дороге в Бабий Яр)

Кто безучастен, кто волнуется,

Приказ неясен и жесток.

Она идет по грозной улице,

Ребенка кутая в платок.

В какой-то миг судьба проклятая

Чуть приоткрылась ей одной.

Я здесь. Я чья-то провожатая.

И говорит она со мной.

Быть может, мучиться недолго нам,

И что нас ждет, и где исход?

Как тяжко на земле оболганным,

Из века в век, из года в год!

Нескладно что-то отвечала я,

Все это в давнем далеке.

Но помню — злая, одичалая —

Мадонну в траурном платке.

Прости, страдалица, прости меня

За то, что столько лет молчу.

Ведь я не знала даже имени.

Что я могу? Зажечь свечу?

1942

* * *

Бабы, что вы сделали из Киева?

Город превратили в зондерхаус!

В пепле Киев… Что вам до судьбы его?

Что вам и кровавый Яр, и хаос?

Что вам тень девчонки-заговорщицы,

Той, на фонаре, напротив рынка?

Лишь порой одна из вас поморщится:

Казни были — это не в новинку.

Вы резвитесь на руинах Киева

С теми, кто вчера чинил расправу,

И для нас теперь совсем чужие вы,

А для них вы только зондерфрау.

1942

* * *

Я исходила вдоль и поперек

Людскую душу в дни смертей и плена,

Я заглянула в каждый уголок,

Где боль жила, где верность, где измена.

В те дни, когда пути зашли в тупик

И пало все, что свято и велико,

Я, оторвавшись от стихов и книг,

Читала в людях, как в стихах и книгах.

Я открывала душу наугад,

Война и плен пытали наши силы,

Так половодье роет берега

И размывает клады и могилы.

Около 1942

Все эти стихотворения вошли в книгу Павла Поляна «Бабий Яр. Рефлексия», где они находятся в первом, поэтическом разделе антологии.

Павел Палян. Взгляд из-под оккупации: Люся Титова, Залик Елагин, Люша Анстей


Людмила Витальевна Титова (1921–1993) — советская поэтесса, принадлежавшая к так называемому «пропавшему поколению». Родилась в Киеве, где провела весь период нацистской оккупации (1941–1943). Вследствие чего после завершения Второй мировой войны оказалась в числе советских граждан «второго сорта», со всеми связанными с таким статусом социальными и иными ограничениями. Стихи писала с юности, но никаких попыток их публикации до самого конца жизни не предпринимала. Посмертно изданы книги «Мне казалось, мы будем жить на свете вечно... (Из воспоминаний об Иване Елагине). Стихи» и «Я хотела совсем иначе» (обе — Киев, 1995).