Рубрика «Exegi monumentum» в печатном номере "Этажи" №4 (8) посвящена Савелию Борисовичу Низовскому (1946–2001). Этот замечательный сказочник, принадлежавший к питерскому литературному андеграунду, при жизни издавался мало, встречая сопротивление официальных издательств. Сказки Низовского — абсурдные, яркие, ироничные, с неожиданными поворотами сюжета и невероятными превращениями, — не укладывались в установленные рамки советской детской литературы. Таким он был и сам: яркий и совершенно непредсказуемый.
Низовский входил в сообщество литературного андеграунда — «Клуб-81», а позже был членом Товарищества «Свободная культура». В начале перестройки он создает первый независимый детский журнал «Топ-Шлёп», редакция которого располагалась на Пушкинской, 10 — легендарной «Пушке», где бок о бок работали талантливые художники, поэты и музыканты. И «Топ-Шлёп», и сказки Савелия Низовского, изданные и неизданные, со временем перекочевали в электронные сети, где нашли поклонников самых разных возрастов. Хотя абсурдность и метафоричность некоторых сказок вызывает порой скандал, негодование у неподготовленного читателя.
В рубрике «Литературная кухня» своими воспоминаниями о писателе поделились: Анна Соловей, которая была его женой и соратником в последние годы жизни, и племянник сказочника — поэт и прозаик Игорь Курас.
Важно, когда литературные произведения не только переживают самого автора, но и получают отклик у новых поколений читателей и любителей литературы. Предлагаем вашему вниманию литературный разбор сказок Савелия Низовского, сделанный студентом Лионского университета имени Жана Мулена (Франция) Сергеем Сибилёвым, который выбрал творчество Низовского в качестве темы своего будущего диплома.

Читайте сказки С.Низовского в "Этажах"

Анна Соловей: «Его отношение к литературе носило практически религиозный характер...»

Когда мы познакомились, мне было 20, а Савелию 40, так что я могу говорить только про его последние 12 лет, то, что было «до» — легенда, он делал литературу из своей жизни, и отделить одно от другого невозможно. Тогда я писала стихи, никому их не читала, но он хотел слушать. Ему было интересно, а такое редко случается. Вся его комната была завалена книгами — они стояли на полках, лежали стопками на огромном столе, который напоминал огромное животное на толстых изогнутых ногах, и везде стояли пепельницы с окурками «Беломора».

Так было, когда мы познакомились, и так оставалось всегда. Все его книги и рукописи пропахли «Беломором». Я впервые тогда прочла, получив от него, напечатанные на машинке стихи Введенского, Вагинова, Бродского, Елены Шварц, Олега Григорьева, с которым мы позже познакомились. На стенах висели картины друзей — Марка Тумина, Марины Каверзиной, Алика Тагера. Савелий полностью влезал в книгу или картину, они поглощали его, и дружил с пишущими людьми и художниками, — но потом могла произойти, и это часто бывало, — резкая вспышка, размолвка, совершенно их разделяющая, потому что в оценке искусства у него не было компромиссов и снисхождения, тут он был жесток и даже очень. Отношение к литературе носило практически религиозный характер, все было посвящено ей. Все, что касалось людей вокруг, материальные вопросы рассматривались именно под этим углом. Это трудно принять, находясь рядом. Хотя ясно, что у художника есть состояния, которые приходят извне, и тогда начинает работать мотор и важно не потерять, запереться от всех, записать… Пожалуй, женщинам с этим труднее: обед сгорит, младенец свалится, — или послать подальше обед с младенцем, или слова пропадут.

И при такой литературоцентричности и осознании себя, в первую очередь, писателем, «сказочником», как Савелий сам про себя говорил, для издательского мира он не существовал, он писал в эстетике, которая была не ко времени... У него были довольно мрачные рассказы для взрослых, но их он и не стремился печатать, и смешные детские сказки с превращениями и перевертышами.

Тут можно вспомнить Хармса с его абсурдной взрослой прозой и детскими книгами. Но для Хармса и других любимых Савелием обэриутов детская литература была средством выживания. Вернее, работать в детской литературе было безопасно до1931 года, пока их все же не арестовали за то, что они «сочиняли и протаскивали в детскую литературу политически враждебные идеи и установки».

Для Савелия детские сказки были главным, но они уже не вписывались ни в какие редакторские рамки советской эстетики. Савелий входил в группу «Клуб 81», про это сообщество андеграунда много писали, я не буду, тем более, что была там всего один раз, когда он читал свои взрослые сказки. Самиздат, кстати, существовал не только для взрослых. В 1986-87 году Елена Зелинская в сорока экземплярах выпускала самиздатовский журнал ДИМ «Девочкам и мальчикам», и там печатались сказки Савелия, детские стихи Аронзона, Олега Григорьева, Владимира Эрля и других, «не заслуживших» больших тиражей. Сейчас все оцифровано, и эти журналы можно найти в интернете. Несколько сказок у Савелия вышло в журнале «Искорка» — он иногда подрабатывал, писал статьи для «Искорки» и «Костра», но когда мы познакомились, он зарабатывал только репетиторством, готовил абитуриентов к экзаменам по физике.

Первая книга «Как Гром греметь разучился» вышла у него в Детгизе в 1989-м году, значит, ему было сорок три. Тираж сто пятьдесят тысяч сейчас кажется огромным, но тогда это было нормой, — издательства-монополисты рассылали книги по всему Союзу, чувствовался дефицит детской литературы. Рисовал иллюстрации прекрасный питерский художник Борис Забирохин. Через несколько лет, когда нашлись люди, сделавшие заказ на серию савельевских сказок, он нарисовал макет для маленькой книжки «Усы», а Света Носова из группы «Свои» — для «Черепахи и Верочки», но заказчики в последний момент растворились, и, к сожалению, картинки тоже сгинули, а, может быть, они до сих пор у кого-то хранятся.

В начале перестройки казалось, что вот — все, наступает новая жизнь, свобода. Подходящей работой для независимого художника раньше была котельная, я вот серьезно думала, не пойти ли туда, даже на курсы собиралась записаться. Возможность говорить, что считаешь нужным, печатать все, что хочешь, казалось чем-то из мира чудес. Тогда мы начали думать о независимом детском журнале.

О том, как мы будем его продавать, сможет ли он окупиться, мы еще не очень заботились. Дочке был год. Мы сидели на даче, печатали, вырезали… Придумывали разговоры с Зевсом, интервью с муравьем…У Савелия была идея сделать журнал художников, где у художника были бы равные права с автором текста. Поэтому мы выбрали очень большой формат — А3, на котором художники могли развернуться. Для Савелия визуальный ряд всегда был очень важен. Мы хотели говорить на разные темы: мифология, природа, литература, история, но весело, в игре, поэтому придумали страну Топошлёпию, и журнал стал называться «Топ-Шлёп. Новости Топошлёпии». В Топошлёпии, понятное дело, жили топы и шлёпы. И эта их линия шла насквозь через весь журнал. Для первого номера мы много писали сами (позже у нас появился еще один постоянный сотрудник — Лида Юсупова).У меня были псевдонимы — Балалака, дедушка Дуда, главный псевдоним Савелия: В. Руун — врун, похожий на эстонскую фамилию. В номер, кроме того, мы взяли страшилку Пушкина «Жених», неопубликованные тогда вещи Хармса, Юрия Галицкого; моя сокурсница принесла перевод «Легенды о Христе» Сельмы Лагерлеф. Идея была такая: рассказывать в журнале обо всех религиях. Это была тема, только-только вышедшая из-под запрета. В третьем номере, например, у нас несколько полос было посвящено Китаю — конфуцианству и даосизму.

Пушкинская 10, — обшарпанный дом, подлежащий капремонту, — только заселялась новыми жильцами. «Топ-Шлёп» жил в квартире 123, на одной площадке с нами репетировал со своим театром «ДаНет» Борис Понизовский. Жаль, что мы тогда с утра до вечера занимались только журналом, и я очень мало видела его репетиций, а это был необыкновенный опыт. Но такое соседство подарило нам художников, очень близких «Топ-Шлёпу» по духу. Первые номера рисовали ученики Понизовского — Вадим Васильев, Максим Исаев, Павел Семченко, — двое последних, создатели знаменитого сейчас инженерного театра «АХЕ». Мы добывали деньги на первый детский независимый журнал через благотворительный телевизионный марафон, но макет, конечно, был готов раньше, иначе нечего было бы показать.

На презентацию первого номера журнала собралось много детей, все происходило у памятника Пушкину на Пушкинской же улице, ставила действо Лена Варова (Вензель), сейчас режиссер и педагог, в то время — актриса театра Понизовского. Дети рисовали красками на огромных листах, и потом эти листы висели у нас в квартире на Пушкинской. С презентации сохранилось мало фотографий, но одна из них очень известная. Это портрет Олега Григорьева, авторства, мне кажется Александра Реца, он был сделан именно на открытии журнала, где Олег читал свои стихи. Впервые я познакомилась с Григорьевым на Пушкинской, были ли они знакомы с Савелием раньше — не знаю, наверное, да. Он производил необычное впечатление, это было не лучшее его время: одет как бомж, всегда навеселе... Не секрет, что его убил алкоголь, но когда он начинал говорить, сразу становилось ясно, что перед тобой умнейший, очень талантливый человек, этакий король в отрепьях. Иногда он нес авоську с виноградом или конфетами, вез гостинцы в детский дом своей дочке. Сейчас с памятью Григорьева интересная история — изданы прекрасные книги, а неудобного человека нет, и люди, которые на дух его не переносили, начинают его славословить, писать воспоминания, нормальная история вообще-то…

По идее Савелия каждый номер должны были иллюстрировать разные группы художников. После «АХЕ» мы пригласили группу «Свои», которая тоже обитала на Пушкинской, потом «Митьков». Говоря про «Топ-Шлёп» на Пушкинской, было бы несправедливо не упомянуть нашего бессменного секретаря Флору, великую предсказательницу и сновидицу. По утрам она рассказывала свои сны и их же разгадывала, в результате мы всегда знали, что день грядущий нам готовит. Главное, Флора непоколебимо стучала на пишущей машинке, какие бы бури вокруг ни бушевали. Савелий был очень требователен к себе, для него было важно, где стоит запятая или тире (и это не о грамматике), не дай Бог что-то нечаянно поменять. Многие его блокноты и рукописи полностью перечеркнуты, а поверх снабжены резкими комментариями, обращенными к себе самому. Так же требовательно он относился к другим, иногда текст приходилось переписывать много раз. Меня это многому научило, но теперь понятно, что при издании регулярного журнала относиться к каждому номеру, как к отдельному художественному произведению просто невозможно.

Сейчас, когда прошло некоторое время, меня радует, что «Топ-Шлёп» удался как цельный художественный проект и не пылится в архиве. Несколько лет назад меня нашел увлеченный литературой человек, дизайнер из Москвы, который сам, без всяких просьб, создал отличный сайт, посвященный Савелию и журналу «Топ-Шлёп». (К сожалению, я не могу восстановить имя этого человека. Очень надеюсь, что он увидит публикацию и откликнется). Честно сказать, это был неожиданный подарок. Я уверена, что именно благодаря сайту сейчас можно найти журнал во многих детских электронных библиотеках. Мы себе представляли, как дети будут рассматривать «Топ-Шлёп», разложив на полу, но не могли угадать наперед, что они будут листать его, нажимая кнопки на электронных устройствах.

Вторую книгу Савелия: «Конфеты со шпионами» с иллюстрациями Паши Семченко, мы выпустили в своем издательстве тиражом пять тысяч экземпляров. В «Карапузе» вышла сказка «Синяя королева». Савелий стал одним из победителей конкурса «Тенета-Ринет 2000». Но издательства, взявшегося выпустить его книги приличным тиражом, не находилось. Вдруг он, случайно, на одной из встреч с читателями узнает, что в издательстве «Дрофа» вышел сборник «На неведомых дорожках» в серии «Моя первая библиотека», которая была заявлена, как «избранные произведения отечественной и мировой литературы для детей», и в этом сборнике пять его сказок, которые напечатали, не только не заплатив, но, даже не спросив разрешения у автора! Причем, одну из этих пяти сказок разделили на три, приняв подзаголовки за заглавия, а в смысл вчитаться, видимо, было некому. Он собирался обратиться в суд, но не успел. Я почему-то думала, что эта книга, хитро названная учебником-хрестоматией (хотя кроме художественных текстов там ничего нет), была издана тогда, когда он ее обнаружил, году в 1999, но сейчас проверила и оказалось, что она вышла в 1995 году — еще до «Конфет со шпионами», в то время, когда он тщетно посылал рукописи в издательства, не зная, что его сказки продаются тридцатитысячным тиражом вместе с «избранной отечественной литературой». Компания и правда хорошая: Козлов, Усачев, Петрушевская, Драгунская, Клюев, но почему же у издательства такое пренебрежение к автору? Мне трудно говорить об этом спокойно, отсутствие даже не профессиональной, а обычной человеческой этики несколько бесит. Я не возвращалась к этому давно, но сейчас все выясняется проще — посмотрела на «Озон» и вижу, что эта книга переиздавалась еще в 1997 году тиражом двадцать тысяч, а потом был другой сборник: «Принцесса на горошине», куда опять без спроса взяли другую его сказку.

В феврале 1999 мы с дочкой уехали в Иерусалим, Савелий приехал в гости где-то через полгода. До этого мы никогда не были в Израиле и вообще за границей. Он не знал языка, но чувствовал себя совершенно свободно, лазил по крышам Старого города, без страха бродил по арабской части, разговорился на своем минимальном английском с хозяйкой музыкально-художественного салона в районе художников Эйн-Керем, куда тут же был приглашен. Но он прекрасно понимал, что приехать насовсем — это другая история. Через месяц, нагруженный корягами и камнями с Мертвого моря и пустыни Негев, он вернулся в Питер. С этого времени Савелий начал всем говорить, что еврею необходимо жить в Израиле, другого выбора нет, одновременно убеждая меня, что наше место в Питере, что вне русской культуры мы просто погибнем. Это странно, но он был такой не один, некое раздвоение сознания присутствует у многих людей, уехавших из России, для которых русская культура и язык — часть их личности. В своих последних письмах он писал мне, что хочет приехать на несколько месяцев: вдруг все не так страшно?..

После смерти Савелия его сестра организовала и выпустила небольшим тиражом книгу «Куда слон не ходит». Прошло больше пятнадцати лет, и новых изданий пока нет. Но случилась забавная история: в Сети огромную популярность, причем с полярными знаками, приобрела книга, которая существует только в макете. Сказка «Как царь ушел в девочки» была написана для первого номера «Топ-Шлёпа» и вышла там с иллюстрациями Максима Исаева. В сборнике «Конфеты со шпионами» она тоже есть. Не буду пересказывать содержание, сказка вполне лирическая, и кончается тем, что царь, сраженный добротой девочки, решает бросить оружие, корону, власть и стать доброй девочкой. Метафора такая, разжевывать вроде никому не надо, и читатели журнала в 1991 году тоже вроде не хватались за голову и не кричали: «А-а-а! Надо срочно посадить автора за пропаганду гомосексуализма!» Но через много лет, когда невероятным образом на сотнях сайтах и форумов в Сети появились перепосты этой сказки с рисунками петербургского художника Давида Плаксина, то начали размножаться комментарии с призывами прищучить автора за разврат. Забавно, что люди возмущаются и делают перепосты, плюются и распространяют все дальше и дальше. Эта сказка уже есть и на странице «Сокровища интернет-фольклора», «AdMe», «Сплетник. ру», и тому подобных. Была бы я литературоведом или социологом, то на основе комментариев к этому тексту могла бы сделать отличное исследование о причудах читательского восприятия. Оценки читателей совершенно полярные: «Развращающий детей бред», «Очень нравоучительная история, почти для воскресной школы». И без тошнотворных обвинений в жидомасонском заговоре тоже не обошлось, и политику пришили: «Эта книга рассказывает детям о том, как легко и просто глава государства может сложить полномочия и «уйти в девочки».

Но, в основном, комментарии, кроме, конечно, массовых обличений в пропаганде гомосексуализма выглядят так: «Это самая мозгоразрывающая книга из тех, что я видел», «Что курил автор?!!», «Ржу не могу!!!» Ржете? На здоровье. Кстати, на этих форумах — и к Хармсу претензии, мол, что курил, — но тут вмешиваются более образованные читатели: «На кого катите бочку? Это ж классика».

Что удивительно, большинству участников дискуссий от двадцати до тридцати пяти лет. И это значит, что у сказок возник второй пласт читателей, кроме детей и родителей.

«Низовский типа Даниила Хармса, в него надо въехать, чтобы потом рыдать от смеха при фразе «а бабушки все падали и падали». Я бы очень хотела иметь книгу Низовского, любую, правда!»

«Низовский — чуваг! «Конфеты со шпионами» — мегазачет! Читали, но потом хотел себе купить — не нашел. Надо еще поискать».

«Низовский — гениальный сказочник. Непреходящая восторженная привязанность моего пятилетнего сына к книжечке, случайно купленной на развале, подкрепляет мое мнение. А своих тараканов в чужие книжки запускать не стоит».

Честно говоря, я сама это все впервые вижу, в какой-то момент я забросила читать злобные комменты, но оказывается — не все так печально… его литературная судьба только разворачивается. Как-то я несколько месяцев по выходным сидела в «Крупе», так до сих пор называется книжная ярмарка в ДК Крупской, куда приходили и оптовики, и просто покупатели, продавала книгу Савелия «Конфеты со шпионами», и вот однажды прибегает женщина: «Я была на прошлой неделе, у вас больше нет книг этого автора? Мой ребенок запоем прочел и просит еще». Такой ребенок был не один. А там, на ярмарке, рядом со мной сидели оптовики и продавали все сериями. К ним подходили книжные торговцы из других городов и брали по сотне, по пятьсот штук, по тысяче. И вот один подходит и говорит рядом стоящему продавцу: «Этих пятьсот, этих пятьсот…» — смотрит на книгу «Конфеты со шпионами»… и этих пятьсот». Я подпрыгиваю, но рядом стоящий оптовик говорит: «Это не из нашей серии». «Ах, не из серии? Тогда мне не надо». И сейчас с книгами происходит то же самое, если не из серии... Ну и что? Писатель — он сам по себе, сидит и занимается своим делом, ну, может поныть иногда… Вот питерский «Детгиз» хочет опубликовать сборник сказок, но пока это неопределенные планы.

У Савелия есть рассказ о Судьбе поэта: что Она, Судьба, должна быть девушкой бледной, тощей и прозрачной, а если станет раскормленной и розовой, то и поэт он никакой, — вот он сам себе эту Судьбу поэта и создал.

Анна Соловей — прозаик, журналист. Родилась в Петербурге. Закончила РГПУ имени Герцена по специальности русский язык, литература. Вместе с Савелием Низовским участвовала в создании первого независимого детского журнала «Топ-Шлёп». Позже работала журналистом, редактором, режиссером-документалистом, сценаристом. Автор книги «Палата №» («Зебра Е», М. 2010) и рассказа «Быстрое течение» в сборнике «Петербург-нуар» («Азбука-Аттикус» СПб 2013, St. Petersburg Noir, Akashic book, New York, 2012). Рассказы печатались в альманахе «Литературные кубики», журнале «22», «Семь искусств» «Двоеточие» и др. Живет в Иерусалиме.

 
Игорь Джерри Курас: «В семье его считали невероятно талантливым человеком, который занимается «не тем»

Савелия я знал сначала заочно. И знал его как «Славку». Так его называли в семье моих родителей и моих «стариков» — деда с бабкой. Он был двоюродным братом моего отца: сыном Бориса — любимого брата моей бабушки по отцовской линии.

Странным образом мы мало общались с ним в моём детстве. Я практически не помню чтобы он хоть раз был на каких-то семейных торжествах. Его родная сестра — Майя Борисовна — была частью моего детства, а вот «Славка» существовал только в разговорах старших. В семье его считали невероятно талантливым человеком, который занимается «не тем». Нельзя за это никого обвинять: простым нормальным «советским» людям было трудно понять, как человек с таким прекрасным образованием и талантом может работать сторожем (а Савелий работал на странных работах) или иногда заводит вдруг детей с женщинами, с которыми тут же расходится. Это, наверное, было трудно понять даже критически настроенным к системе людям.

Для меня «Славка» был легендой. Человеком «не как все».

Как мне сейчас кажется, впервые я его увидел лет в 7-8. У нас дома праздновали какой-то день рождения (мой? мамин?) и было много гостей. И вот раздался очередной звонок в дверь, и когда дверь открыли, на пороге оказался незнакомый мужчина с исключительно миловидной женщиной. Оказалось, что это и есть «Славка» с какой-то на тот момент своей спутницей жизни. И ещё оказалось, что он понятия не имел о торжестве и просто пришёл забрать что-то, что он должен был забрать уже давно, но всё никак не мог собраться и подъехать. Мама стала его уговаривать присоединиться к торжеству, но он наотрез отказался и ушёл, чтобы вернуться через несколько минут с букетом цветов и опять уйти. Этот эпизод, это неожиданное знакомство со «Славкой» сделало его в моих глазах ещё более «легендарным». Человек «не как все» повёл себя именно так, как и должен был повести — независимо и ярко.

Савелий уже тогда занимался репетиторством. Он готовил абитуриентов к экзаменам по физике. Считался очень хорошим репетитором, и моя мама (которая, надо сказать, всегда относилась к Савелию с каким-то добрым пониманием и сочувствием) исправно поставляла ему учеников — детей своих сотрудников. В девятом классе (т.е. в 1978-79 году) к нему в ученики «поступил» и я.

С этого момента начались мои значительно более близкие отношения с Савелием. Он преподавал в своей комнате в коммуналке около метро Автово. Комната была завалена книгами и пробеломорена насквозь. Савелий был совершенно ненормальным курильщиком, прикуривавшим одну беломорину от другой. Иногда он курил трубку, разрывая разогнутой скрепкой папиросную бумагу и потроша беломорину в «жерло» трубки. Сейчас вот многие недалёкие читатели, прочитав сказки Савелия Низовского, спрашивают: «Что курил автор?» Могу точно сказать: автор, как и вся остальная страна в те далёкие времена, курил «Беломор».

Первое, что мне сказал Савелий, когда я пришёл к нему на первый урок, это то, что я могу здесь курить, если хочу. Он не будет ябедничать моим родителям. Но одно условие: курить я должен свои. Я тогда не курил, поэтому предложение оценил, но не воспользовался им. Ещё удивило то, что он был со мной «на вы» — мы так и остались «на вы» до самой последней встречи.

Я уже тогда писал стихи (это были ужасные рифмованные банальности), и знал, что Савелию приносят стихи молодые поэты. В какой-то момент я тоже решился, и был совершенно раздавлен шквалом беспощадной критики. Но критика была честной и (как бы сейчас сказали) конструктивной. Он не просто говорил, что это плохо, а говорил — почему это плохо. И как нужно, чтобы было неплохо. И говорил он это невероятно интересно.

Савелий начал давать мне читать книги. Толстенный том с перепечатанными на тоненькой бумаге стихотворениями Мандельштама (это имя я впервые услышал именно от Савелия), какие-то самиздатовские книги с работами обэриутов (которых тогда ещё люди моего поколения не открыли для себя), тамиздатовскую «Машеньку» Набокова (и это имя я впервые услышал от Савелия — ни мои школьные друзья, ни даже моя учительница литературы такого писателя не знали). Иногда он мог дать мне стихи «талантливой девочки» или «талантливого мальчика» — моих современников, которых Савелий хвалил.

У него действительно было религиозное отношение к литературе. И он «требовал» такого же отношения и от тех, кто в литературу пытался войти. Он довольно цинично (он умел быть убийственно циничным, не переходя границ вежливости) как-то сказал мне: «Зачем вы пишете? Чтобы девочки легли с вами в постель? Вы симпатичный юноша — у вас не будет с этим проблем и без стихов. Если это цель, не мучайте себя». И я помню, что мне стало стыдно: я действительно (отчасти) писал стихи, чтобы нравиться девочкам. А литература, по Савелию, была религиозным служением, жертвоприношением, самоотречением. Т.е. совершенно обратным тому, что двигало мной тогда. И вот это понимание литературы, как религии — оно было необыкновенно для меня важно, оно было для меня открытием, в какой-то степени полностью изменившим мою жизнь.

Я продолжал носить Савелию свои стихи, и что-то стало получаться. Хотя он никогда меня не хвалил. Ни разу. Между тем, дела мои с физикой шли из рук вон плохо. Настал день, когда Савелий написал при мне на бумаге имена моих родителей, подчеркнул их и сказал: «Если бы не эти люди, я бы давно вас прогнал. Но я буду продолжать с вами заниматься физикой только из уважения к ним».

А потом добавил: «Очень жаль, что вы решили быть инженером. Объяснить вам стихосложение получается у меня гораздо лучше, чем втолковать вам механику. Хотя бы в стихосложении вы делаете хоть какие-то мало-мальски заметные успехи». И это было похвалой для меня. Очень важной и долгожданной.

После поступления в институт я продолжал общаться с Савелием и даже сводил к нему пару-тройку своих пишущих подружек, которые неизменно тут же в него влюблялись, что меня сильно насторожило — и я перестал это делать.

А потом, уже после института, я общался с Савелием в более «деловом» ключе, когда я участвовал в работе «Митьки-газеты», а он издавал «Топ-Шлёп». Помню Савелия на отпевании Олега Григорьева, куда я пришёл с митьками, а он с Андреем Битовым. Работая в «Митьки-газете» (точнее, ничего там не делая — всё делал Юра Молодковец и сами митьки), я пытался организовать распространение газеты, чтобы хоть как-то оправдать своё пребывание в редакции. Завёл много знакомых среди продавцов Союзпечати и частных распространителей в подземных переходах. В какой-то момент я предложил Савелию помощь в распространении. Всё было здорово, но однажды одного из продавцов сильно побили в переходе и отобрали у него всю продукцию, включая и номера журнала. Я оказался в неприятной ситуации — я был должен Савелию деньги. Это было перед самым моим отъездом. Буквально за несколько недель до вылета. Савелий отшутился, что деньги возвращать не нужно — что пусть лучше у него будет в Америке богатый родственник-должник. Но было понятно, что деньги ему (и редакции) нужны.

За день до отъезда я раздобыл нужную сумму и решил, что всё-таки должен отдать Савелию деньги. Это решение было немного самообманом: мне просто хотелось ещё раз его увидеть перед отъездом, и это было прекрасным поводом.

Я приехал на Пушкинскую, где была редакция журнала «Топ-Шлёп», но Савелия не было. Он куда-то ушёл по делам. Я отдал деньги Ане (которая ничего про это не знала и долго отказывалась взять их у меня), но так и не дождался возвращения Савелия.

Я пешком дошёл до метро Площадь Восстания — и это был последний раз, когда я шёл по Невскому проспекту.

На следующий день я улетел в Бостон и больше никогда уже не видел сказочника.

Игорь Джерри Курас — поэт и прозаик, редактор поэзии в литературно-художественном журнале «Этажи». Родился в Ленинграде, с 1993 года живет и работает в США. Произведения публиковались в периодических изданиях и альманахах России, Украины, Канады, Германии, Израиля, США. Автор пяти поэтических сборников «Камни/Обертки», «Загадка природы», «Не бойся ничего», «Ключ от небоскрёба», «Арка», книги сказок для взрослых «Сказки Штопмана» и книги для детей «Этот страшный интернет».

Сергей Сибилёв. Четыре сказки Савелия Низовского

Когда-нибудь вы станете
достаточно взрослыми,
чтобы снова прочитать сказки.
Клайв С. Льюис

Несмотря на то, что сказки Савелия Борисовича Низовского широкой публике известны достаточно мало, особенно по сравнению со сказками Э. Успенского, Г. Остера или К. Чуковского, они являются совершенно уникальным явлением в российской детской литературе. Их лаконичность, живость, искромётный юмор и особая логика повествования превращают другие современные сказки из превосходнейших произведений в сгусток устаревшего и давно пройденного материала. Читая их, может показаться, что С.Б. Низовский, всякий раз садясь писать новую сказку, превращался на время в ребёнка: настолько неудержима, пластична и богата его фантазия, где самые обыкновенные явления сочетаются с психоделическими образами, а самые сумасбродные выводы, вроде того почему старушки из вредных стали добрыми («Усы») или почему царь всё-таки ушёл в добрые девочки («Как царь ушёл в девочки») кажутся невероятно логичными и правдоподобными.

Савелий Низовский, без сомнения смелый автор: один из немногих, который был готов сказать: «А давайте сделаем так!» — и действительно делал «так», как хотел, в отличие от многих других авторов, постоянно оглядывающихся на какие-то каноны и равняющихся на давно уже канувших в вечность гениев. Читателю неискушённому или, точнее, давно позабывшему чудеса детской литературы, сказки С.Б. Низовского могут показаться лишённым смысла потоком абсурда.

То, что новая литература пугает людей — истина абсолютно банальная и избитая. Но то, что и новая детская литература отталкивает от себя читателей, кажется совершенно невероятным и диким. Казалось бы, детская литература на то и детская литература, чтобы подносить совершенно необычным образом новые знания или ценности ребёнку, смешить его и радовать, а родителям — открывать что-то новое, что они обычно упускают. Но всё это легко отрицается эстетическими ограниченностями взрослого, который предпочтёт «невнятным авангардизмам» почитать «старую добрую классику», например уже названного Чуковского (который, к слову, был тем ещё авангардистом). Но, конечно же, что читать или не читать — остаётся выбором каждого. Я никого ни в чём убеждать или переубеждать не собираюсь. Просто попытаюсь сподвигнуть читателя к прочтению сказок С.Б. Низовского.

Как царь ушёл в девочки

«Как царь ушёл в девочки», публиковавшаяся в сборнике «Конфеты со шпионами» (СПб, Топ-шлёп, 1996), а также отдельно с иллюстрациями Давида Плаксина, на сегодняшний день является, наверное, самой известной сказкой Низовского, получившей особую известность в Интернете, где её можно найти на многих юмористических сайтах с ироничными комментариями вроде «что курил автор?» или криками души наподобие «перестаньте делать из наших детей дегенератов!»

Кажущийся на первый взгляд отсутствующим смысл сказки на самом деле очень красив и важен. Конечно же эта сказка не просто про то, как царь взял да и ушёл в добрые девочки, равно как и «Гадкий утёнок» Андерсена не о том, как гадкий утёнок в конечном итоге превратился в прекрасного лебедя. Нет. Сказка Низовского, без сомнения, о доброте, о важности доброты в жизни каждого, о том, что никогда не поздно сделать кому-то приятное.

Царь, в начале предстающий перед нами истинным эгоистом, который не остановится ни перед чем, чтобы заполучить для себя желаемое, не может устоять перед силой доброты маленькой Верочки, подарившей ему свой красивый бант просто так, просто потому, что она хорошая. Красота банта, убивающая всех министров царя, едва не становится причиной войны. Это сила страшная: «Ишь какая красота бывает! Смертельная!», но выступает в паре с добротой, как это всегда и бывало (вспомним типичные описания принцесс из сказок: «Она была красива лицом и добра сердцем»). Одних красота делает скромнее (Верочка настолько стесняется великолепия своего банта, что постоянно прячет его под зонтиком), а других убивает, однако министры получили по заслугам, потому что задумали недоброе дело, захотев отнять бант у его законного владельца.

Главный персонаж здесь, разумеется, не царь, а именно бант: кусочек добра, переходящий от одного дарителя к другому и в корне меняющий своего владельца. Так Верочка осознаёт, что она действительно хорошая и добрая девочка, а царь понимает, что он поступил неправильно и становится таким же добрым, как и она. В сказке эта трансформация царя в добрую девочку Верочку показана буквально. И если красота — сила смертельная, то доброта — сила рождающая или воскрешающая. Не исключено, что в один прекрасный день сам царь передаст его кому-нибудь другому. С другой стороны превращение объясняется также и тем, что в каждом взрослом, даже в самом чёрством человеке, сидит вот такой вот маленький добрый ребёнок, которого никогда не поздно воскресить в себе и выпустить наружу.

Усы

Сказка «Усы» из сборника «Как гром греметь разучился» (Ленинград, Детская литература, 1989) начинается, как детская считалочка и в этом смысле ощущается, как произведение детского фольклора (я уже упоминал в самом начале о невероятной близости языка, логики и мыслей сказок С.Б. Низовского к детскому мироощущению). Перед нами настоящий миф, дающий ответ на забавный вопрос, которым дети вполне могут задаваться: почему старушки такие «добрые»? Забавное «сражение» старухи с жуком, в котором последний одерживает победу, не может не напомнить нам о других сказочных или мифических сражениях — бой Сигурда с Фафниром или даже битва за Сампо между Вяйнемёйненом и старухой Лоухи. Но если в первом случае речь идёт о Золоте Рейна, а во втором — о мельнице, исполняющей желания, то в этой сказке сражение ведётся за такую, казалось бы, тривиальную вещь, как усы жука.

Однако вот что интересно: здесь герой борется не за материальное богатство, а за часть самого себя, за право быть тем, кем он сам хочет: жуком, а не вешалкой для белья. Ясно отслеживается конфликт поколений: старого и молодого (детей иногда называют «букашками»), когда дети начинают стремиться к самоопределению, к поиску своего пути, а взрослые навязывают какие-то определённые решения, которые, как им кажется, наилучшим образом подойдут маленьким и неопытным малышам. Такой подход неизменно приводит к конфликтам, когда обе стороны просто не понимают друг друга и всё кончается холодной фразой: «Подумаешь, ему не нравится! Зато мне нравится!», делающей любую последующую коммуникацию невозможной.

Это также и рассказ о том, как человек пользуется природой, ничего не давая ей взамен. Действительно страшная сказка, намекающая на возможные последствия: будем вешать своё бельё на чужие усы — будет бельё всегда грязным.

Сказка с парадоксальным финалом о том, как важно уметь слушать не только себя, но и других, быть внимательным и чутким ко всему окружающему миру.

Как Совет министров под подушкой потерялся

Эта сказка была представлена С.Б. Низовским на конкурс сетевой литературы «Тенета» в 2000 году. Здесь мы снова встречаемся с девочкой Верочкой, которая однажды не захотела вставать в школу и «утром под одеялом превратилась в чудовище», в таракана.

Тема метаморфозы человека довольно древняя, существует большое количество различных легенд и мифов, связанных с подобным превращением (истории об оборотнях, миф о Кипарисе и т.д.) В литературе достаточно историй о превращении человека в монстра, например, рассказ Франца Кафки «Превращение», также начинающийся с того, что герой, проснувшись, обнаруживает, что превратился в ужасное насекомое. Еще пример — знаменитая сказка В. Медведева «Баранкин, будь человеком!», герои которой, как и Верочка, не хотели ходить в школу и учить уроки, превращаясь то в воробьёв, то в бабочек, то в муравьёв. Однако если превращения персонажей Медведева — их осознанный выбор, то и у Кафки, и у Низовского они происходит сами по себе. В отличие от Кафки, у Низовского метаморфоза приобретает характер эпидемии, ей подвергается всякий, живущий в городе. Лучше всего ситуацию описывает пословица «рыба тухнет с головы», ведь эпидемия началась не где-то, а в Совете министров, а если проблема есть в самой верхушке, то тут уже никакая «скорая помощь» и не поможет, а скорее даже сама заболеет, что она и делает.

Город охватывает тотальная лень, праздность. Даже стойкая мама не смогла удержаться от того, чтобы не поддаться стадному чувству и тоже не «вздремнуть пять минуточек». Образ всеобщего превращения в животных под влиянием какой-нибудь заразной идеи уже затрагивался в литературе Эженом Ионеско в пьесе «Носороги», правда, идея, уродовавшая людей у Ионеско, была политическая — нацизм, у Низовского же — человеческая. И, несмотря на то, что школа сама приходит к Верочке в кровать, всё заканчивается плохо: девочка настолько погрязла в лени, что теряет школу под подушкой, под которой скоро потеряется и Совет министров, а затем, скорее всего, и сама Верочка. Судя по всему, пути назад не существует и пространство под подушкой является своего рода бездной, в которой стирается всё и вся. Тогда Низовский иронично замечает: «И почему это веревочку к школе не привязали?! Чтобы она была у школы как хвост, и за этот хвост школу можно бы было из-под подушки вытаскивать?!» Верёвочки, конечно, привязать можно, но нам даётся явный намёк на то, что если кто-нибудь снова не превратится обратно в человека, то тянуть за верёвочки будет уже некому.

 
Страшная сказка: Про учительницу, которая стала шваброй

Эта сказка развивает одну из идей предыдущей — о важности быть самим собой.

Новая учительница, «красивая, но злая» (как обычно и представляют себе сказочных злодеек), этакая Снежная Королева, несмотря на то, что в неё влюблён весь класс, решает целоваться только с Васькой Авоськиным, что приводит к тому, что дети дичают и делают из своей учительницы швабру, съедая при этом её пальцы. Сцена действительно жуткая: человека превращают в ничто.

Васька Авоськин при виде всего этого присоединяется к своим одноклассникам и участвует в расправе над учительницей. Сама история нисколько не страшная, она полна юмора, как и все сказки С.Б. Низовского. Однако она задаёт нам страшный вопрос.

Что страшнее: превращение в швабру или предательство, явившееся последствием разыгравшегося стадного чувства? В конечном итоге учительница ведь и была палкой, а человеком только притворялась: она изменяет не только своему мужу (тоже палке), но и самой себе. То же делает и Васька Авоськин: недавно бывший влюблённым, теперь он самолично подметает пол своей возлюбленной и только тогда понимает, что совершил: «А когда он всё подмел, он её обнял и заплакал». Но уже поздно. Дети всё понимают и смеются над ним.

Эта ужасающая сцена и завершает страшную сказку, оставляя нас с печальным выводом: неискренний человек никогда не бывает по-настоящему собой.

Сергей Сибилёв. Родился в 1994 году, в Иваново. В 2009 году переехал во Францию. С 2012 года постоянно проживает в Лионе. Учится в Университете Лион-3 имени Жана Мулена, где изучает русскую литературу.