литературно-художественный журнал «ЭТАЖИ»

[email protected]

Татьяна Веретенова

Трагедия несоветского человека

11.11.2023
Вход через соц сети:
07.11.202110 165
Автор: Людмила Безрукова Категория: Музыкальная гостиная

Шпионские игры с Исааком Шварцем


Исаак Иосифович Шварц


О нем говорили: затворник. Что было, конечно, неправдой. Или, точнее, правдой наполовину.

На «первую половину» этой самой правды композитор Исаак Шварц слыл у современников человеком общительным, компанейским. Был гостеприимен, любил дружеские компании, на которых блистал остроумием. А ещё больше любил он компании прекрасных дам, предпочитая им всё и вся, стоило только мелькнуть где стройным ножкам.

Затворником Шварц стал, переехав в 1964 году из города на дачу в поселок Сиверский Гатчинского района Ленинградской области. Был Исаак Иосифович к тому времени уже маститым композитором. В Ленинград (ныне Петербург), ставший для него родным с малых лет, наведывался с годами все реже.

Наведывались обычно к нему — все те, кого он любил, кто любил его. Последних было немало — и рядовые поклонники его творчества, и коллеги-музыканты. А также режиссеры, актеры, литераторы. Услышав однажды музыку Шварца, в неё, а, значит, и в того, кто её создал, невозможно было не влюбиться. Красивая, яркая, запоминающаяся — как те мелодии, которые в раннем детстве покорили его самого, младшего из детей филолога-арабиста Иосифа Евсеевича Шварца.

В детстве Исаак слыл не самым одаренным в своей большой семье. Две его старшие сестры, Софья и Мария, считались более талантливыми. Обе стали прекрасными пианистками. Как исполнитель он, повзрослев, возможно, уступал им. Но по части композиции, несомненно, превзошел обеих.

В Сиверской встретил он и своё восьмидесятилетие. Публично отмечать эту красивую дату не захотел. Как потом говорил, предпочел торжествам работу: писал в тот момент масштабное музыкальное сочинение для Владимира Спивакова и его оркестра «Виртуозы Москвы».

В тот старинный поселок отправилась я ранним августовским утром 2003 года за обещанным мне юбилейным интервью. Поездка не должна была стать долгой. Час на дорогу в один конец, час — на интервью, затем обратно, домой, в Петербург. Примерно столько времени, предполагала я, мог занять визит к маэстро. Накануне набрала номер его домашнего телефона. Ехать, предварительно не договорившись о встрече, было бы неправильно.

На звонок ответил сам Шварц. Выслушал просьбу о встрече, поблагодарил за то, что «кто-то ещё помнит его», после чего заговорил о своей «сумасшедшей занятости». Говорил долго, не менее получаса, да так вдохновенно, что я заслушалась.

Но, слушая, мысленно искала контрдоводы. О «круглой дате» решила в нашем разговоре не упоминать. Вдруг он ей совсем не рад? Всё-таки 80 лет — это не 20, и даже не 50.

Решила сделать акцент на его именитых друзей. А среди них— японский кинорежиссер Акира Куросава, композиторы Микаэл Таривердиев и Андрей Эшпай, певица Елена Камбурова, актеры Владимир Высоцкий, Андрей Миронов, Иннокентий Смоктуновский, Павел Луспекаев, поэты Иосиф Бродский и Булат Окуджава… Неужели откажется рассказать о них?

Окуджава — поэт, прозаик, бард, сценарист — был одним из самых близких ему людей. Познакомились они, будучи людьми уже известными каждый в своей профессии. Сдружила их, как нетрудно догадаться, музыка. На исходе жизни Булат Шалвович признавался, что в какой-то период жизни композиторы «не могли его терпеть». Он от природы был очень музыкален, но ведь — не музыкант. Шварц оказался одним из немногих, кто сумел оценить барда не с точки зрения данного вида искусства, а, как вспоминал сам Окуджава «…просто увидел в этом нечто целое, какой-то жанр, который нельзя расчленять на составные части. Всё воспринимается в совокупности, вместе, всё это — стихи, которые исполняются под аккомпанемент».

Совместно они написали более 30 песен и романсов. Самые известные, почти сразу ставшие всенародными, — «Капли датского короля», «Ваше благородие, госпожа удача», «Кавалергарда век недолог», «Любовь и разлука», «Женюсь, женюсь…». Нередко работали вместе именно в Сиверской, куда «дорогой друг Булат» приезжал, по его собственным словам, с большой радостью, и где подолгу, случалось, жил и творил в предоставленном в полное его распоряжение флигеле.

Исаак Шварц с Булатом Окуджавой 

В начале 1980-х годов на одной из встреч со зрителями, которая проходила в петербургском Театре эстрады на улице Желябова (с 1991 г. — Большая Конюшенная), Окуджава, отвечая на вопрос из зала о любимых композиторах, первым назвал Шварца. Говорил о нем долго: «Это человек удивительный! Он живет музыкой. Точнее, музыка живет в нем с самого рождения. Сколько раз бывало, что я разговариваю с ним о чём-то очень важном. Он смотрит на меня внимательно и тихонечко что-то насвистывает. Я уверен, что он меня не слушает. Говорю ему об этом. Отвечает обычно спокойно, даже чересчур, и медленно, с расстановкой, убеждает: «Могу повторить слово в слово. Хочешь?». Потом прикрывает глаза, и продолжает посвистывать. Сердиться невозможно. Природа переполнила его музыкой»…

Мне на той встрече тоже удалось задать вопрос славному Булату — в продолжение темы о друзьях. Он озвучил мою записку, покрутил её немного в руках. И снова заговорил о Шварце: «Я не скажу, что он лёгкий в работе, нет, часто воюет со мной, с моими стихами. И придирается к ним, и капризничает — так же, как и я. Но он человек, который понимает и уважает поэзию. У Шварца есть какие-то струны в душе, которые совпадают с моими струнами, и нам радостно работать вместе. Я его очень люблю, и, видимо, он меня тоже, и у нас с ним получается этот союз».

Ответив, легендарный наш бард взял, как помнится, в руки гитару (она, конечно, была с ним весь тот удивительный вечер), и спел своего «Музыканта», песню, любимую многими соотечественниками поколения восьмидесятых. Посвящена она автором Исааку Шварцу. Есть в ней такие строки: «Музыкант играл на скрипке. Я в глаза ему глядел./Я не то чтоб любопытствовал — я по небу летел./Я не то чтобы от скуки — я надеялся понять,/Как способны эти руки эти звуки извлекать/Из какой-то деревяшки, из каких-то бледных жил,/Из какой-то там фантазии, которой он служил?».

Чудные стихи! Замечательная мелодия!..

Шварц в детстве учился играть на пианино. Позже освоил аккордеон, даже немножко подрабатывал, играя на званых вечерах. Если бы ещё «дошли руки» до скрипки, вполне мог бы, наверное, выступать один за целый оркестр. Причем, успешно, настолько был музыкален. И при условии, что на дворе «другое время, век, страна». Но, родившись в ХХ веке в России, предпочел музыку не исполнять, а писать…

Я слушаю в телефонную трубку, как он отговаривает меня от поездки к нему, и желание встретиться с ним только возрастает. За долгие десятилетия творчества, отмеченный многими престижными наградами, Исаак Шварц оставался к своим юбилейным восьмидесяти человеком, для большинства почитателей малоизвестным. Интервью он практически не давал. Если те и появлялись в печати, то в основном в виде небольших комментариев к какому-нибудь музыкальному событию. Не баловало его вниманием и телевидение. Музыку его знали, любили. А о нем самом — почти ничего. Несправедливо? Безусловно!

Ну как упустить возможность «открыть» его, наконец, народу?!

«Так я к 10 подъеду, да, Исаак Иосифович?», — говорю «сиверскому отшельнику», дождавшись паузы в его страстном телефонном монологе. Он мне в ответ взволновано: «Нет, нет, в это время я всегда занят, работаю!»

Я не сдаюсь: «Хорошо, тогда в 12». Он почти категорично: «К полудню жду гостей!» Гну своё: «Ну, тогда чуть позже»...

Такой своеобразный пинг-понг продолжался у нас с ним более часа. Что удивительно, градус общения оставался при этом в пределах 36,6. Ни раздражения в его голосе, ни нервозности от моей журналистской настойчивости, что порой случается, особенно с известными людьми. Я настаивала, стараясь делать это как можно мягче, понимая, что если сейчас не удастся убедить его встретиться-побеседовать, то потом может и вовсе не случиться.

Он помолчал, потом вздохнул (впрочем, не очень тяжело, скорей, как показалось, «для проформы»). И произнес долгожданное: приезжайте!

Дорогу в поселок Сиверский гладкой не назовешь. А в те годы начала ХХI-го века качеством напоминала она больше направление, местами довольно узкое, да ещё с крутыми поворотами. Казалось, не ремонтировалась с тех давних времен, когда слыл этот поселок у петербуржцев «Северным Крымом», «Дачной столицей России». Немало знаменитостей побывало в нем с конца ХIХ столетия. Приезжали, кто отдохнуть на собственной или арендованной даче, кто погостить, в том числе, у других знаменитостей.

«Живу теперь на даче и вот мой адрес: Петербург, Варшавская железная дорога, станция Сиверская, дача Шперера», — писал Салтыков-Щедрин своему другу, литературному критику, историку литературы и мемуаристу Павлу Анненкову. — Место едва ли не лучшее в окрестностях Петербурга, живописное, гористое, прекрасный воздух».

Ему вторит художник Иван Шишкин: «Здесь легко дышится, замечательная природа». В Сиверском Шишкин познакомился с будущей женой. В местной Рождественской церкви крестили его дочь Ксению.

А благодаря поэту Аполлону Майкову в поселке появились библиотека-читальня, своя Петропавловская церковь и при ней — народная школа.

Сколько едешь сюда из Петербурга, столько мысленно и перечисляешь имена знаменитых россиян, населявших некогда «Северный Крым». Поэты Александр Блок, Владимир Маяковский, Анна Ахматова, Игорь Северянин. Писатели Корней Чуковский, Самуил Маршак, Дмитрий Мережковский с супругой Зинаидой Гиппиус. Актеры Вера Комиссаржевская, Мария Савина. Певец Федор Шаляпин. Композитор Игорь Стравинский…

Странно было бы, если бы Исаак Шварц, задумав оставить Петербург, выбрал какой-нибудь другой пригород, а не этот поселок посреди хвойного леса у речного красавца Оредежа.

Утопающий в зелени дощатый домик, стоящий рядом с такими же скромными строениями, вытянувшимися вдоль поселковой улицы — так выглядело в тот август место обитания автора мелодий к популярным кинофильмам и театральным спектаклям. Именно по фильмам известен Исаак Шварц большинству любителей музыки. Без его сочинений невозможно представить таких кинокартин, как ставшие народными «Белое солнце пустыни», «Звезда пленительного счастья», «Соломенная шляпка», «Женя, Женечка и «катюша»…

Он встретил меня на пороге своего скромного с виду дома и сразу озадачил: «Меняемся?».

— Чем, Исаак Иосифович?

— Ростом. У вас не меньше ста восьмидесяти сантиметров, да? А у меня 156.

— Что — комплексуете? — Не удалось мне скрыть удивления предложенной «меной».

— Я? — Подошел почти вплотную, приподнялся на цыпочки, обнял меня за плечи, пристально глядя в глаза и хитро при этом улыбаясь. — Никогда не было для этого оснований!

В самом деле, скромные внешние данные не мешали Исааку Шварцу с ранней молодости пользоваться вниманием женщин. С возрастом же его восхищение прекрасным полом только росло. Что подтвердил и он сам, поведав мне за чашкой ароматного кофе историю рождения афоризма, который посвятил ему когда-то близкий друг поэт Михаил Светлов:

— С Мишей мы были дружны. Замечательный был человек, весёлый, остроумный. Моя первая песня написана как раз на его стихи. Родилась она так. Светлов приехал в Ленинград. Мы с первой моей женой приготовили прекрасный завтрак, чтобы его встретить. Он посмотрел на уставленный угощениями стол, почесал нос и говорит: «Нет, мне ничего не надо». В общем, захотелось ему выпить с утра. У меня на этот счет была припрятана «маленькая». Выпили, закусили. После чего я запер его в кабинете и сказал: пишите песню! А она требовалась срочно! Он долго ходил за закрытой дверью, что-то там ворчал, потом стал яростно стучать в дверь и кричать: мне надоела эта душная комната. Я понял, что надо добавить… Вскоре появились стихи. Я положил их на музыку. И родилась очень неплохая песня, быстро ставшая популярной. О любви. О проходных дворах, их Светлов наблюдал из нашего окна, через них уходил от нас — «Что же ты проходными дворами уходишь…». Это был мой дебют в кино. Картина так и называлась: «Проходные дворы». Со Светловым мы и после этого не раз работали вместе. В том числе, на «Ленфильме». Помню, я пребывал в романтическом настроении, увлекшись одной дамой. Появился на киностудии с некоторым опозданием. Тогда-то Миша и выдал свою «репризу»: «Были когда-то и мы Исаками»…

— Любили погулять, Исаак Иосифович?

— Неправильно так говорить: «любил погулять». Не то слово. Просто я был молодой, естественно, ничего человеческого не чуждался. Если я дожил до 80 лет, то, наверное, двадцатилетним был ещё более энергичен — во всех отношениях. Я и в карты любил поиграть. Многие наши композиторы часто собирались, в том числе, у меня здесь, в Сиверской. Дружная была у нас компания: Соловьёв-Седой, Дмитрий Толстой, сын писателя Алексея Толстого, он предпочел литературе музыку, бывало, выступал вместе со мной в каком-нибудь доме отдыха. И иногда к нам присоединялся Кеша Смоктуновский… Играли мы обычно в покер.

— Вы, наверное, часто выигрывали?

— Напротив, часто проигрывал. Не везло мне в картах. Почти как в нашей с Булатом Окуджавой песне: «Не везёт мне в смерти (читай — картах), повезет в любви»…

Людмила Безрукова и Исаак Шварц пьют кофе перед интервью 

Кофе мы со Шварцем пили, сидя в гостиной за большим круглым столом. Ухаживала за нами жена композитора Антонина Нагорная. Она оказалась намного моложе и ростом почти на голову выше него. При этом довольно сдержанной на эмоции. Моя попытка вовлечь её в разговор успехом не увенчалась. Может, не хотела мешать увлеченно вспоминавшему молодость (и не только) мужу?

Но прежде чем пригласить к столу, Шварц провел для меня небольшую экскурсию по своему «поместью». Помимо жилого дома на участке в 15 соток было ещё одно строение, поменьше. Он называл его своей мастерской. Там стоял рояль, вдоль стен — стеллажи и шкафы, заполненные книгами. Библиотеку, признался, собирал всю жизнь, с юных лет. В этом флигеле-мастерской останавливались, приезжая к Шварцу, его близкие друзья.

К «главному» дому, на первый взгляд обычному дачному, были подведены водопровод и канализация, имелась в нем и вполне «цивилизованная» просторная ванна. А рядом с гостиной, она же столовая, «пристроился» уютный кабинет, куда вход открыт был далеко не для всех и не всегда, и где мы оба стали в тот день невольными участниками форменного трагифарса.

Но сначала был кофе с бутербродами и долгим разговором «за жизнь». Исаак Иосифович говорил о своем современнике академике Дмитрии Лихачеве, писателе Данииле Гранине, с которым периодически созванивался. Вспоминал и о детстве, родителях. О том, например, что те никогда не были строги с ним из-за его шалостей, на которые был мастак.

Слушать было интересно, а смотреть на рассказчика вообще одно удовольствие: столько в 80-летнем Шварце сохранялось наивного, детского, чистого. В какой-то момент я не удержалась, достала диктофон, включила, чтобы записать это его «сольное выступление». Он увидел, чуть нахмурил брови, мол, ну, зачем, хорошо же сидим! Но быстро перестал обращать внимание на «записывающую машинку».

В разгар застолья где-то зазвонил телефон (мобильного у него, по всей видимости, не было, они тогда только начинали входить в нашу повседневную жизнь). Услышав звонок, Шварц засуетился, стараясь поскорее выбраться из-за стола, занервничал. Звонка он нетерпеливо ждал с утра от Владимира Спивакова, чтобы внести правку в отправленную тому партитуру нового произведения. И вот, кажется, дождался. Вскочил со стула, резко отодвинул его, направился к телефону — маленький, хорошо упитанный, шажок короткий, голова с седой гривой волос, хоть и несколько поредевшей, наклонена вниз — словно колобок покатился.

Быстро, однако, вернулся: не Спиваков. Забыл, что ли, маэстро о правке, концерт ведь скоро?..

После нескольких звонков, последовавших практически один за другим («Нет, опять не Спиваков!»), за стол уже не садился. Предложил мне перейти в кабинет, «начать работать». Антонина Владимировна, как молча ухаживала за нами в гостиной, так, не говоря ни слова, и убирала чашки-блюдца. В следующий раз я увидела её уже во время обеда. Всё так же молча она подавала салаты и свежеприготовленную мацу, почти не реагируя на реплики мужа. Да и на гостью тоже с её комплиментами: маца была великолепной!

В кабинете композитора среди множества фотографий в больших и не очень рамках, сувениров и призов, обращали на себя внимание три «Ники» российской Киноакадемии, полученные им за музыку к кинофильмам-лауреатам. Такого количества на тот момент не было ни у кого в России! А также — оригинальная статуэтка лауреату премии «Легенда Петербурга».

Спросила у Исаака Иосифовича, давно ли её получил? Ответил неожиданно резко: «Не помню… Придумали тоже, называть легендой живого человека. Я её (статуэтку — авт.) никому не показываю. Хрень всё это полная».

Крепкое словцо автор «Кавалергардов», которых «век не долог», как выяснилось, очень любил. Хрен так вообще у него с языка не сходил, вспоминал он этот всезнающий овощ по поводу и без оного.

— Ну, приступаем к работе? — Шварц присел у массивного письменного стола, повернувшись в пол-оборота ко мне, сидящей в кресле сбоку. Взгляд пристальный, колкий, руки в боки. Куда делся вдруг улыбчивый «колобок»? — Для начала покажите мне ту плёночку, на которую записывали наш разговор в столовой. Хочу её послушать.

Сижу, открыв рот — вот это поворот! Он ведь не возражал против лежащего перед ним диктофона, видел, что он включен.

— О чём вы, Исаак Иосифович?

Шварц начинает нервничать. Чуть ли не кричит: «Не будет никакого интервью, пока ту пленку не прослушаю!» А мне боязно дать её ему — вдруг возьмет, да и сотрет запись? Хотя, что там было-то криминального — обычный застольный треп обо всем понемногу.

Может, из-за Лихачева он так всполошился? Отзывался о нем нелицеприятно. В том смысле, что не того человека назначили в 1990-х «совестью нации». Но об этом многие говорили в те годы. Или выдал невзначай какую-то семейную тайну? Лихорадочно «прокручиваю» в голове весь наш разговор за чашкой кофе. Нет, ничего особенного.

В руках у меня довольно массивный кассетный диктофон ещё советских времен. Нажимаю, не глядя на кнопки, делая вид, что он не включается: батарейки, что ли, сели? Шварц вскакивает со стула и с криком «батарейки мне срочно!», бежит к жене. Я тем временем переворачиваю кассету с «застольной» записью на другую, чистую сторону. Он возвращается: «Сейчас принесут батарейки, послушаем!». Но когда их приносят, не дает их мне, вертит в руках. Вручаю ему диктофон. Он и его крутит-вертит, оглядывая со всех сторон. Мне это начинает напоминать шпионские игры из дешевого детектива.

— Ну что вы, Исаак Иосифович, подозреваете меня в чем-то, что ли? Такое оскорбительное недоверие, — я обиженно надуваю губы. — Пригласили в гости, а сами…

Молчит, насупившись. В эти минуты он напоминает себя маленького, глядящего на меня со старой черно-белой фотографии в самодельной рамке на его письменном столе. На ней ему лет 7 — 9. На другой фотографии, где он уже подросток, выражение лица иное. Ничего детского. В глазах растерянность, недоумение. Снимок был сделан перед самой войной. То есть, уже после рокового для семьи Шварцов 1937-го года. На всю жизнь оставил он в сердце маэстро незаживающую рану.

В начале декабря того страшного тридцать седьмого был арестован его отец, известный филолог, выпускник Петербургского университета Иосиф Евсеевич Шварц. За ним пришли, как водилось, ночью. 48-летний мужчина ещё не до конца оправился от инфаркта, был слаб, но что до этого сотрудникам НКВД? Осудили его по печально знаменитой 58-й статье — «антисоветские разговоры», приговорив к пяти годам лишения свободы.

Один раз, вскоре после ареста, ему разрешили свидание с семьей — после того, как он «что-то там на себя подписал». Как вспоминал Исаак Иосифович, мать, узнав об этом, очень огорчилась: зачем подписал? «Готов был на что угодно, лишь бы отпустили поспать», — последовал ответ филолога.

Из заключения филолог Шварц не вернулся, погиб в колымском лагере. Его семью, отобрав ленинградскую квартиру, сослали в Киргизию. Поселились они в городе Фрунзе. О тех годах Шварц сказал мне кратко: невесело там было. В город на Неве вернулись в 1945-м. О судьбе отца Исаак Иосифович узнал много позже. Уже зрелым мужчиной (и композитором) ездил на Колыму, изучил там, как признался, «всю местность». Подсознательно искал могилу отца? Его боль за обожаемого отца со всей силой прозвучала в музыке к документальному фильму «Будь проклята ты, Колыма», который вышел на экраны в 1999 году.

Что совершенно очевидно, так это то, что ещё тогда, в тридцать седьмом Исаак Шварц хорошо усвоил простую истину: говорить надо меньше, со всеми и всегда быть осторожным, никаких откровений! По природе общительный, обожающий дружеские компании, розыгрыши, он вынужден был постоянно одергивать себя, чтобы «не сболтнуть». Помнил: отца погубили именно разговоры, послужившие поводом к доносу.

Возможно поэтому, стоило ему увидеть перед собой микрофон или диктофон, услышать слово «интервью», как сразу «замыкался».

Не думаю, что он поверил мне в «истории с кассетой». Однако требовать её «выдачи» вдруг перестал. Немного помолчав, попросил задавать «свои вопросы».

Отвечал дежурными фразами, словно по какому-то, загодя заготовленному шаблону. Попытки «выправить» разговор, оживить его, чтобы был, как за час до этого, за столом, натыкались на резкий взрыв эмоций с его стороны. Начинал в буквальном смысле кричать: «Зачем перебили? Вот я и потерял нить мысли! Ах, что же я хотел сказать? Всё, не буду дальше давать интервью». Вскакивал, бежал к двери, тут же возвращался, падал на стул, и на выдохе, кося на меня глазом: «Про кого мы сейчас говорили?»

С фамилиями у него была беда. Чтобы понять, о ком говорит, приходилось обращаться за помощью к Антонине Владимировне. Он сам звал её: «Напомни, ну как фамилия этого, как его, ну, Паниковского!» Жена спокойно отвечала: Зиновий Гердт. «Вот, я же говорил — Гердт», — радостно восклицал Исаак Иосифович.

В какой-то момент взялся читать мне приветственные телеграммы, полученные к 80-летию. От федерального правительства и городской администрации; от многочисленных общественных организаций; от друзей-артистов, композиторов, кинорежиссеров. Наставлял меня: «Обязательно процитируйте их в тексте!»

Так продолжалось часа полтора. Устали и он, и я. Когда он, наконец, поинтересовался, есть ли у меня ещё вопросы, я решительно ответила: нет!

…Уезжала я от него в конце дня. Маэстро вышел вслед за мной на крыльцо, долго жал мою руку, извиняясь, за то, что «был тяжелый момент в нашей беседе, но в целом…».

Пошли с ним неспешно к калитке. Он что-то говорил. Потом я что-то спросила. Но ответа не последовало. Оглянулась, повернулась — нет Исаака Иосифовича! Окликнула его и услышала откуда-то сбоку, из-за кустов: «Я тут!» А кусты были высокие, густые, с крупными белыми бутонами. Они закрывали почти все пространство между калиткой и домом. Шварц буквально утонул в них. Спрашиваю, как называются. Стоит среди листвы, приложив палец ко лбу, смотрит на меня, и повторяет вполголоса: «Склероз, склероз!» Так и не вспомнил. Много позже я узнала: бульденеж.

Корешок, который по просьбе маэстро выкопала для меня в тот день его жена («Будет память о нашей встрече!»), прижился. Каждый год в начале лета, когда он цветет, я иногда присаживаюсь около него, прикладываю палец ко лбу и тихонько напеваю что-нибудь «из Шварца»…


 

Исаак Иосифович Шварц (13 мая 1923, Ромны  27 декабря 2009, Сиверский) — советский и российский композитор. Народный артист Российской Федерации (1996), лауреат Государственной премии России, трёхкратный обладатель кинопремии «Ника». Автор музыки к 35 спектаклям и 125 фильмам, а также симфонических произведений, двух балетов, двух квартетов, скрипичного концерта, кантат, романсов. Широкую популярность и признание получил как кинокомпозитор, чьи мелодии в романтических мелодрамах часто запоминались зрителям лучше, чем сами фильмы. Наибольшую известность Шварцу принесла его музыка в картинах Сергея Соловьёва и Владимира Мотыля. Вершинами творчества Шварца стала музыка к фильмам «Белое солнце пустыни», «Братья Карамазовы», «Станционный смотритель», «Сто дней после детства», «Звезда пленительного счастья», «Дерсу Узала», «Мелодии белой ночи», «Законный брак».

Людмила Безрукова — журналист, публицист, литератор. Живет в Санкт-Петербурге. Автор книг «Рецепты красоты Эдиты Пьехи», «У ангелов в плену», «Золотые имена петербургского спорта» и некоторых др. Печаталась в литературных и общественно-политических журналах. 

07.11.202110 165
  • 10
Комментарии

Ольга Смагаринская

Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»

Павел Матвеев

Смерть Блока

Ольга Смагаринская

Роман Каплан — душа «Русского Самовара»

Ирина Терра

Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»

Ирина Терра

Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»

Елена Кушнерова

Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже

Эмиль Сокольский

Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца

Михаил Вирозуб

Покаяние Пастернака. Черновик

Игорь Джерри Курас

Камертон

Елена Кушнерова

Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»

Людмила Безрукова

Возвращение невозвращенца

Дмитрий Петров

Смена столиц

Елизавета Евстигнеева

Земное и небесное

Наталья Рапопорт

Катапульта

Анна Лужбина

Стыд

Галина Лившиц

Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder

Борис Фабрикант

Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»

Марианна Тайманова

Встреча с Кундерой

Сергей Беляков

Парижские мальчики

Наталья Рапопорт

Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи

Уже в продаже ЭТАЖИ 1 (33) март 2024




Наверх

Ваше сообщение успешно отправлено, мы ответим Вам в ближайшее время. Спасибо!

Обратная связь

Файл не выбран
Отправить

Регистрация прошла успешно, теперь Вы можете авторизоваться на сайте, используя свой Логин и Пароль.

Регистрация на сайте

Зарегистрироваться

Авторизация

Неверный e-mail или пароль

Авторизоваться