***

Если сможешь представить – представь себе эту беду:

Ветошь старого тела, толпу у небесного склада,

Или как через Волгу ходил по сиротскому льду,

Задыхаясь от коклюша – аж до ворот Волголага.

Рядом с хмурым татарином в красной резине галош,

Мужиком на подшипниках в сказочном кресле военном,

И Тарзана с Чапаем представь сквозь тотальную ложь

Кинофильмов и книжек – взросленьем моим постепенным.

Если сможешь отметить – отметь каждодневный рояль,

Глинку, Черни с Клименти, и рядышком маму на стуле

С офицерским ремнём, что страшнее вредительской пули…

Раз-два-три, раз-два-три… А за пулю хотя бы медаль.

А в придачу к роялю лихой пионерский отряд

Под моим руководством, и поиски металлолома,

А помимо всего – написание первого тома

Неизбежных стихов… Неизбежных, тебе говорят!

Если сможешь забыть – позабудь сабантуй у стола,

Где Ильич на простенке, как мог, заменял Богоматерь,

И густой самогонки струя из бутылки текла,

Чьей-то пьяной рукой опрокинутой прямо на скатерть.

А в соседней квартире компанию тёртых ребят,

Где мне в вену вкатили какую-то дрянь из аптеки,

А ещё одноклассницу в свадебной робе до пят

Не с тобой, а с другим, и как в старом романе – навеки.

Если сможешь запомнить – запомни, как школьник, подряд:

Волжский лёд в полыньях, царскосельскую зернь листопада,

Новогодних каникул сухой белоснежный наряд

И в дождливую осень сырые дворы Ленинграда.

Стихотворцев-друзей непризнанием спаянный круг,

Культпоходы в Прибалтику в общем, как воздух, вагоне,

И как фото на память – кольцо обнимающих рук

Под прощальный гудок на почти опустевшем перроне.

***

Когда я ночью приходил домой,

Бывало так, что все в квартире спали

Мертвецким сном – и дверь не открывали,

Хоть я шумел, как пьяный домовой.

Я по стене влезал на свой балкон,

Второй этаж не пятый, слава Богу,

И между кирпичами ставя ногу,

Я без опаски поминал закон

Любителя ранета и наук,

И – он был мой хранитель или градус –

Я цели достигал семье на радость,

Хоть появленьем вызывал испуг.

Мой опыт покорителя высот

В дальнейшей жизни помогал мне мало,

Хотя утёс, где тучка ночевала,

И соблазнял обилием красот.

Но как-то так случалось на бегу

От финских скал до пламенной Колхиды,

Что плоские преобладали виды,

Я в памяти их крепче берегу.

Ленпетербург, Москва, потом Литва.

Я прорывал границы несвободы,

На что ушли все молодые годы

(И без того у нас шёл год за два

А то и за три). Как считал Страбон,

Для жизни север вообще не годен.

Тем более когда ты инороден,

И, говоря красиво, уязвлён.

Цени, поэт, случайности права!

С попутчицей нечаянную близость…

– Молилась ли ты на ночь? – Не молилась.

Слова, слова… Но только ли слова?

Под стук колёс дивана тонкий скрип,

Взгляд на часы при слабом свете спички,

Локомотивов встречных переклички,

Протяжные как журавлиный крик.

Прощай... Потом, на даче, с головой

Я погружался в стройный распорядок

Хозяйственных забот, осенних грядок,

Деревьев жёлто-красный разнобой.

Грохочет ливень в жестяном тазу,

В окне сентябрь и в комнате нежарко.

Бывает в кайф под мягкий треск огарка

Взгрустнуть, вздохнуть и уронить слезу.

***

                         Виктору Ерохину

Если это провинция, то обязательно дом

С деревянной террасой, чердак, полный разного хлама,

Небольшой огородик, ворота с висячим замком,

Вдоль забора кусты, и сарай, современник Адама.

Обязательно парк, если нет, то, как минимум, сквер.

Пара – тройка скамеек в истоме полуденной лени,

Для сугубой эстетики дева с веслом, например,

Или бронзовый Ленин, а, может быть, гипсовый Ленин.

Непременно река, вот уж что непременно – река.

Скажем, матушка-Волга, но не исключаются Кама,

Сетунь, Истра, Тверца, Корожечна, Славянка, Ока…

Плюс пожарная вышка, соперница местного храма.

Вспоминается жёлтая осень, сиреневый снег

Под мохнатыми звёздами, печка с певучей трубою.

Так когда-то я прожил дошкольный запасливый век

И уехал, с беспечностью дверь затворив за собою.

За вагонным окном побегут облака и мосты,

Полустанки, деревья в клочках паровозного пара.

И прощально помашет рукою мне из темноты

Белокурая девочка с ласковым именем Лара.

*** 

Где застряла моя самоходная печь,

Где усвоил я звонкую русскую речь,

Что, по слову поэта, чиста, как родник,

По сей день в полынье виден щучий плавник.

Им украшено зеркало тусклой воды,

Не посмотришься – жди неминучей беды,

А посмотришься – та же настигнет беда,

Лишь одно про неё неизвестно – когда?

Там живут дорогие мои земляки

Возле самой могучей и славной реки,

Ловят щуку, гоняют Конька – Горбунка,

А тому Горбунку что гора, что река.

И самим землякам что сума, что тюрьма.

Как два века назад вся беда – от ума,

Татарвы, немчуры,  их зловредных богов,

Косоглазых, чучмеков, и прочих врагов.

Да и сам я хорош: мелодический шум

Заглушил мне судьбу, что текла наобум.

Голос крови, романтику, цепи родства

Я отдал за рифмованные слова.

Оттого-то, видать, и течёт всё быстрей

Речка жизни моей, а, точнее, ручей,

Что стремительно движется к той из сторон,

Где с ладьёй управляется хмурый Харон.

Где земля не земля и вода не вода,

Где от века другие не ходят суда,

Где однажды и я, бессловесен и гол,

Протяну перевозчику медный обол.

По дороге в Углич

                         Алексею Суслову

Есть несколько запахов, что постоянно со мной:

Вербены, цветка, чьё названье забылось, перронов

Российской провинции, старых и душных вагонов,

Пропитанных временем шпал одуряющий зной.

Всё неотделимо от леса, просёлков, реки,

Глухих полустанков, оранжевым крашенных будок,

Колёсного стука, бездельем растянутых суток,

Соседних купе, где горланят и пьют мужики.                            

В вагонном окне деревушки немой чередой

И где-то внутри удивительным – зрительным – эхом

Милиционеры в фуражках с малиновым верхом,

Калязин, свеча колокольни над чёрной водой.

Лето  53-го

                 Пионерлагерь имени Петра

Апостола располагался в церкви,

Закрытой властным росчерком пера.

Внутри и вне бузила детвора

Военных лет. На этом фоне меркли

Особенности здешнего двора.

А здешний двор – он был не просто двор,

А сельское просторное кладбище

Одно на пять окрестных деревень.

И будь ты работяга или вор,

Живи богато, средне или нище –

А в срок бушлат берёзовый надень.

Тогдашний «мёртвый час» дневного сна,

Когда башибузуки мирно спали,

Был отведён для скорых похорон.

Пока внутри царила тишина,

Снаружи опускали, засыпали,

И двор наш прирастал со всех сторон.

Полусирот разболтанную рать –

Отцы в комплекте были у немногих –

Не так-то просто было напугать.

Мы всё умели: драться, воровать.

Быт пионерский правил был нестрогих.

Но кой о чём придётся рассказать.

Была одна стервозная деталь:

Еды детишкам было впрямь не жаль,

Но требовалось взять в соображенье

Природный, так сказать, круговорот:

И то, что детям попадало в рот,

Предполагало также продолженье.

В высоком смысле церковь – целый мир,

Божественным присутствием пропитан.

Но если по-простому, без затей,

То в этой был всего один сортир,

Который был, понятно, не рассчитан

На сотню с лишним взрослых и детей.

Но сколь проблема эта ни сложна,

Была она блестяще решена,

Лишь стоило властям напрячь умище.

И к одному сортиру, что внутри,

Добавили ещё аж целых три

Снаружи, то есть прямо на кладбище.

А вот теперь представьте: ночь, луна,

Кладбищенская (вправду!) тишина,

Блеснёт оградка, ветер тронет ветки,

А куст во тьме страшней, чем крокодил,

Поэтому не каждый доходил

До цели. Что с них спросишь? – Малолетки!

……………………………………………..

Пусть в прошлое мой взгляд размыт слезой,

А детство далеко, как мезозой,

Я помню все детали пасторали:

Зелёный рай под сенью тёплых звёзд,

Наш лагерь: церковь а вокруг погост,

Который мы безжалостно засрали.

ВЛАДИМИР ХАНАН (Ханан Иосифович Бабинский), поэт, прозаик, драматург, представитель так называемого «питерского андеграунда». Родился 9 мая 1945 года в Ереване. Кроме семи детских лет, проведённых в маленьком волжском городке Угличе, всю жизнь до репатриации в Израиль (1996) прожил в Санкт-Петербурге и Царском Селе. По образованию историк (Лен.Гор.Университет). Работал слесарем, лаборантом, сторожем, оператором котельной. Печатался в СССР («самиздат» до перестройки), а также в США, Англии, Франции, ФРГ, Австрии, Литве, Израиле. Автор книг: «Однодневный гость» (стихи, Иерусалим, 2001), «Аура факта» (проза, Иерусалим, 2002), «Неопределённый артикль» (проза, Иерусалим, 2002), «Вверх по лестнице, ведущей на подоконник» (проза, Иерусалим – Москва, 2006), «Осенние мотивы Столицы и Провинций» (стихи, Иерусалим, 2007), «Возвращение» (стихи, Санкт-Петербург, 2010), «И возвращается ветер…» (сборник статей, Иерусалим, 2014).