***
Нас не учили читать стихов —
не учили глядеть на чудо в упор.
И не бояться чуда.
Отдельно стихи, отдельно любовь,
молекулы, вольты, фтор —
такая остуда.
Школа для дураков.
Мировая культура,
научная литература,
философские воззрения,
сексуальные предпочтения —
отдельно от стихов.
Всё отдельно от стихов.
И стихи отдельно от стихов.
Поэтому близкий мне говорит:
то, что в твоих стихах — это стыд.
Про то, что отдельно от стихов.
Или мужчина сдаёт привычный набор:
всё хорошо, но нам вместе не плыть.
Милый, но мне ни с кем вместе не плыть.
Да мне вообще — не плыть.
Мне говорить, говорить, говорить
или смотреть в упор.
***
Лететь значит падать
и не бояться упасть.
Лететь — это долго. Всегда.
Не временем, но протяженностью
тела:
им ощущать то, что отболело,
любые (и не сказанные) слова,
близость и неотвратимость свободы —
все явления живой природы.
Попадая в эти длинноты
от я до ты,
смотрим на себя вниз,
откуда мы на себя смотрим ввысь —
не различаем речь.
***
А если Господь и задумал
меня неудачницей, что тогда?
(Так мне сегодня себя жаль)
Смотрит, дура сопротивляется,
раз от раза сопротивляется.
Такие дела.
(Сегодня — жаль)
Хорошая девочка,
но зря старается,
опять отчаянно зря старается
(так думать нельзя).
И я говорю:
я читала Библию,
я учила правило,
я все, что нужно —
уже оставила.
Я знаю, что я не одна.
Но, кажется, кроме...
случается в доме
кто-то еще?
Меньше, но кто-то еще.
***
Что значит
"это депрессивные стихи"?
(как ты говоришь)
Что значит
"это грустные стихи"?
(как ты говоришь)
Понятно, ты не пишешь стихов.
Тебе не нужно.
Понятно, ты не должен думать о них
днями, целыми днями.
Непонятно вот что:
ты не смотришь?
Неужели ты правда не смотришь
с этой отвесной скалы,
когда у тебя умирает близкий,
когда ты болен, измучен, конечен,
когда ты знаешь горе и знаешь чудо,
и знаешь волю,
когда ты слышишь,что я говорю тебе,
неужели не смотришь?
В эти темные, вязкие, мутные
родовые глубины,
обморок, сон, остановку дыхания, наркоз,
за линию семи дней,
что составляют неделю,
за линию множества дней,
что составляют год,
неужели не смотришь?
В эту длинную воду,
в эту темную, теплую,
мутную, грязную, чистую воду,
неужели не смотришь?
Так смотри.
Я говорю — смотри.
Потому что, когда ты окажешься
по ту сторону зеркала,
ты попросишь себя о помощи.
Попросишь себя о помощи.
***
Я знаю, что ты говоришь со мной.
Но мне никак не понять о чём.
Твой язык скуп:
сообщения от твоих друзей,
сны, песни включаются сами
(всё в один день).
Ты говори, если хочешь, но я тебя не пойму.
Я и раньше плохо понимала
твой тихий голос, хотя я его люблю.
А теперь
я живая — ты мертвая,
у меня настоящий язык — у тебя мистические знаки
(сплошная эзотерика, как ты любишь).
И знаешь, что я скажу тебе?
У меня нет столько времени, чтоб его тратить
на рыдания над твоими скупыми знаками.
Я плохой друг — я живой друг.
Я всё пропускаю мимо.
Ладно, прости. Что ты говорила?
***
А там такая… ну вроде стена.
Я на неё смотрю, а она — на меня.
Я ей говорю: пусти, стена,
я тут что-то устала, совсем одна.
Стоит стена.
Я ей говорю: тут всех так много,
а мне почему-то все равно одиноко.
Стоит стена.
Я ей говорю: тут столько всего,
вроде как моего,
но это не моё и это не моё, и то — не моё
(в общем, нытьё).
Стоит стена.
А мне бы как-то дальше, значит.
Но я направо пойду — стена,
налево пойду — стена,
наверх посмотрю — стена,
а вниз посмотрю — и снова она.
Стоит стена.
Тогда я о стену бьюсь головой,
а мне говорят «чего это с тобой?»
А я говорю «не пройти: стена».
У этих глаза удивления полны,
говорят "да нет никакой стены".
Бац! И проходят насквозь.
Я думаю: тоже пройду, авось.
Но я не могу пройти.
Тогда я злюсь, матерюсь и кричу,
и все предметы об стену мечу.
Стоит стена.
Тогда я сдаюсь и рядом сажусь,
сижу вот спиной и бурчу:
ну есть стена, есть, как же иначе —
возле нее ещё все плачут.
Стоит стена.
Мастерская Дмитрия Воденникова
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи