Начало здесь:

Пролог, отъезд

Глава I. Первые шаги 

Глава II. Письма

Глава III

Корпорация

Марк еле втиснул свою Хонду на свободное место между Фордом и Тойотой – Сиеной и побежал на работу.

Торопливо, не отцепляя от пояса, приложил к двери пластиковый пропуск, и секунд через пятнадцать уже сидел на совещании (как все здесь говорят, митинге) в просторной комнате, называвшейся Килиманджаро - на стене, подтверждая название, висела фотография знаменитой горы.

Совещались ровно час, потом он еще минут пятнадцать читал мэйлы, уже у себя, просматривал в Интернете новости по-русски и по-английски и, наконец, погрузился в проект. Начался обычный рабочий день.

Марк подумал, что так же или очень похоже начинается он  у других. Каждый программист сидит в крошечном кабинетике — маленькой будочке, уткнувшись в  компьютер, и пишет программы (или, как говорят в Америке, код) — если не занят чем-нибудь получше, конечно.

Будка состоит из трех пластиковых перегородок и называется кьюбиклом  или попросту кубиком. С четвертой стороны в нее можно войти.

Сотни программистов сидят в обычных кубиках, младшие начальники - в кубиках с окном, а старшие в полноценных кабинетах, но без окон. Оконная иерархия соблюдается свято. В кабинете с окном сидит только главный начальник.

Марк работал в этой компании уже пятый год и считал себя человеком бывалым. Среднего роста улыбающийся сероглазый крепыш с явным брюшком и изрядной лысиной, он выглядел по-домашнему просто и светился такой детской бесхитростной добротой, что ее нельзя было не почувствовать, пообщавшись с ним хоть пару минут. Даже строгий темно-синий костюм в мелкую полоску с тщательно отглаженными стрелками на брюках (хоть сейчас на интервью) висел на нем как добротный стеганый халат на русском помещике девятнадцатого века.  Но в глазах сверкали ум и лукавство, а мягкие черты лица могли вдруг застыть с выражением сосредоточенной решимости, правда, только на мгновение. В следующую секунду добрая, даже чуть виноватая отчего-то улыбка как ластиком стирала память об этом из головы собеседника.

Уже почти десять лет назад они бежали из предпогромного Баку. Вера с крошечной Люшей как-то поместились в довольно просторном багажнике старой Волги, Марка положили  на заднее сиденье, прикрыв тем случайным барахлом, что в спешке захватили с собой. Начальник штаба дивизии Алексей Назаров, друг покойного отца, приехал поздним вечером накануне  и сказал, что бежать нужно  сейчас, завтра будет погром. «Ты в списках», - сказал дядя Леша, злым нервным движением смяв и отбросив пачку из-под сигарет, будто именно она была виновата. -«Два часа на сборы, уехать должны до рассвета.» С дядей Лешей не поговоришь и не поспоришь – военная косточка, полковник. Умеет командовать или подчиняться. Но сомневаться в его словах не приходилось. Марик только спросил:  «А что же твоя дивизия?» Дядя Леша плюнул под ноги и пнул ногой дверной косяк: «Велено охранять правительственные здания, так их мать, остальному личному составу оставаться в казармах.» Он нехорошо оскалился:  «До Москвы вас довезу, сдам на руки твоему дяде Карену.»

Хлебнули поначалу эмигрантского лиха. Переезд в Америку после тех двух лет в Москве – без прописки, на случайных работах, по чужим углам, Вера с Марком и за беженство не считали. Разве сравнить.

Про начало американской жизни они вспоминали даже с каким-то удовольствием от преодоления, про московские годы с отвращением.

Марк был инженером — механиком, преподавал в Политехническом, а тут - то продавцом,  то дворником, то рабочим на стройке. И всем нужно совать взятки, попробуй не дай — ментам за липовую прописку, заведующей, чтобы Люшу устроить в садик, в отдел кадров - а то и на такую работу не возьмут. А деньги где? И каждый норовит показать власть, покуражиться.  Тьфу, мерзость.

Тогда в Баку липкая атмосфера страха нарастала месяца три, если не больше. Люди не выдерживали, уезжали кто куда мог. Все это было очень страшно и неожиданно, привыкли жить открыто, вольно. Молодые бородатые мусульмане с горящими глазами и безумными речами были внове, вначале они казались смешными, потом дикими, потом опасными. В январе все уже было сковано страхом, но все равно не верилось, у их поколения не было опыта резни. К тому же Марк, полу-армянин - полу-еврей,  женатый на еврейке, не думал, что это относится к нему. «Ты в списках», - сказал ему дядя Леша. Все так, они приходили, выломали дверь, квартиру разграбили. Списки  были верные – соседнюю азербайджанскую квартиру не тронули.

Часа через полтора зашел с вопросом Женя из соседней группы, они работали над одним проектом. Это был статный высокий красавец сорока с небольшим, как и Марк, с веселым насмешливым взглядом синих глаз и отменно густыми, черными как сапог, прямыми волосами. В Ленинграде Женя был музыкантом и физиком - теоретиком. Одновременно учился в консерватории и писал свою физическую диссертацию. Так вышло, что консерватория пригодилась больше — в девяностые Женя работал лабухом в питерских ресторанах, почти забросив физику. Неплохо зарабатывал и даже помогал обнищавшим коллегам. Правда, за несколько лет эта жизнь достала его настолько, что они с женой Ириной решили рвануть куда глаза глядят.

Женя с Марком обычно ходили обедать вместе. Ланч — не столько еда, сколько возможность поговорить о чем-нибудь увлекательном, не связанном с работой, или просто приятно провести полчаса посреди рабочего дня, болтая о чем попало, поэтому компания подбиралась тщательно - по интересам и взаимной симпатии. Нередко совместные трапезы перерастали в многолетнюю дружбу.

У Жени с Марком так и вышло. Третьей в их компании была кареглазая красотка Катя. Среднего роста, тоненькая, смешливая и острая на язык, она казалась немного ветреной, но это была только поза, игра. А вот острый как отточенный карандаш аналитический ум был совершенно настоящим.

Корпорация, как ни удивительно, исключая некоторые детали, сильно напоминала советский НИИ, только платили больше, зато и уволить могли легко. Поскольку все трое до отъезда проработали в НИИ достаточно, приспособиться к новым правилам оказалось не так уж трудно. Хуже было с языком — английского хватало для бесконечных совещаний и чтения документации, но ни малейшего удовольствия от англоязычного общения ребята не испытывали, поэтому разговор на родном языке был еще и сам по себе отдушиной.

В этот раз речь у них зашла о превратностях русской истории. Эта тема была одной из любимых. Солировали попеременно Марк и Женя, Катя слушала, изредка вставляя какую-нибудь фразу.

- Петр, конечно, свиреп и жесток сверх всякой меры, но ведь только его реформы были успешны, - говорил Марк. - Эмиграция, кстати, тоже с него началась. Из тех дворян, что он послал в Европу учиться, половина не вернулась.

- С этим не поспоришь, - поддакивал Женя. - Но как его судить или о нем? Все-таки отец родной. Без него бы нас всех не было - русской интеллигенции.

- Да? - заинтересовалась Катя. - Расскажи.

- Ну а чего рассказывать, - Женя пожал плечами. - Разве не понятно? Люди стали в Европу ездить, книжки читать, размышлять. И не только о насущном. Нельзя учиться чему начальство велит - языкам там или математике, и больше ни о чем не думать. Вон Ломоносов — и физик и химик и поэт и стихосложения реформатор. А иные студиозусы в философии поднаторели и беллетристику прочли. Домой привезли, на русский стали переводить, чтобы и у себя такое завести. Так оно пошло и поехало. А когда со всем этим познакомишься, то местное начальство терпеть легко ли? Сама подумай. Вот так до нас и докатилось.

Женя воспринимал историю по-домашнему, она была просто картинкой перед глазами. Его живой ум не выносил ни авторитетов ни общепринятых мнений.

- Автократ Петр породил свободную и вообще особенную интеллигенцию, а нынешнее демократическое начальство ее зачищает под корень вместе со всем, что она за эти века сотворила, - заметила Катя.

- Так на кой ему?! - усмехнулся Женя. - Одна морока, а зачем?

- Вполне типичный парадокс русской истории, - задумчиво отозвался Марк. - Кстати, говорят, в научный отдел взяли кого-то нового, причем русского. Так что нашего полку прибыло. Надо бы познакомиться.

- А куда он от нас денется?! - философски заметил Женя. - С подводной лодки. Пойдем-те, господа, поработаем на благо компании. Как-то мы сегодня засиделись.

- Тема попалась задушевная, - подыграла Катя. - Пойдем. А то труба уже надрывается.

- И звук у нее такой щемящий, - Женя немедленно изобразил звук трубы, да так искусно, что все просто увидели у него в руках саксофон и услышали блюз с каким-то особенным восходящим глиссандо.

Андрей всего третий день был на службе, работой еще не загрузили, и он осваивался, осматривался, знакомился с сослуживцами и просто ходил по коридорам с выпрыгивающим от гордости сердцем – добился, все было не зря, удача вспомнила о нем и улыбнулась. Даже работает почти по специальности.

Андрей уже давно перешел границу отчаянья и жил только остатками силы духа, стремительно исчезавшими, когда вдруг получил оффер от большой биотехнологической корпорации.

Она занимала два этажа в многоэтажном здании немного на отшибе. До ближайшего городка минут десять езды. По парковке ходят гуси. Андрея это как-то успокоило. Его встретил высокий худощавый американец средних лет с элегантной седой щетиной и добротным именем Джонатан. С Андреевой точки зрения оно ему очень шло, поскольку было таким же интеллигентным и длинным, как и сам Джонатан. Андрей смог припомнить еще только одного носителя этого имени, зато это был Свифт. Тезка Свифта сказал, что Андрей в его группе, и проводил к рабочему месту. Это был уже известный нам кубик. Внутри стоял металлический стол с несколькими ящиками и компьютером сверху. Сбоку висела полка из того же металла. Андрей сразу же запутался в лабиринте совершенно одинаковых будочек рядовых сотрудников и начальственных офисов. Правда, скоро он узнал, что и здесь была своя иерархия.

Один этот год, так незаметно прошедший, потянул бы на десять. Аня оставалась в Москве. Тяжелее и мучительнее времени, наверное, не было в жизни Андрея. Их общая жизнь осталась теперь только в мэйлах и телефонных звонках, которые раздавались все реже. Но боль,  растерянность, пустота были теми же, что и в первый день в Нью-Йорке. Андрей не винил ни себя, ни Аню. Ни один из них отчего-то не мог поступить иначе. О, как он ненавидел эту чеканную формулу, неотвратимую, как захлопывающаяся дверь! Разрушить жизнь почему-то всегда можно, а вот поступить иначе никак. Да и верно ли, что любовь самая главная вещь на свете?! Что за глупости, в наше-то время?! В конце концов, повторял же Мандельштам жене: «Кто тебе сказал, что ты должна быть счастлива?!» Хотя они как раз были вместе. Почти до конца. Родина мешала им по-другому.

Новые ничего не значащие прежде слова вдруг стали главными. Резюме, интервью и вожделенное – оффер. Все крутилось вокруг них. И Андрей все время искал подходящие работы в газетных объявлениях, на специальных интернет – сайтах, почти каждое утро разговаривал с агентами – рекрутерами, спрашивал немногочисленных своих знакомых, исступленно рассылал и рассылал резюме – это на несколько месяцев стало его жизнью, от которой он тупел, обалдевал и уже почти готов был сойти с ума. Иногда результатом были телефонные интервью, но он еще плохо понимал быструю американскую речь, поэтому дальше коротких разговоров – или, вернее, прицельных обстрелов вопросами, дело не двигалось. И он снова посылал резюме. Работы на курсах едва-едва хватало на жизнь, в любом случае нужно было искать что-то еще. Да и что это были за студенты? Вчерашние таксисты, музыканты, официанты в поисках синей птицы. Груз жизни тащил их назад, туда, где синей птицей назывался замороженный цыпленок на прилавке в универсаме, Андрей же должен был вести вперед, в светлое будущее вожделенных карьер и упоительно высоких зарплат.

Некоторые вопреки всему становились программистами. Он даже встречал их потом в своих корпоративных странствиях.

Как-то особенно неуютно бывало душными осенними вечерами. (Странно напоминать себе каждый раз, что Нью-Йорк южный город – настолько юг не сочетается в нашем сознании с активностью и деловитостью, все это – Запад, где бы он ни находился.) Он слонялся из угла в угол, переставлял с места на место книги, не находя места только себе самому.

Новая эмигрантская жизнь требовала такой изматывающей переделки себя, о которой Андрей никогда раньше, конечно, и подумать не мог. Перед ним, взрослым, состоявшимся человеком, как в юности, встал вопрос, кем быть. Разница была в том, что ответ нужно было дать немедленно и совершенно практический, от него зависело, как сложится жизнь в новой стране. А заодно понять, что делать с той половиной жизни, что уже прожита, как относиться к ней.

Вариантов было, пожалуй, два – начать совсем сначала или попытаться как-то использовать прежний опыт. Он склонялся ко второму.

Временами Андрей особенно остро чувствовал выброшенность из привычного круга жизни. Он видел каким-то внутренним зрением себя самого затерянным среди миллионов самых разных людей, случайно или сознательно, по собственной воле, заброшенных в клетки огромной нью-йоркской шахматной доски. В такие минуты он совершенно не понимал, зачем он здесь и что делает, где Аня и почему они не вместе. Вокруг впервые за много лет не было людей, с которыми ему естественно было общаться – неважно, на профессиональные темы или просто делиться ощущениями и мыслями. Пустота. Он чувствовал себя наедине с Нью-Йорком. В изменчивости, многоликости города чудилась артистичность лицедея. Он то и дело примеривал новую маску и со звериной серьезностью убеждал, что вот это и есть его настоящее лицо, а как только Андрей притворялся, что верит, хитро подмигивал, куражась, и тут же оказывался чем-то совсем другим. Но эти ужимки были своими, понятными. Однако город мог быть  иным, отстраненно - равнодушным, отпугивающим чужими обычаями и речью. От этого было и весело и жутковато.

Хуже получалось с людьми. За следующие десять лет среди многочисленных его приятелей не осталось никого из знакомых первого года. Все, что он знал, любил, ненавидел, о чем думал, для них как бы просто не существовало. Андрей даже и не пытался ни с кем заводить настоящих разговоров, ограничивался сугубо практическими, благо, житейских забот хватало и они отнимали много сил.

Но последние три дня, вроде бы, все изменили. Впереди была жизнь.

Новенький поднялся с места, как только ребята подошли. Сразу протянул руку: «Андрей.»

- Марк, Женя, Катя, – услышал он в ответ.

-  Очень приятно.

- Нам тоже, - так же церемонно ответил Марк, и все заулыбались. Первая скованность тут же исчезла - они почувствовали, что этот высокий худой человек с узким лицом совершенно свой, они могли бы дружить с ним всю жизнь, но почему-то встретились только сейчас.

- Давай на ты, - сразу предложил Марк.

- Конечно, - отозвался Андрей.

- Программист? - спросил Женя.

- Вообще-то лингвист, - сказал Андрей. – Но это почти то же самое, поскольку программирую много и охотно.

- Интересно, - заметила Катя. – Лингвистов среди нас пока не было. К чему бы это?

- А просто так. Если есть тексты, они рано или поздно заводятся, - Андрей быстро взглянул на Катю, в его темных глазах сверкнули искорки смеха. – Давайте спустимся вниз на пару минут, там, кажется, есть кофе, а то как бы мы здесь кому-нибудь не помешали, ладно?

И теперь уже четверка приятелей устремилась к лифту.

Непосредственным начальником Андрея был Дик Торчилин, недавний выпускник престижной медицинской школы. Маленький, серьезный, с животиком. Лицо его начиналось неплохо – белокурые волосы над невысоким, но хорошо вылепленным лбом, серые, стального отлива, глаза (ну может, самую малость светлее, чем нужно). Взгляд киноактера. Но вот дальше шли длинный, как у Буратино, нос и плоский срезанный подбородок.  Оттопыренные уши завершали картину явно не в пользу Голливуда.

Дик носил строгие костюмы с красноватыми галстуками – отличительным признаком людей карьерных.

Ходить он старался медленно, закидывая голову немного набок, говорил тоже медленно, тихо и преувеличенно вежливо, поскольку подметил эту манеру у старших. Мальчик из эмигрантской семьи не мог смириться с карьерой обычного врача. Его душа энергично требовала великого.

Никто не объяснил юноше, что удача любит людей рисковых и веселых, а не смолоду умученных жизнью педантов. Да он бы и не поверил.

Дик давно уже искал ментора – покровителя. Но все никак не везло.

Он часто видел один и тот же сон. Вот он сделал что-то невероятное – что именно, не помнил, да и не важно, но что-то необычайно успешное, и главный начальник Джон приходит сам (непременно сам) к нему в кубик, поздравляет и предлагает возглавить все научные разработки в компании в должности старшего вице-президента (а президент – конечно, Джон). Иногда он видел этот сон наяву. Иной раз, безуспешно пытаясь заснуть, все думал, искал способа отличиться. Увы, хорошо организованная рабочая рутина их практически не предоставляла. Эпоха бури и натиска в их области давно миновала, а придумывать что-то необычное Дик не умел. Но мозг его не дремал. Отчаявшись найти покровителя, он стал искать сотрудника, который мог бы осуществить заветное. И тут удача, наконец, улыбнулась. На одном из интервью он увидел  Андрея. Тот был скован, говорил по-английски с ошибками и впечатления на искушенных в саморекламе коллег не произвел. А природной одаренности они не заметили, да и не искали за ненадобностью. Андрей стал единственным пока сотрудником Дика.

И Дик в нем не ошибся. Первый же проект оказался успешным. Андрей работал без выходных, с не очень раннего утра, но до поздней ночи. После долгого перерыва снова заняться наукой, хоть какой, все равно было счастьем.

На Дика обратили внимание, ввели в парочку элитных комитетов. Мечта начинала сбываться.

Четверка ходила теперь обедать вместе. И не только обедать. Просто мушкетеров, как и положено, стало четверо. И слава богу, что они с самого начала обошлись без дуэли.

Застольные беседы иногда выходили за рамки ланча и перемещались к кому-нибудь домой. Тогда охотно приглашались приятели и, в зависимости от темы, разные сведущие люди. Так, частью неосознанно, складывался новый круг общения.

Андрей немного успокоился, начал оттаивать. Он уже не смотрел вокруг изумленными глазами иностранца, но и своей страна еще не стала. Слишком мало прошло времени. Разве вот в отношении к Родине появилась некоторая остраненность. Отныне он был обречен на взгляд снаружи.

Ребята, приехавшие раньше, хорошо понимали Андрея. Каждый из них это проходил, и каждый по-своему. Женя говорил: «Я и не подозревал, что 35 лет прожил за границей, вот теперь наконец-то дома.» Бравада, конечно, но Женя с Ириной как-то сразу совпали с этой другой жизнью, все здесь им было впору, будто специально для них сделано, оставалось только восхищаться да радоваться. Марку было труднее, он впускал Америку внутрь с трудом и малыми дозами - адаптируясь к внешним условиям, внутренне почти не менялся. Да и в отличие от Жени с Иринкой, совпадавших почти во всем, они с Верой смотрели на мир очень по-разному. Катя оставалась где-то посередине, и в спорах, возникавших время от времени, поддерживала то одну, то другую сторону.

Женя Брейдо родился в Нижнем Новгороде. Живет в Нью-Йорке и Бостоне. В прошлом – научный сотрудник Института русского языка им. Виноградова РАН и преподаватель ОТиПЛ (отделение теоретической и прикладной лингвистики) МГУ. Автор диссертации и монографии по теории стиха и более 70 научных статей по фундаментальной и прикладной лингвистике,  филологии,  медицинской информатике.  Печатался в журналах Лиterraтура, «7 искусств», «Слово-Word»,   и др.