Русская француженка Кристина Зейтунян-Белоус — «человек-оркестр»: художник, поэт, переводчик. На открытии ее выставки рисунков «По-черному», состоявшейся в Чеховском культурном центре, собралось немало известных российских литераторов, «заговоривших», благодаря Кристине, по-французски.

Название выставки — «По-черному». Что оно означает?

На самом деле, это — просто выставка работ на черной бумаге. Хотя в этом названии проглядывает двойной смысл. Сегодняшняя действительность очень мрачна. Она, собственно, всегда была мрачной, но в наши дни особенно непроглядна. Поэтому мне хочется не «чернить», а «высветлять». Последние два года я работаю в основном на черной бумаге. Этот цикл родился в 2015 году. Сначала я просто рисовала белым по-черному. А потом появились и цветные работы на черной бумаге.

Свое направление в изобразительном искусстве вы можете как-то обозначить? Не желаете его назвать каким-нибудь «метафизическим гиперреализмом»?

Да, сейчас такие названия в моде. Но, нет… Ничего такого не придумала, честно говоря. Скажем так: я — яркий представитель «зейтунянизма».

Прекрасная характеристика! Некоторые названия картин на вашей выставке очень странные: «Архиголова», «Импа», «Архидама», «О», «Ор», «Арх». Что вы в них вкладывали?

Названия некоторых работ сразу становятся очевидными. А иногда я долго ищу, никак не могу придумать название. Но потом вдруг осеняет. Приходит вдохновение и появляется название. «Арх» — конечно, от слова «архитектура». И от «Архе» — первопричина, начало — это слово намекает на древность. Потому-то на рисунке «Арх» — старинное лицо в окружении зданий.

А как вам удается одной непрерывной линией выписывать рисунок? Ведь это же очень сложно…

Ну… Я всю жизнь рисую. У меня в семье очень много художников. Моя мама, Наталия Белоус, — художник-живописец. Ее сестра, моя тетя Елена Белоус — скульптор. Дочь Елены — тоже художник. У нас несколько художников в семье. И поэтому уже чуть ли не с самого моего рождения было совершенно очевидно, что я буду рисовать.

Я рисую со школьной скамьи. Рисовала и на уроках, и на лекциях. И сейчас, сидя на какой-нибудь конференции, я тоже рисую. При этом я все слышу и запоминаю. Ведь за рисунок отвечает отдельный участок мозга, не связанный с запоминанием и уяснением материала. Когда рисуешь, даже лучше слышишь. У меня рука всегда «чешется» — все время хочется рисовать. Разумеется, когда я рисую по заказу на определенную тему, я немного по-другому работаю, подстраиваюсь под задание. Иногда у меня есть план рисунка, а иногда нет. Бывало, я иллюстрировала вполне реалистическую книгу, нормальными реалистическими рисунками.

Свои работы в Чеховском центре вы уже выставляли? Когда это происходило? Как назывались выставки?

Моя первая выставка в Чеховке состоялась в 1996 году. До этого я уже здесь вывешивала цветные и черно-белые ксероксы своих работ, но не помню в каком году. Следующие выставки проходили в 2010 и 2015-м. Это были выставки графики без определенного названия. А в прошлом году я выставила в легендарном баре Чеховки серию иллюстраций к книге Наташи Оуэн «Дефиле длиною в жизнь», когда проходила презентация книги. Они потом там висели несколько месяцев. Иллюстрации, кстати, выполнены в реалистическом стиле, но было интересно над ними работать. Я, вообще, люблю менять стиль, когда выступаю как иллюстратор.

Книги каких наших и зарубежных авторов вы иллюстрировали?

Я много работала с издательством «Б.С.Г.-ПРЕСС»: делала книгу «Про мышей» Владислава Ходасевича, «Два трамвая» Осипа Мандельштама, книгу Аси Кравченко «Перелетные дети», «В стране фей и эльфов» Сергея Шабалова, «Письма о любви от 0 до 10» Сюзи Моргенштерн. Для «Арсис-букс» иллюстрировала сборники стихов разных авторов, в частности, сборник поэтессы из США Соны Ван в переводе Евгения Рейна. Недавно я оформляла три книги Наташи Оуэн. Она живет в Америке, но пишет на русском.

Я также сделала немало обложек, например, обложку к роману «Лис» Юлии Немировской. Во Франции я среди прочего оформила обложки «Гражданина убегающего» Владимира Маканина, и сборника стихов Татьяны Щербины и проиллюстрировала «Энциклопедию русской души» Виктора Ерофеева. Эти три книги были изданы в моем переводе. Дмитрия Данилова я не переводила, но его французский сборник вышел недавно с моими иллюстрациями. Но я, конечно, оформляла не только русских авторов — всех не перечислишь.

Недавно вам второй раз вручили премию «Русофония». Что это за премия? Кому присуждается? За что вы ее получили?

Во Франции она присуждается за лучший перевод художественной литературы с русского на французский. Я ее уже получила в 2010 году за перевод поэмы Андрея Белого «Первое свидание». А в этом году — за перевод книги Гриши Брускина «Прошедшее время несовершенного вида». Я абсолютно на нее не рассчитывала. Ведь премию обычно присуждают единожды. А мне, вот, два раза дали. Надеюсь, что мои коллеги не сговорятся, чтобы меня «убрать». Вроде не собираются: они меня поздравляли и были рады моему успеху… Мне даже как-то неловко теперь, потому что многие кандидаты вполне заслужили эту премию, но не получили…

Все другие кандидаты на эту премию — французы. Вы — единственный русскоговорящий переводчик с русского на французский. Говорят, что переводить с чужого на родной язык можно, а с родного на чужой невозможно. Так ли это?

Я уехала во Францию с родителями в шесть лет. И уже в этом возрасте свободно говорила на двух языках. Мой отец родился во Франции, потом уехал с родителями в Советскую Армению, затем учился в московской аспирантуре, где и познакомился с мамой. Между прочим, отец до сих пор пишет научные книги. Ему сейчас 90 лет, но он продолжает работать.

Я же пишу стихи на двух языках. У меня есть и французские стихи, и русские. Есть даже двуязычные стихи. Я сама себя перевожу и с французского на русский, и с русского на французский.

А, вообще, с родного на чужой можно переводить?

Нельзя. Хотя иногда можно, потому что некоторые переводчики так хорошо владеют иностранным языком, что он становится фактически родным. Взять, например, писателя Андрея Макина. Он же пишет на французском языке. Замечательно пишет. Но это — не его родной язык изначально. Однако он его просто досконально изучил.

Другой пример — Люба Юргенсон. Она эмигрировала во Францию в юности. Люба полностью двуязычна — свободно переводит с русского на французский, пишет книги на французском. Иногда переводчик работает с французом, который проверяет, редактирует. Так тоже можно. Но надо все-таки очень хорошо владеть языком, на который переводишь. К сожалению, в последнее время стали появляться чудовищные переводы. Они явно выполнены не носителями французского языка. Видно кто-то их редактировал, но очень плохо. Все мои коллеги возмущаются этими работами. Да и в жюри премии «Русофония» говорили, что им присылали просто ужасные переводы.

Считается, что поэзия не переводится, ибо нельзя перенести некоторые подсмыслы, которые скрываются под поверхностью языка. Эти подтексты понимают только носители языка поэта. Вы же переводите и стихи. Что в итоге получается «на выходе»? Новые произведения?

Когда переводишь поэзию, конечно, что-то оригинальное теряется. И появляется что-то новое. Необходимо передать как можно больше, но все досконально перевести невозможно. Еще требуется, чтобы форма поэтическая сохранялась. Хочу заметить, что в рифму я перевожу довольно редко. Только в определенных случаях. Дело в том, что рифма во французской поэзии немного устарела и воспринимается в основном, как нечто шуточное, песенное или игровое. Поэтому, переводя стихи, приходится очень осторожно подходить к рифме.

Конечно, перевод не способен стать стопроцентным отражением оригинала. Отступления неизбежны. Но во Франции есть традиция переводить довольно близко к тексту. И все равно я иногда отдалюсь от первоисточника. Занимаясь переводами стихов Андрея Вознесенского, пришлось многое менять. Или детские стихи — в них приходится порой все полностью переписывать, если требуется сохранить рифму.

Я недавно заново перевела любовную лирику Пушкина. Без рифмы. Пушкина очень много переводили. Но не всегда удачно, мягко говоря. И я не хотела опять идти по проторенному пути. Все равно бы вышел не Пушкин, а Хвостов, в лучшем случае. Я просто старалась найти его «дыхание». У Пушкина все очень естественно течет, и я попыталась это течение уловить. Эта книга, в которой только короткие стихи, должна выйти к концу года. Знаете, на самом деле мне было гораздо легче его переводить, чем писать к этому сборнику предисловие.

Мне кажется, за рубежом чтят в первую очередь трех русских титанов — Чехова, Толстого, Достоевского. А Пушкин, «Наше Все», наверно у вас не в таком большом почете?

Потому что все воспринимается через перевод, а переводить поэзию очень сложно. Проза… Да, у нас читают «Капитанскую дочку». А «Пиковую даму» знают благодаря знаменитой опере. Но с поэзией как-то сложно. Знаете, я сама бы не осмелилась взяться за переводы Александра Сергеевича, если бы не заказ....

То есть, вам «заказали» Пушкина?

Да, мне «заказали» Пушкина. И я была польщена этим заказом. Очень надеюсь, что я его не «убила», не пополнила ряды пушкинских киллеров. Его уже много раз «убивали» другие переводчики. Короче говоря, переводить стихи — нелегкое дело. Но очень интересное. Вот недавно я переводила казахских поэтов по подстрочнику. Разумеется, я совершенно не знаю казахского языка. Но как оказалось переводчиков с казахского на французский практически нет — два-три специалиста. Кажется, они не очень хорошо владеют французским. Мне пришлось работать с русскими подстрочниками, которые тоже не отличались ясностью. Меня поразило, что в одном стихотворении было предложение на казахском, которое перевели как-то так: «В парке гуляет разношерстная публика и происходит черт знает что». Мне это показалось непонятным, и я пропустила эту фразу через два on-line-переводчика. Получила два совершенно разных перевода. Первый: «Пегий пес, бегущий краем моря», прямо, как у Чингиза Айтматова, а второй: «Скелет висит вверх ногами». И я так и не поняла, в чем тут дело. Это пример того, как перевод может исказить текст.

Насколько близка поэтическая ментальность французов и русских?

Мне кажется, в поэтическом смысле эти народы очень близки. Правда, по моим наблюдениям, современная французская поэзия пошла по очень непростому пути, даже не иносказания, а по пути сложного, непонятного стиха. Но в ней сохраняются и игровые моменты. На самом деле французская поэзия неоднородна. В ней встречается и минимализм.

Наверно у вас верлибр в моде?

Да, сейчас французская поэзия в основном пишется верлибром или белым стихом. В рифму пишут, как я говорила, шуточные вещи, игровые. Во Франции есть поэты-аутсайдеры, продолжающие старые традиции. Они собираются в изолированные кружки, считая, что все остальное — фу и тьфу. Другие же в свою очередь уверены, что эти маргиналы погрязли в прошлом. Вот такие «высокие» отношения.

Как живут переводчики во Франции? Не бедствуют?

Признаюсь, нам платят намного больше, чем российским переводчикам. Когда я говорю своим коллегам, даже столичным, сколько мы зарабатываем, — они падают в обморок. Поэтому я даже не начинаю этот разговор. Но мы во Франции считаем, что нам платят очень мало. На самом деле, у нас весьма скромные доходы, если сравнить их с заработком представителей других профессий. Ведь все познается в сравнении. Нам платят в пять-семь раз больше, чем нашим российским коллегам, что, естественно, несправедливо, но нам платят намного меньше, чем специалистам других направлений, которые имеют меньше дипломов и делают более легкую работу. Естественно мы считаем, что это тоже несправедливо. К тому же, у нас часто бывают простои, когда мы вообще ничего не зарабатываем. Большинство моих коллег имеют параллельную профессию, дающую постоянный доход. Да и сами писатели имеют другие специальности. Я, вот, иллюстрированием занимаюсь. Правда, это тоже приносит мало дохода. Двенадцать лет подряд я читала лекции на теплоходе между Москвой и Петербургом, рассказывала туристам об истории России — с древних времен до наших дней.

То есть, вы еще и историк?

Да, у меня есть историческое образование. Продвинутой публике на теплоходе я читала научные лекции, а более простой — доступные, с анекдотами. Русская история — она очень увлекательна. Но очень кровава, при этом. Поэтому я всегда с большим вниманием и интересом изучала все ужасы эпох Ивана Грозного, Петра Великого и прочих видных деятелей.

Как сегодня относятся в Европе к русской литературе — классической и современной?

К классике, как всегда, относятся с пиететом — и к Достоевскому, и к Толстому. Они не устаревают. Что касается современной русской литературы — во всем мире на французский ее переводится больше всего. Где-то пятьдесят книг в год. Это — довольно много. Тиражи не очень большие. Продажи тоже. Но читают, читают у нас русских писателей. Какого-то бешенного успеха у французов ожидать не стоит. Но иногда переводная книга может «выстрелить».

Трудно ли современному российскому писателю пробиться к душе француза?

Очень трудно. У французов восприятие другое. Многие русские книги довольно толстые. А объемную книгу пробить во французском издательстве крайне тяжело. Лучший формат для французского читателя — средняя повесть. Ну, триста машинописных страниц, ну, четыреста, в крайнем случае. И еще они не любят разговоры, размышления — это французы совершенно не воспринимают…

Хотя, если взять французскую «золотую» романистику, мы можем обнаружить в ней описания, например, дверной ручки на пять страниц…

Да, да, я знаю! Но это же — французская дверная ручка. Поэтому и отношение к ней немного другое. Ну и естественно в русских книгах присутствуют некоторые реалии, которые очень трудно передать. Одни вопросы французам интересны, а другие им непонятны. Поэтому некоторые книги читаешь с большим интересом, понимая, что во Франции это не «пойдет». Никак…

Как вы выбираете автора для перевода?

Чаще всего работу мне предлагает издатель, подбирающий переводчика для определенной книги. Так мне было поручено перевести «Воспоминания о войне» Николая Никулина. Это — очень тяжелая книга про Великую Отечественную Войну. Переводить ее было психологически непросто. Ведь, как у многих других, война коснулась и моей семьи: дед воевал… Страшная книга. Она дала почувствовать, что такое война на самом деле.

Говорят, что эти воспоминания очень не приветствовала советская власть…

Разумеется. Потому что Никулин полностью развенчивает миф о войне… Очень нужная честная книга. Но на ночь глядя ее читать не стоит…

В иных случаях я что-то сама предлагаю издателю. Иногда это принимают, но редко. Очень многое зависит от грантов, чаще всего от грантов Института перевода. Ведь многие небольшие издательства благодаря им живут. И переводчики оплачиваются средствами из грантов. Также на выбор издателя влияют результаты литературных конкурсов, отзывы рецензентов, литагентов. Чтобы книгу издали нужно несколько положительных внешних рецензий. Я тоже рецензирую для издательств.

Есть ли авторы, которых вы, вообще, отказались переводить по этическим или эстетическим причинам?

Я не могу сказать, что книга должна мне понравиться так, чтобы я была в восторге, но что-то должно меня в ней зацепить. Никогда не возьмусь за книгу, которая мне откровенно не нравится или мне скучно ее переводить. Зачем? Нет смысла. Помню мне однажды предложили переводить «перестроечную» книгу из ниши «деревенская проза». Я отказалась, одолев ее до предпоследней главы. А последнюю так и не прочитала. Отказалась, хотя мне очень были нужны деньги. Но, не мое это! Еще одну книгу предложили, современную прозу, но в ней — сплошной мат…

Мат, вообще, переводится?

Ну как… Я переводила «Луку Мудищева». Знаете, такое произведение?

А как же! Автор — Иван Барков.

Все говорят, что Барков. Но это — точно не Барков. Я эту вещь, кстати, перевела в рифму. Правда, французский перевод отличается от оригинала бóльшим разнообразием слов, обозначающих определенные вещи.

То есть, у французов мат богаче?

Как сказать… Я, конечно, использовала в поэме все эти слова. Но во французской литературе нельзя повторяться. Я не могла все время повторять три основных слова и производные от них. Это — невозможно. Поэтому я нашла замечательный словарь эротического языка XIX века, в котором указаны другие смыслы самых невинных, обычных слов. Это было очень удобно и для рифмы. Кроме того, благодаря этому словарю перевод получился очень смешным. Во всяком случае, издателю очень понравилась эта игра. А по-другому перевести было просто невозможно. К слову сказать, «Лука» тоже достался мне по заказу. Самой переводить такое мне бы в голову не пришло. Переводила я и «Вальпургиеву ночь» Венедикта Ерофеева. Там тоже много «соленого». Но это — не проблема, когда за матом кроется смысл.

Иначе говоря, мат хорош, как художественный инструмент, а не как ресурс слов-связок для бытовой речи?

Да, совершенно верно! Когда идет «Б» через каждые два слова — это очень утомляет. Во Франции, кстати, тоже так в повседневности говорят. Только вместо «Б» — «П».

Ну, вот, видите, как мы близки! Недаром считается, что на культурном уровне Россия и Франция — ближайшие родственники! Как, вообще, относится французская власть к ненормативной лексике в книгах? Есть ли у вас аналог нашего Роскомнадзора? Есть ли какие-то ограничения и запреты в печати или можно печатать абсолютно все?

На французских книгах нет никаких надписей с ограничением по возрасту, их не прячут под целлофан, когда они пестрят ненормативной лексикой. Не думаю, что кто-то за этим следит, по крайней мере, когда речь идет о художественной литературе предназначенной совершеннолетним читателям. Но контроль все же есть: откровенную порнографию запрещено продавать несовершеннолетним, ее запрещено выставлять на прилавках — в обычных книжных магазинах подобных публикаций попросту нет. Кстати, из-за этого самого закона о порнографии несколько лет тому назад произошел скандал, связанный с работами Олега Кулика, их полиция убрала с парижской выставки современного искусства...

Есть также специальная комиссия для детской литературы. Все детские книги и журналы «проходят» через эту структуру в обязательном порядке. Да, для детской литературы существуют определенные запреты, что вполне нормально.

На телевидении использовать ненормативную лексику у нас запрещено — ее вырезают в репортажах. Я слышала, что ее даже иногда убирают при дублировании некоторых иностранных сериалов, но в художественных (недетских) фильмах она все же присутствует.

Вернемся все-таки, к высокому… Могли бы вы назвать свой самый лучший перевод?

Нет такого. Самый лучший перевод — это тот, который я еще не сделала.

А сейчас вы над чем работаете?

В данный момент не над чем. И этому очень, очень рада. Вы даже себе не представляете насколько! Недавно я сдала «Филиал» Сергея Довлатова. Сейчас проверила гранки перевода Ольги Славниковой «Любовь в седьмом вагоне». Эти книги должны появиться до лета. Но теперь переводы я временно не беру. Мне хочется несколько месяцев просто отдохнуть, позаниматься иллюстрациями, так как на них появились заказы. А летом я хочу подготовить сборник собственных стихов.

Беседовал Владимир Гуга, специально для журнала «Этажи»

Москва, апрель 2019

Кристина Зейтунян-Белоус — художник, иллюстратор, поэт, переводчик. Родилась в Москве. С детства живет в Париже. Окончила Эколь Нормаль Сюперьер и Парижский университет. Член редколлегии и иллюстратор журнала Летр рюс/Русская литература (Париж). Лауреат премии по переводу «Русофония» 2010 и 2019. Иллюстратор более 20 книг и многочисленных обложек. Автор сборника «Хищные дни» (Париж 2000). Как переводчик, перевела около 80-и книг с русского на французский. Среди переведенных авторов Белла Ахмадулина, Андрей Белый, Андрей Битов, Александр Введенский, Сергей Довлатов, Владимир Маканин, Дмитрий Пригов, Александр Пушкин (новый перевод любовной лирики), Федор Сологуб, Лев Толстой (новый перевод "Крейцеровой Сонаты"). Составитель и переводчик нескольких антологий русской современной поэзии.