Ксения Старосельская — переводчик польской художественной литературы, редактор и член редколлегии журнала "Иностранная литература". Специально для журнала "Этажи" Ксения рассказала о том, как она начала заниматься переводами, пришла в журнал и "получила путевку" в активную профессиональную жизнь.

Ксения, вы стали редактором журнала «Иностранная литература» в 1995-м году. Это были успешные годы для журнала?

Времена были сложные, совсем недавно «отгремели» перевернувшие нашу жизнь события — 1991 год (ГКЧП), 1993 год (расстрел Белого дома), 1994 год (выборы президента), люди «перестраивались», многим перестроиться было нелегко, кто-то растерялся, кто-то пребывал в эйфории, кто-то, спасовав перед переменами, пал духом… Общая ситуация не могла не повлиять на ситуацию «Иностранной литературы», которая, тем не менее, среди толстых литературных журналов по-прежнему оставалась лидером. Конечно, о гигантских тиражах (до 600 тысяч в конце 80-х!) можно было только вспоминать со вздохом, но и 30 тысяч в середине 90-х выглядели весьма внушительно, другие «толстяки» могли нам позавидовать; правда, некоторую часть тиража, по собственной инициативе поддерживая журнал, покупали и затем распространяли различные фонды и общественные организации. Как в те годы строилась политика журнала, как мы выживали в непривычных обстоятельствах, говорить не берусь, поскольку была занята осваиванием новой для себя профессии редактора (притом американской и канадской, а вовсе не только польской, литературы) — до тех пор я двадцать лет сотрудничала с «Иностранкой» исключительно как переводчик; собственно говоря, там и «получила путевку» в активную профессиональную жизнь. Одно могу засвидетельствовать: работали мы все с энтузиазмом, нас поддерживали лучшие переводчики, составлявшие круг верных друзей журнала, интересно было всем — и тем, из чьих рук выходил журнал, и тем, в чьи руки попадал; и сейчас, перелистывая номера тех лет, я всякий раз убеждаюсь: на страницах ИЛ неизменно находилось место для лучших образцов мировой словесности.

Сейчас, когда предпочтительным стало чтение интернет-журналов, электронных книг и легких необременительных постов в социальных сетях, меняется ли концепция журнала под интересы читателей? Что происходит с печатным тиражом, есть ли у вас электронная версия?

Мы гордимся своей «консервативностью», то есть верностью своим принципам. А принципы просты: печатать только хорошую (в широком смысле: качественную, глубокую, стилистически новаторскую, обещающую в будущем шедевры…) литературу, иначе говоря, произведения, написанные не «ради красного словца», и — это непременное условие — в хороших переводах; не бежать за модой, не подстраиваться под интересы некоего среднестатистического читателя, а выбирать на книжном рынке самое примечательное и объективно важное, однако, следя за новейшими тенденциями, не забывать о том, что было, вольно или невольно, упущено в прошлые годы.

Эти принципы в равной мере относятся и к иным, нежели проза и поэзия, жанрам, в частности, публицистике, критике и эссеистике, независимо от того, публикуется ли материал в переводе с иностранного языка или написан по-русски. Так что концепция журнала остается прежней; да и наш читатель, похоже, не сильно меняется: подписчик и покупатель «Иностранки» — в основном, интеллигентный представитель среднего класса, привыкший следить за литературной картиной мира; возможно, сейчас этот человек немолод и верен своим привычкам, возможно, ему недоступен Интернет, но и среди молодежи — о чем свидетельствует наш опыт продажи журнала на книжных ярмарках — немало желающих приобрести бумажный экземпляр ИЛ, хотя, разумеется, молодых людей интересует, существует ли электронная версия.

На второй Ваш вопрос отвечу коротко: тираж постепенно падает, хотя лидерство среди «толстяков» мы удерживаем (что приятно, но радоваться, увы, нечему); полную электронную версию выпускать не можем — для этого необходимо приобретать у зарубежных авторов права (дополнительно к одноразовым, которые мы покупаем только для бумажного издания), а таких денег у нас нет. В Интернете номера ИЛ представлены в «Журнальном зале», кроме того у нас есть свой сайт, пока не очень удачный, над усовершенствованием которого мы как раз сейчас работаем. И еще одна приятная новость — подписка на 2017 год выросла примерно на треть!

Какая рубрика в журнале самая любимая и интересная для вас?

Трудно ответить… нет такой, пожалуй. А больше всего мне по душе участие в работе над специальными — тематическими, не национальными — номерами, когда составляется разнообразная мозаика на некую общую тему, когда при выборе материала «гуляешь» по странам, а иногда и эпохам, порой совершая интереснейшие открытия.

Как вы пришли в профессию переводчика и почему выбрали именно польский язык?

Долго рассказывать! Так судьба распорядилась. Моя бабушка, родом из Могилевской губернии, училась на зубного врача в Варшаве (тогда столице Царства Польского — территории, с 1815 по 1917 год находившейся в составе Российской империи), потом жила и работала в Лодзи, где и родились две ее дочери: мои мама (1903) и тетя (1906). Когда началась Первая мировая война, семья перебралась в Москву, двуязычные девочки поспешили забыть польский (чтобы ребята не дразнили за акцент), и я до поры, до времени с этим языком не сталкивалась, разве что иногда слышала от бабушки польские словечки. Однако обстоятельства вернули в наш дом Польшу.

В 50-е годы моя тетя, Юлия Мирская, в рамках борьбы со злостным космполитизмом потерявшая работу (она была ответственным секретарем «Литературной газеты»), вынужденно занялась переводами, и тут оказалось, что спрос на перевод литературы дружественной Народной Польши гораздо выше, чем, например, английской или французской. Тетя, успевшая много сделать до ранней своей кончины, стала известным и ценимым в Советском Союзе и в Польше переводчиком, в доме обосновались польские книги и пресса (и мама стала читать по-польски), я же пока только иногда листала «Фильм» или «Пшекруй». Но пришла хрущевская оттепель, и началось невероятное…

В Институте тонкой химической технологии, где я училась, было устроено обсуждение повести Ильи Эренбурга «Оттепель», на которую приезжал сам автор! В Манеже показали богатейшую коллекцию импрессионистов из запасников Третьяковки и Русского музея! Москву с веселым гомоном оккупировали участники Всемирного фестиваля молодежи и студентов. Конечно же, я старалась ничего из событий новой жизни не упустить, побольше увидеть, прочитать, обсудить. У многих тогда обострился интерес к Польше, «самому веселому бараку соцлагеря», а у меня еще и карты оказались в руках. Но решающим, все-таки, стал случай. После выставки в Манеже и еще одной, несравненно более скромной — привезенных из Франции шелкографических репродукций картин тех же художников, — я охотилась за любой информацией об импрессионистах и вдруг…

Лето 58-го года, мы живем на даче, у меня каникулы, беспросветный дождь, скучно… и вдруг я вижу книгу француза Анри Перрюшо «Жизнь Тулуз-Лотрека» на… польском языке. И немедленно пристаю к маме и тете с просьбой прочесть мне ее, а они предлагают, чтобы я сама с их помощью прочла. Мне объясняют, как читаются и произносятся польские буквы, и я начинаю читать. (Следующей книгой, которую я одолела целиком уже самостоятельно, с помощью словаря, был переведенный на польский — как сейчас помню, с датского — детектив.) Институт я закончила, четыре года проработала в лаборатории, но химией так и не увлеклась — в свое время на выборе профессии, руководствуясь собственным печальным опытом, настояли родные, желавшие дать мне в руки надежное ремесло, — а понемногу начала что-то для себя переводить с польского. И понеслось…

На ваш взгляд, что такое хороший перевод — перевести близко к содержанию, сохранить авторский стиль, игру слов…?

Представления о хорошем переводе у читателя и переводчика не обязательно совпадают. Читатель вовсе не должен одобрительно заключить: «Ну прямо как по-русски написано!» Пускай он чувствует, что пребывает в сетях чужой — но не чуждой — культурной традиции, пускай узнаёт знакомого автора, но при этом пускай ему иногда захочется, отвлекшись от сюжета, воскликнуть: черт возьми, как же прекрасно/ точно/выразительно/изысканно (список можно продолжить) это сказано!

А переводчику для того, чтобы перевод получился, мало честно потрудиться, сохраняя смысл, воспроизводя авторский стиль, находя адекватную игру слов на своем языке… переводчик должен влезть в шкуру автора и надолго в ней поселиться, уметь услышать (это не менее важно, чем понять текст и подтекст) мелодию слов, и музыка эта должна звучать все время, пока он в плену слов. От чудеснейшего занятия — воспроизведения присвоенного — приходится отрываться: и чтобы убедиться, что ты не врешь, не самовольничаешь, и — а это часто нелегко дается — чтобы разобраться в обстоятельствах и реалиях, не всегда тебе внятных. Но потом ты опять возвращаться к слову, к мелодии, к якобы «непереводимой» (упаси тебя Бог от подобных сносок) игре слов, к требующим немалой изворотливости и, конечно, опыта авторским изыскам и сложным умозаключениям. Вот так может получиться то, что имеет право называться «хорошим переводом».

Каких польских авторов вы переводите с особым удовольствием?

Наверно, мне везло: мои суждения о книгах, которые я предлагала издателям, обычно совпадали с их мнением, а предлагаемое ими мне почти всегда нравилось, так что получалось, что переводила я авторов, которые мне были интересны, а это гарантировало удовольствие. К некоторым из своих авторов я по тем или иным причинам больше не возвращалась, но очень часто интерес не просто сохранялся, а возрастал, одновременно крепла привязанность и, не побоюсь признаться, любовь (если это не было любовью с первого взгляда). Часто виртуальное общение с автором превращалось в реальную дружбу, я дружила и дружу со многими замечательными писателями, иных уже нет, но все равно они со мной, и я всегда могу (что и делаю) возобновить общение с ними, открыв какую-то из их книг… Я не изменяю их памяти, но круг любимых пополняется, и нам (смею сказать) не мешает то, что по возрасту новые друзья от меня все дальше. Источники удовольствия от работы не иссякают. Даже когда автор «трудный» (а это понятие многозначное) — ты мучаешься, пока с ним не справишься, но тем острее удовольствие. Или когда уличаешь его в небрежности, в исторических неточностях, долго копаешься в источниках, сердишься — все равно любишь. А перечислять имена не стану — все они в списке моих переводов.

Беседовала Ирина Терра

Москва, декабрь 2016.

Читайте также:

Мачей Милковский "Татуировка", перевод Ксении Старосельской

Старосельская Ксения Яковлевна. Переводчик польской художественной литературы, редактор. Член редколлегии журнала «Иностранная литература». Живет в Москве. Переводила прозу Генрика Сенкевича, Михала Хороманского, Тадеуша Боровского, Марека Хласко, Тадеуша Новака, Веслава Мысливского, Ежи Анджеевского, Тадеуша Ружевича, Корнеля Филиповича, Тадеуша Конвицкого, Юлиана Стрыйковского, Ханну Кралль, Рышарда Капущинского, Януша Гловацкого, Стефана Хвина, Ежи Пильха, Ольгу Токарчук, Павла Хюлле, Збигнева Ментцеля, Мацея Малицкого, Вильгельма Дихтера, Адама Водницкого и др.; стихи Тадеуша Ружевича, Виславы Шимборской.

Награды:

Кавалерский крест Ордена за заслуги перед Польской Республикой (1999)

Офицерский крест Ордена за заслуги перед Польской Республикой (2014)

Награда Польского ПЕН-клуба (2004)

Награда «Трансатлантик» (2008)

Почетная награда Фонда польской культуры (2010)

Премия "Мастер" (2016)

Ирина Терра – журналист, интервьюер. Живет в Москве. Интервью публиковались в «Московском Комсомольце», «Литературной России», журнале «Дети Ра», «Новый мир» и др. Лауреат еженедельника «Литературная Россия» за 2014 год в номинации – за свежий нетривиальный подход к интервью. Лауреат Волошинского конкурса 2015 в номинации "кинопоэзия", шорт-лист в номинации "журналистика". Член Союза журналистов России.