Армянские записи

***

До простых вещей тут жизнь растёрта.

Я точу глаза о красный камень.

Тут пейзажи в стиле натюрморта,

как любил седой французский парень,

рисовавший гору-гору-гору

каждый день, как делают зарядку.

Разве это вдохновенье? Впору

оторвать ненужную заплатку.

Пусть уж плоть откроется на язве.

По уму, наитью, волшебству ли —

как всё это делается разве

так уж важно, если существует?

Об отце мы скажем и о сыне,

а о духе что за разговоры.

Ехала машина по равнине

и пропала, потому что горы.

***

Непроделанная дорога как незажившая рана.

Или словно спишь и тебя позвали.

Просыпаешься где-то в снегах Севана,

на продавленном облаками перевале,

на подмёрзшем шоссе на пути в Тбилиси.

Говоришь: взбодрись, нестарое сердце!

Для того ли наставлены эти выси,

чтобы можно было на них согреться?

Для того ли всё утро звенел будильник,

чтоб теперь возвращаться в песочный город,

в одноместный номер, включать холодильник...

Ну а холод что? Да и где не холод.

Знаешь сам, что дело совсем не в Тбилиси.

В том, что дальше, где мечется тень лосихи

и хоронит лис целый выводок лисий

в придорожных зарослях облепихи.

Знаешь сам, где родина, там непросто.

Подними же дубовый листок лежалый.

Есть на озере остров, разжалованный в полуостров.

Вот туда бы пойти, пожалуй.

Татев

Расскажу о Корлеоне доне.

Осенью идёт на нерест рыба.

Я ж заночевал в армянском доме,

не дойдя немного до обрыва.

Днём по склонам собирал орехи,

возле нор растягивался лисьих,

наблюдал, как убегают реки,

умыкая золотишко листьев.

Вечером мы пили с армянином.

Водку звали Белая дорога.

Две бутылки почивайте с миром.

На двоих не так уж это много.

Было у хозяина три сына.

Был он по профессии строитель.

И мечтал: вот это будет сила,

если трое станут как родитель.

Приберут к рукам завод бетонный —

Сильные сплочённые мужчины.

И с горы своей во все районы

будут слать гружёные машины.

Но завод разрушен и оставлен.

Нет, не ими — дух его покинул.

Двое сыновей под Ярославлем.

Третий и совсем куда-то сгинул.

Может быть, я всё это придумал.

Разговор наш, в общем, был молчаньем.

А жена его несла долму нам,

робко поторапливала с чаем.

Но шатаясь, как морские птицы,

шли курить мы на террасу сада.

К нам тянулись из тумана кисти

чёрного, как звёзды, винограда.

И в ночи, наполнившейся стоном

шестерён, затянутых нестрого,

шли машины, полные бетоном,

и светилась белая дорога.

***

Мне не хватает тебя — это странно

произносить. Не веришь? Попробуй.

Словно одна сторона моя рана,

ну, не рана, допустим, а прорубь.

То глядит в неё брошенная невеста,

то ловец забрасывает наживку.

Не моё, отчуждённое это место,

на него так и тянет нашить нашивку —

род занятий, награды, должность;

залепить зиянье банковским чеком,

как последняя — бессмысленная — возможность

выглядеть человеком.

Французская тетрадь

***

Отключает город свои позывные.

Раскрошились графитовые соборы.

Семь столетий горгули на стенах выли,

а теперь опять вдохнули свободы.

Зажигают костры над родной трясиной,

тянут слизь, охотятся за голубями.

а одна проехала в очень красивой

красной машине, покачивая губами.

Но осталась Европа в тенистых парках.

На дорожке бегунья, на лавочке два педераста.

И мелькает жизнь в нежданных подарках.

Пусть не белочка — крыса, а всё ж прекрасно.

***

На заброшенном железнодорожном вокзале,

между морем и сложной системой шлюзов,

на таком пятачке, если б только знали,

сколько минусов здесь и как мало плюсов,

я бы прожил жизнь. Выходил с утреца до ветра.

Ветра много тут. Честно сказать, то, кроме

ветра, мало тут есть чего — чайки, ржавая ветка

дороги в курортный город в скальном проёме.

Почему полюбил это место? Ты сидела со мною.

У тебя голова разболелась или желудок, скорее.

И я нёс по мосткам, а волна поднималась стеною,

пузырёк с лекарством от диареи.

Авиньон

Влажное что-то — это губы твои?

Слеп я всегда, а сегодня

как-то особенно. Ты затвори

ставни, пылает субботний

день, колокольный слышится звон —

это из церкви Пенитон Гри

скорбный любовный стон

или платаны скрипят... Повтори,

как говоришь ты, как говоришь.

Что говоришь — мне не нужно

знать, лишь дрожание губ и век

в тёмной, как волосы, жизни, где лишь

с тобой навсегда я хотел, но снаружи

всё-таки пусть будет свет.

***

Почему-то одна ты переходишь реку.

На другом берегу каменистая отмель.

Тут ты сбрасываешь рюкзак, поднимаешь руку,

всё в порядке, мол, всё прекрасно... Вот ведь —

словно я и не знал, словно не я привел тебя в этот

дикий край. Хорошо. Давай поиграем: я умер.

Шелестят деревья, капли срываются с веток…

Словно я и не знал, словно не я надоумил

взять рюкзак, спортивную обувь с мягкой

нескользящей подошвой... Ноги не промочила?!

Я поднимаю голову: кружит пчела над мятой,

холм, река течёт медленно и молчаливо.

Солнце Аквитании

не я отбрасываю тень на эту стену

а колокольня за моей спиною

Вторая дача

На берегу водохранилища

в цветах и соснах летний дом. 

Ни слова я не проронил ещё

о нём.

Пора. Давно он куплен мамою,

уставшей на перекладных

платить часть времени немалую

из выходных,

чтобы добраться до именьица

с полуразрушенным крыльцом.

Так мама сделалась изменницей

для нас с отцом.

Как староверы, мы твердили ей:

прекрасна даль, постыдна близь!

А мама занималась лилией,

и мы сдались.

Рудбекия, пион, дельфиниум,

те пахнут ночью, эти днём,

как бы подёрнутые инеем,

как бы задетые огнём.

Отец нашел мостки с рыбалкою.

Я — с видом на воду балкон.

И по камням стеклянной банкою

катился сон.

Тянулось наше чаепитие.

Лишь вспоминал про холода

Хемингуэй в избитом свитере.

Цвела вода. 

Нам снилось: лето не закончится, 

не отыграет детский смех, 

и можно даже одиночество

делить на всех.

Всеволод Константинов родился в 1972 году в Перми. Окончил географический факультет МГУ, учился в Литературном институте. Сценарист и режиссёр документальных фильмов. Участник творческого объединения «Алконостъ». Публиковался в различных журналах. Автор книг стихов «Седьмой путь» (2004) и «Побег» (2013). Живёт в Москве.