* * *

В весенний день поговорить

Неве б хотелось, может быть,

С Большим Каналом о величье

Своем и прелести чужой,

О том, что он, и впрямь Большой,

Ей мил, как брат, при всём различье.

О том, насколько ж, хмурой, ей

Живется горше и трудней,

Как страшны зимние метели,

Но есть и май, и забытьё,

И постарались для нее

Кваренги, Росси и Растрелли.

И, может быть, большой Канал

К ней развернулся б и сказал,

Что блеск закатов и рассветов,

И самых мрачных, ей идет,

А про гранит ее и лед

От русских знает он поэтов.

* * *

Венецианскую вазочку эту

В лавочке мы на канале купили.

Как разноцветная тянется к свету,

Как современна она в своем стиле

Без выкрутасов, зато живописна,

Словно облеплена сплошь лепестками,

Каждый по-своему блещет, как призма,

Будто ее рисовали мазками.

Ей и цветы не нужны, между прочим,

Наша метель к ее выгоде даже,

Зимняя дрожь и древесные корчи,

Белая мгла в заоконном пейзаже.

Точку поставлю, собой недоволен,

Пальцы сплетя и сжимая до хруста:

Не о чем больше подумать мне, что ли?

Не о чем: всё остальное так грустно!

* * *

Вспоминая Венецию в Вырице,

Эти хвойные волны вбирая,

Что хотели бы выбраться, вырваться

И разлиться по воле без края,

Я подумал, что Вырица-скромница

Тот же сумрак лелеет и глянец,

Хоть в ней не был и ей не припомнится

Никогда ни один итальянец!

Вспоминая Венецию в Вырице,

Ее мхи озирая и ели,

Я подумал, что многое видится

Проще, чем оно есть в самом деле,

И прекрасное скрыто в безвестности,

И, наверное, Бог, не скучая,

Любит самые скромные местности,

От прославленных не отличая.

* * *

Собор убери из Флоренции яркий,

Его многоцветные ниши и арки,

Инкрустационный мерцающий свет

И весь этот лоск без единой помарки,

Представь, что его во Флоренции нет.

Забудь усыпальницу Медичи тоже

С тем Утром и Ночью на мраморном ложе,

Представь, что ни Вечера нету, ни Дня,

И нет Санте Кроче резной, белокожей,

Ты скажешь: Зачем ты пугаешь меня?

Представь, никакого музея Уффици

С его Ботичелли, свои небылицы

Являющим так, что пристыжена явь.

И нет Рафаэля с его яснолицей

Марией, и нет Леонардо, представь!

И это Флоренция та, по которой

Так Данте скучал и своею опорой

В изгнанье считал, разгоняющей мрак

Надеждой, защитой, Мадонной, Авророй,

За что же, ты спросишь, любил ее так?

* * *

Не комната даже, а зал с зеркалами,

С камином из желтого мрамора, стены

Украшены сверху лепными цветами,

Под ними во всю ширину гобелены

С морскими коньками и птицами, лотос

И лилии тут же, и листья банана.

И письменный стол с инкрустацией, глобус

На нем, а зачем, — непонятно.

                                                             Диана —

Охотница, в комнате ей тесновато.

И кресло на львиных подогнутых лапах.

Зачем эта пышность, не знаю. Так надо?

И сладкий, сырой, устоявшийся запах.

И в плиточном, черном полу перламутра

Кусочки, чтоб ими могли любоваться

И в сумерках зимних, тем более, утром,

И всё это в старом, осевшем палаццо

С побитым фасадом и ставнями, косо

Висящими, сумрачно как-то, безглазо.

— Я здесь остаюсь, — никакого невроза,

Сомненья, тоски у героя рассказа.

Он здесь остается в счастливом припадке

Любви к этой роскоши, неге и лени.

А я бы, конечно, бежал без оглядки,

Боясь, сам не знаю чего, украшений?

* * *

Продавал бы стихи, как художник свои картины,

И они бы в одном экземпляре хранились где-то,

Утешая кого-то средь горестей и рутины, —

Как меня бы печалило и удручало это!

Перечесть невозможно, рукою не дотянуться,

И гордился бы тем обладатель стихотворенья,

Что он может забыть его, может к нему вернуться,

Может гостю-ценителю дать его для прочтенья.

Почему я такую представил себе нелепость?

Потому что на вилле в Италии под Миланом

Видел несколько чудных работ, словно узник в крепость

Заточенных, — и мне это вдруг показалось странным,

Видел несколько русских полотен: то лес, то поле,

И студенты на практике, пьющие чай под тентом,

А в Италии кто же поймет, как на вольной воле

Пьется чай? Потому что я сам был таким студентом.

* * *

А лучшею статуей в мире покажется Лаокоон,

В шестнадцатом веке отрыли, достали ее из пелен

Сухих, каменистых, сыпучих, — и был Микеланджело тут

Как тут, и была она лучше, чем весь титанический труд

Его, — так ему показалось, когда привели его в сад,

Где словно волна прогибалась, ступенчатый прыгал каскад

Лепной, — за такую находку чего не отдашь: из земли

То Фавна, то нимфу-красотку, а здесь сразу трех извлекли,

Одною лозой перевитых, на палый, разлапистый лист

Похожих, служа нам в обидах примером — так замысел чист!

Интервью с Александром Кушнером: "Я всю жизнь хотел быть как все"

Александр Семёнович Кушнер — поэт, автор около 50 книг стихов (в том числе для детей) и ряда статей о классической и современной русской поэзии, собранных в пяти книгах. Член СП СССР (1965), Русского ПЕН-центра (1987). Главный редактор «Библиотеки поэта» (с 1992; с 1995 — «Новой библиотеки поэта»). Член редколлегий журналов «Звезда», «Контрапункт» (с 1998), виртуального журнала «Арт-Петербург» (с 1996 года). Лауреат многочисленных премий и наград, в том числе Государственной премии РФ (1995), Пушкинской премии РФ (2001) и премии «Поэт» (2005).