* * *
Человек распрямляется после страха
Осторожно, подробно, за позвонком позвонок;
Он еще отлучен от времени и пространства,
Но уже владелец своих коленей и пальцев ног;
Только что все это срывалось, билось о скалы,
Разрывалось, раскалывалось, кусками летело вниз,
Расползалось кляксой внизу… потом отпускало,
Вновь слипалось в тело, впечатывалось в карниз —
Человек не спеша проверяет свою начинку
(Череп тесноват, грудная клетка узка):
На своих местах чует сердце, матку, печенку;
Между ними много воздуха и песка;
Человек прихорашивается после страха,
Утирает лицо, раздергивает волоса.
Перед ним непонятно откуда берется трасса:
До заката час, до города два часа;
Человек идет по вечерней набережной,
Все смелей шевеля зрачками (…восстав, восстав…);
Непрозрачное привиденье, неверно набранный
Номер, — идет, добавляя в свой состав
Можжевеловую расческу, две пачки «Ротманс»,
Загогулину из ракушек, яблочный сок —
И вот-вот уже мирно сольется с толпой курортниц
(Воздух, камни, глина, воздух, песок).
* * *
Жизнь моя, моя жестянка,
По асфальту дребезжа, —
Отчего к тебе жестока
Смерть моя, моя душа?..
День единый, путь поденный
Пройден — найден — прикровен —
Как младенец нерожденный,
Кровь стучится вон из вен —
Смерть моя, моя шестерка,
Дама пик для куража!..
Жизнь моя почти что стерта,
По асфальту дребезжа.
Плач ли, ветхого покрова
Не щадящий?.. или речь?..
Увещанье?.. — два-три слова —
Смочь — растратиться — сберечь?..
Жизнь моя, сенная девка:
Слух остер, язык болтлив, —
Смерть моя, моя сиделка,
От асфальта отскоблив.
Жизнь моя, моя копилка,
Куча дряни за спиной,
Смерть моя, моя коптилка
В ржавой банке жестяной,
Клетка, плётка, паутинка,
Брось меня, побудь со мной.
Пунктиром
[1.]
Смилуйся, птичка золотая,
не свисти ты мне больше про удачу,
лучше на себя посмотри, лахудра,
на авоськи, на борщ, на детей чумазых.
Я сама плескалась подсадной уткой,
я сама кружилась цыпленком в гриле,
я сама была голубя бумажней —
больше меня летать не заманишь.
[2.]
…А не то еще подступят с вопросом:
мол, крепка ли духом, тверда ли в вере? —
отвечаешь сообразно погоде,
все одно побьют на контент-анализ.
Вот сиди латай теперь драную карму,
попивай кровь христианских младенцев;
было у меня дважды два четыре,
только вышло боком, желчью и смертью.
[3.]
Этой ночью сдохла канарейка.
В канарейке сдохла батарейка.
* * *
Пока так блестит вокруг, так вьется пыльцой,
Под кофе по-венски, под раз-два-три венский вальс,
Вдоль шумных себе проспектов, с барской ленцой,
В цветах и цитатах, — пока на этот аванс
Гуляешь, душа — спеши зубрить алфавит:
Следи, как растет трава и чем зелена
(А после буреет, чуть клен ее окровит,
И мнит уйти в никуда — уйдет в семена);
Подслушивай, как вода уходит в песок —
В ничто, в загробную тьму, к подземным ключам;
Учись языкам, пока свой не пересох,
Не все голоса свой перекричал;
Так тающий снег по весне заполняет след;
Так молния, проницая громоотвод,
На долю секунды сталь обращает в свет —
Так в нем сгущается трепет жизни.
…Так вот,
Когда закончится мир — останется труд:
Галерный, оголодавший долгим постом, —
Из голой земли высвистывать голый прут;
Потом выпрастывать лист из почки; потом —
Москва, февраль, картина Тернера,
экономический кризис.
Холст, масло.
Львы, куропатки, изысканные жирафы, единороги,
полевые, волнообразные, петромоны —
только сейчас выясняется, что не всем дали название;
возможно, сколько-то засланных; и безвидные.
Последними, как обычно, уходят крысы,
обтекая нас, победителей,
рожденных от чресел самых быстрых сперматозоидов
(сперматозоиды тоже ушли, попарно, еще до крыс).
…В серой мгле
тем настойчивей реет мачта, с которой угадываешься, наблюдатель;
одеяло убежало,
улетела простыня,
следом тянутся посудомоечная машина, стадо мелких гаджетов, прикольная сумочка из опоздавшего крокодила;
эволюция, цивилизация, рефинансирование —
теперь это их головная боль.
Город залит асфальтом,
а сверху водой и снегом.
* * *
Был мне знак, что все складывается в один пазл, в один узор:
Мячик выкатился из-под шкафа, из-под Набокова, — скачет в груди;
Все цитаты, все встречи, весь мелкий сюжетный сор,
Всё говорит — пора, всё говорит — иди,
Не сомневайся, какой еще тебе абсолют,
Дверь заело, так встань на цыпочки, приналяг;
Не дрожи над своей горбушкой — все равно чужие склюют,
Скушай сам, мальчик-с пальчик, — будешь мальчик-с кулак;
…Только и требовалось, что стоять за свою правоту:
Вроде бы стоишь, а при этом теплей, теплей, горячо:
Все звонки, все цитаты, — и прибавляются на ходу, —
Или ангел-хранитель оттягивает плечо?..
Крошки падают, складываются в один узор, в один пазл,
Гуси-лебеди его склюнули — так орнаментом и летят,
Небеса под них прогибаются, еще один год упал,
В каждом птичнике серым-серо лебедят —
Ноша моя неношеная, валящаяся из рук,
Из карманов, опять из Набокова, — франк, грецкий орех,
Папироса, — падают, крошки, вешки, складываются в круг;
Ничего, мальчик-с пальчик, — будешь девочка имярек…
Пыльный прямоугольник солнца валяется на полу.
Книги толпятся на полках, свешиваются за край.
Голуби сели на подоконник. Мяч ёкнул в углу.
Плакать глупо, жить уже поздно, играй, играй.
* * *
Из тьмы египетской исшед,
Равно презрев и Палестину,
Мы пересилили сюжет
И удалились в перспективу
Блестящую; в ее песках,
Неисчислимы и богаты,
Таятся храмы и гиганты
Промышленные; батискаф,
Дотоле мнившийся ковчегом,
Навстречу будущих колен
Все погружается, нетлен,
Не тронут светом предвечерним.
Абзац истории. Ни войн,
Ни бунтов, ни кровосмешений —
Тем слаще вдох; вечерний звон
Тем совершенней.
Татьяна Милова — поэт, журналист, критик. Родилась в Подмосковье, живет в Москве. Окончила два факультета МГУ — журналистики и философский, работает редактором на телевидении. Начинала как автор песен, в течение нескольких лет участвовала в рок-кабаре «Кардиограмма». Публикуется с 1989 г. (журналы «Новый Мир», «Дружба народов», «Арион», «Октябрь», «Юность» и др., различные антологии). Автор двух книг стихов: «Начальнику хора» (М.: АРГО-РИСК, 1998) и «И краткое» (М.; СПб.: Т8 Издательские Технологии; Пальмира, 2020). За первую из них стала лауреатом Международной премии Тиволи (Италия, 1999).
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи