***

День после Рождества, когда ни яслей, ни волхвов
не видно тем, кто привык щуриться,
когда под овалом иствилледжских облаков 
исчезли авеню, а за ними — улицы.

День после — и кто-то с грехом пополам
гнусавит молитвы, попутно крестится
и вспоминает Марию, Иосифа, храм,
пророчицу, Симеона и выкуп первенца.

День, что стремится досрочно привлечь закат,
коль и замечен, то в итоге немногими,
как некое послесловие снега, наугад
имевшее место под вифлеемскими звёздами.

По пути на Кейп Код

                                       Б.Ш.

Дорога не заканчивается, и не заканчивается Массачусетс.

Впереди вереница успевших проснуться улиц.

Пуритане встают, как правило, перед рассветом.

Особенно теперь, когда лето.

Проснись, подруга, и в легком до миноре

пропой мелодию новым краям и морю,

захватившему силой весь левый берег взгляда.

Проснись, и пускай прохлада

ворвется в оконную щель со скоростью километров

в сто двадцать — сто тридцать. Пускай незатейливым ветром

продуваются мысли, летящие за борт

и на северо-запад.

Декабрь 2007

Имели место дни без всякой хронологии:

рассеянным умом подводились итоги и

теснились, сужались, рассыпались в разговоре,

в котором присутствовала боль, лишенная горя.

Глаза и город на шабаше существительных,

наxoдя друг друга, отыскивали истину

в полузабытом прошлом, седой Мнемозиной,

ночью закутываясь, словно обычной Зиной.

В те сумбурные дни, по-настоящему зимние,

на небе не было горизонтальной линии.

То была не погода, а вакханалия снега,

и неясно было, где фонарь, где аптека.

***

Внутри красного дома, между Парк и Лексингтон,

доживала свой век старуха из «Пиковой».

Она с трудом поднималась по паркетной лестнице

и стыдилась памяти, как своего титула.

Она плохо слышала окрики горничной

и безмолвно общалась с еврейским доктором.

Лишь на ветер, дующий с посвистом призрачным,

отвечала порой зловещим шепотом.

Она помнила Германна: его профиль каменный,

его руки в сумраке, его поступь — помнила.

Он являлся к ней в снах со словами странными,

что-то там про карты, всё вокруг да около.

Он являлся и исчезал всегда одинаково,

через заднюю дверь, заросшую вербою.

В темноте обменивался с кем-то знаками

и спешил прочь, на Семьдесят Первую.           

Смирна 1922

С заходом солнца в Измире доносятся крики армян,

тех, что ждут корабли, волнуясь за горизонт.

Город невидим в пыли, две недели как сдан:

подавлен христианский бунт.

Намечается вновь классический жанр резни 

из красок кровавой бани вдоль берегов.

Вновь возможность с историей закончить дни

иль оказаться гонимым, как Иов.

В лучшем случае гонимым, ибо чужая земля

дает шанс на подлинность сини вдали

и дает подписаться под виденным: «Я,

дождавшийся корабля и этой земли».

***

Возвратись в этот зал, пыльным зеркалом
соскользнув со спины Оливье,
и заметь, как луна ранним вечером...
в синем цвете уходит в фойе,

где Раневская в гриме Корделии
томик с пьесами прячет от лиц,
не простивших Российской империи
птиц, похожих на чаек; где Фирс

в платье Лира вздыхает об огненном
шаре из незамеченных снов,
признаваясь, что в Англии холодно
только ночью и только со слов

графа Глостера в облике Гаева,
уходящего в заумь, как в путь
сокращенного облаком марева,
из которого можно вернуть

строки с вечной судьбою анапеста,
чтоб луну ритмом вальса отвлечь, —
а затем жизнь продолжится, начисто
удаляя и память, и речь.

***

...а странное было таковым:

плафоны из зеленых превращались в красные,

в такт приходящему «ты» из уходящего «вы»

русской диаспоры,

к тому времени вдохнувшей ровно сорок

градусов кориандровой, вишневой,

незаметной, как полигоны корок

черных и жизни новой.

... а тень, не имевшая учеников

при жизни, бродила среди апостолов

и в евангелие из рифмованных слов

вслушивалась —

бродила вокруг да около

пиджаков и платьев, из моды

не вышедших лишь по причинам лени   

и накопивших монотонные годы,

чтобы ниже поклониться тени.

... а со стены смотрел тоскующий взгляд

волчицы, представляющей лукавого

с тех первых дней двенадцать лет назад,

когда обитателей дантовых

стало на единицу больше, когда в мире

стало на единицу меньше,

когда исчезло время

для сосков, которые не вскормили

ни Ромула, ни Рема.

Александр Вейцман — поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Родился в Москвe в 1979 году. Окончил Гарвардский и Йельский университеты. Автор публикаций в журналах «Знамя», «Интерпоэзия», «Новая Юность», «Дети Ра»  и др. Автор книги стихотворений «Лето, взятое в скобки». Член редколлегии журнала «Интерпоэзия» (секция переводов). Член редколлегии журнала «Стороны света». Директор литературного конкурса «Компас». Живет в Нью-Йорке.