* * *
дворовые дети швыряли в небо
виниловую пластинку
она взлетала, сверкая — чёрное солнце
и падала на землю.
дети визжали: не бьётся! не бьётся!
а тот, рыжий, поднял её,
бросил в мусорный бак, и
все убежали ужинать,
в полночь из мусорного бака
заплакала музыка.
завыли скопом собаки —
огромные беспризорные псы — рыжие, чёрные.
выли не страшно, торжественно даже,
задрав головы к небу,
будто увидели собачьи земли
обетованные.
вой их, музыка липли к нёбу,
таяли горько, остро,
как нежный жир бутербродного сервелата.
раз уж сон отменяется,
можно
смотреть в окно, слушать:
громче их воя и музыки, бьются о землю
стеклянные в золоте листья.
…
полубог подвальный, знающий по имени
каждого дворового пса и ребёнка,
идёт с фонариком к мусорным бакам
спасать Листа,
бормоча: «божеизкакогосораизкакогосорасора»
Квартира № 1
Чуть что — ломятся в первую квартиру,
Как будто в доме нет других квартир:
За солью,
С телеграммой,
От погони.
Вопят: «Пожар! Спасите! Открывайте!»
Лиловый избивая дерматин.
Глухонемой хозяин открывает:
Бутылку Каберне,
Оливки,
Книгу.
Садится в кресло.
Мир, вообще — беззвучен.
Причём, для всех.
На крайний случай —
он из междометий.
Всё остальное — мимика и взгляд.
Попробуй угадать их
Через
Глухонемой лиловый дерматин.
Квартира №2
Преставилась утром дражайшая Софья Павловна Гец
как жила по скромному, так и заявилась к Всевышнему:
в сорочке до пят, на тыковке кружевной чепец,
«все по уходу за канарейками» под мышкой книжка.
Ушла дражайшая...не прихватила ни кенара, ни ключей.
Вспомнят о Софье Павловне дней эдак через двенадцать,
когда забьёт в подъезде запахи лука и кислых щей
монументальный запах распада белковой массы.
Дверь взломают при понятых, включат в прихожке свет,
в спальню прорвутся по тряпью и рванью с боями.
Врач с милиционером не поделят крошечный туалет,
Врач будет блевать на кухне в горшок с геранью.
Вся эта дурно пахнущая неприятность не коснется уже
Софьи Павловны Гец как таковой. Она предстала перед Всевышним.
Он бы поплакал и помолился о канареечьей этой душе.
Да, некому, боже, некому...
разве что на ночь себе лично.
Квартира №3
На чуткий сон часовщика
Кукушки замолкают.
Вещает
Болотный «изумруд»
ТВ-каналов рябь.
Туман, за окнами, туман —
Божественная хлябь.
Вставайте, часовщик,
Смотрите —
падает в залив
Полночная звезда,
И так светло, как в Питере к исходу мая…
Хоть, в Питере я не бываю.
Вернее, не бывала никогда.
Квартира №4
весна еще не приторна. притворно
спокоен кот — мурлычет отрешённо
на подоконнике и ухом не ведёт.
но сердце ёкает. на расстоянье
он чувствует хозяина метанья —
буквально — мудовы —
кастрировать аль нет.
есть у людей бессмысленное свойство:
от одиночества, любви и беспокойства
очеловечивать
совсем нечеловеческий объект.
хозяин гладит тёплого кота:
— ну… что мурлычешь… посоветуй… сволота.
так что же победит? людская тварность?
расчёт? момент? мужская солидарность?
кот истово вылизывает лапы,
идет в прихожую…
пометить зонт, пальто и тапок.
всё. решено.
попятился с карниза
кошачий ангел —
евнух серебристый.
снулой рыбой
в окне повисла чахлая сосна…
весна не присна и не приторна —
пресна.
Квартира №5
бабка глядит о Сирии
кадры документальные,
плачут глазёнки синие
каплинами печальными.
рыхлая, толстокожая
с кухни невестка вякает:
придурь какая, божемой,
лучше б о нас поплакала!
долго ль в хрущобе маяться,
скопом тереться спинами?
муж — лежебока, пьяница,
в армию скоро сыну, и
вечно кредиты-выплаты —
нище живется, крохами…
тучей из кухни выплыла,
к бабке присела, охая.
смотрят сюжет о Сирии,
будто заняться нечем им.
плачут глаза их синие…
человечьи ведь.
Квартира №6
есть беспечность такая — пирог начинять
бледным яблоком, творогом, сыром
и с улыбкой, медлительно таймер включать —
детонатор уютного мира
есть беспечность такая — кровать раскачать,
и смеяться в подушку, чуть слышно,
слыша — по батарее соседи стучат —
мол, потише любитесь!
потише!
и в обнимку, разнежено в завтра уплыть
по фарватерам тесной квартиры.
есть беспечность такая — счастливыми быть.
в эпицентре несчастного мира.
Квартира № 7
Опять не давали уснуть до полн'очи:
За стенкой, кого-то кляня,
Всё женщина плачет — и громче, и громче,
Безвинно терзая меня:
Как будто одна на большом волноломе,
И, неуязвима волной,
Сижу и смотрю, как в штормующем море
Беснуются чайки, и девочка тонет —
Ребенок беспомощный мой.
У чёрта? У страха? У нищего мира
Бессилия выпрошен дар?
Молчала, смотрела… а мебель в квартире
Сметала, крушила вода.
Змеисто сползала по треснувшим стёклам
На пол, парусину гардин.
Но стихло вдруг — девочка, всхлипнув, замолкла,
Спасённая кем-то другим.
Квартира № 8
так давай я тебе принесу
кракатау клокочущий кофе в постель
не дыша
на весу
поздней утренней канатоходкой
[за окном — город будет опять волноваться
бестолково толкаться у стен
и ребенок закутанный шарфом
просипит — посмотрите идёт!
под испуганный шепот студенток филфака
под взвизг тормозов
ничего не случилось.
скулит на обочине пес-поводырь.
дама в черных очках
пса лупцует зонтом]
«не прислоняться к стеклу»
так о главном сейчас —
а давай поменяем часы?
в электронных ни жизни
ни-ни
снова купим с кукушкой
в них лес левитановский
дом
электричка
и до позднего вечера стекла звенят.
* * *
когда ломился стол от яств майонезных
есть не хотелось
хотелось смотреть
триллер о пьяном мужчине
которого по ошибке отправили в другой город
навстречу своему счастью
это старый фильм о нас
однажды мы очнулись в чужих квартирах
спотыкались
о чужую мебель
о чужие фикусы на полу
спотыкались взглядом
о чужие фото на стенах
шептали болезненно
о о о
но жить как-то надо
переставляем мебель как надо
убираем майонезные яства в холодильник
надеваем чужие халаты
живём долго эпизодически счастливо
с чужого плеча
вечерами выходим на балкон
всматриваемся
в единственный знакомый фрагмент неба
где звезды складываются обнадеживающе
продолжениеследуетпродолжениеследует
Чернышова Светлана, медик, психолог. Живет и работает в г.Севастополе. Публикации в ЖЗ, коллективных сборниках и альманахах.
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи